Наш друг Хосе - Александр Батров

Вечером, когда я бродил по гавани, позади меня раздался тихий простуженный голос:

— Не найдется ли у вас спичек, мистер?

Я оглянулся. У стены пакгауза стоял мальчик и, сгорбившись и дрожа от стужи, глядел на темную воду Темзы. На реке выли сирены, ревели тревожные гудки, лес мачт едва виднелся в тумане, и сама Темза тяжело текла к морю, без плеска, без шума, как неживая.

— Это ты просил спичек?

— Да, мистер.

— Что же, прикуривай, дружок.

— Нет, мне домой… Две-три спички… О, хватит! Спасибо!

Синяя куртка мальчика была порвана, непомерно широкие брюки пестрели множеством заплат, башмаки расползлись.

— Пойдем-ка, дружок, со мной, — сказал я. — На судне найдется для тебя куртка.

Мальчик недоверчиво взглянул на меня.

— Верно! Настоящая куртка, — пришлось повторить мне.

Мы подошли к кораблю. Мальчик остался на берегу, у фонаря, а я быстро поднялся на палубу. Найдя у себя в каюте ботинки, брюки, новую альпаговую куртку, я свернул все в узел и торопливо направился к трапу.

Внизу произошла заминка. Проходивший мимо таможенный охранник, однорукий инвалид, остановил меня, заинтересованный содержимым узла.

— Это вот для того мальчишки.

— Закон, мистер…

Ботинки и брюки были сейчас же возвращены мне, после чего инвалид занялся тщательным осмотром куртки. Наконец он с неодобрением произнес:

— Куртка новая. Контрабанда, мистер.

— Она мальчишке…

— Да, знаю. Юнец дрожит. Это Вильям, сын сумасшедшей вдовы — Брестон Вилли. Славный паренек, мистер. Но служба есть служба.

— Формальность.

— Да, ничего не поделаешь. Я бы рад душой…

— В чем же тогда дело?

— Э, в этом самом… Кто знает, не следит ли за мной таможенный инспектор, мистер? Эти инспекторы — сущие псы.

Таможенник отвернулся в сторону, давая этим понять, что разговор окончен.

Я собрался было отнести куртку, как вдруг, к моему удивлению, однорукий нашел выход:

— Ладно, мистер, швырните куртку на землю. Если слегка выпачкается — не беда, мальчишка почистит… Только где же он там?.. Эй, Вилли!

Мальчик, стоявший у фонаря, исчез.

Вот так штука!

— Видно, испугался, — с явным сожалением объяснил инвалид.

Я стоял с вещами в руках, не зная, что с ними делать. Признаться, мне очень хотелось помочь мальчишке.

— Куда же запропастился Вилли?

— Думаю, пошел домой. А жаль…

— Где же он живет?

— О, вы молодец, мистер! Спросите Блектраверс, отсюда кварталов шесть, через железнодорожный мост, потом свернете налево, угловой дом… не совсем дом — развалины. Там он и живет с матерью. А куртку можете не бросать в грязь…

Развалины на Блектраверс я нашел сразу. Но там не было жильцов. Я долго блуждал меж разрушенных стен, то взбираясь по грудам кирпичей вверх, то проваливаясь куда-то вниз, на кучи щебня. Никого. Не ошибся ли однорукий?

Вдруг я услышал вблизи глухие, идущие из-под земли удары. Повидимому, рубили дрова.

— Эй, кто здесь? — закричал я.

Удары смолкли. Спустя минуту я услышал гулкое и неприятное дребезжанье отодвигаемого листа железа, мелькнула полоска света, и кто-то негромко спросил:

— Это ты, Мак? Иди, иди… Мама спит, а чай вот-вот готов.

Я пошел на свет. Вилли — это был он — вздрогнул и подался назад.

— Не бойся, дружок, это я.

— Ох, мистер, как вы сюда попали?

— Взял и пришел.

— Ведь ночь, и вы совсем мокрый.

— Да, скверная погодка. Возьми-ка, дружок, сверток.

— Спасибо, спасибо, мистер… Только я не знаю, как вас отблагодарить! — взволнованно произнес Вилли.

— Как отблагодарить? Чашкой горячего чая — вот и все, мальчик.

Вилли смутился.

— Чай… да… — пробормотал он, опустив голову. — Я принесу вам сюда.

— Сюда? На дождь?

— О нет, нет! Идемте, — решительно сказал он и взял меня за руку. — Только не пугайтесь, у меня больная мама. Я скажу ей, что это Мак. Это мой друг, безработный…

В двух шагах от Вилли оказался узкий вход в подземелье. Под ногами загрохотали пустые банки. Свет шахтерской лампы, которую держал Вилли, побежал по мокрым стенам.

Пройдя несколько шагов, мы свернули влево и очутились перед каким-то подобием портьеры, сшитой из квадратных кусков рогожи. Мальчик поднял ее и сказал:

— Здесь, мистер. Входите.

Он вошел первым и припустил фитиль лампы. Стало светлее.

Я увидел каморку не больше шести квадратных метров, кровать, на которой лежала седая женщина, столик и возле него трехногий стул. На чугунной плитке стоял чайник. Стены этой каморки были старательно оклеены газетами, а на земляном полу лежала бамбуковая дорожка — единственное украшение этого бедного жилища. Солнечный свет никогда не заглядывал сюда.

Вилли достал кружку и стал наливать мне чай. В это время спящая женщина беспокойно задвигалась под одеялом.

— Спи, спи, Вилли, я никому тебя не отдам… — заговорила она. — Только не шуми, мальчик: они могут тебя услышать.

Женщина в ужасе взметнула руками, а затем всхлипнула и затихла.

— Не обращайте на нее внимание, мистер, — грустно сказал Вилли. — Бедная мама, это у нее от горя. В один день погибли отец и мой старший брат, Сид, в Дюнкерке.

Я молчал. Чай казался горьким, как полынь.

— Да, дрянная это штука — война, — продолжал Вилли. — Я все знаю… Сейчас в Лондоне поговаривают о новой войне. Я все понимаю.

— Что же ты понимаешь, дружок?

— Те, что кричат о войне против Советской России, — подлые скоты, мистер!.. Но такие, как я и Мак, всегда с вами, всем сердцем!

— Спасибо, Вилли, за дружбу! — взволнованный словами мальчика, сказал я.

— И вам спасибо. Когда я узнал, что вы советский моряк, я очень обрадовался. Не передать словами, какую я почувствовал радость, мистер!.. Потом я ушел, чтобы не было вам неприятностей с таможней… Мы знаем правду о вашей стране, где живет Сталин. Скажите, можно вам говорить «камрад»?

— Обязательно, камрад Вилли. Сколько же тебе лет?

— Семнадцать.

— Учишься?

— Нет, мне нужно смотреть за мамой. Но я читаю… я люблю читать. Мак иногда приносит книги. У нас с ним одна мечта — найти постоянную работу.

— Скажи, кем бы ты хотел быть, Вилли?

Неожиданно Вилли весело улыбнулся и сказал:

— Удавом.

— Удавом?..

— Да, камрад, удавом, чтобы налопаться сразу на десять дней и меньше думать о пище.

— Ого, да ты весельчак, Вилли!

— Это лучше, чем хныкать, камрад.

— Да, верно, но все же кем бы ты хотел сделаться, дружок?

— Штурманом. Я очень люблю море.

— Вилли, они идут! — вскрикнула женщина.

Я взглянул на нее. Только теперь я заметил ее сходство с сыном. Такой же строгий, красивый лоб, такие же губы и глаза на бледном лице.

— Вилли… спрячься, Вилли…

— Не обращайте внимания… Ей все кажется, что пришли взять меня в казармы, как когда-то отца и Сида.

— А не лучше ли поместить маму в больницу? Там врачи…

— В больницу? Нет, вы не знаете лондонских больниц, камрад, — с горечью произнес Вилли.

— Я тебя не отдам, сынок… — снова заговорила женщина.

— Не обращайте на нее внимания, — в третий раз сказал Вилли. — Я ухаживаю за ней. Ночами и по утрам я выхожу с ней на воздух… Мы в этом подвале четвертый год. Я работаю, где только придется, камрад. А нет — собираю в порту зерна, уголь… Так и живем.

Плита раскалялась. От мокрой одежды начал подниматься пар.

— И Мак так живет, — низко опустив голову, сказал Вилли.

— Кто такой Мак, дружок?

— Старик, безработный. У него золотая душа, камрад. С вашего позволения, я отдам ему брюки, а ботинки будем носить по очереди…

Голос матери перебил мальчика:

— Вилли, берегись!..

Она приподнялась с кровати, взглянула на сына тревожными и прекрасными глазами матери и вновь опустила голову на подушку.

— Спит, — сказал Вилли. — Она не совсем сумасшедшая… Идемте, камрад, поздно. Я проведу вас в док.

Попрежнему лил дождь. Надрывая душу, продолжали реветь сирены. Над гаванью клубился густой туман. Шагах в сорока от корабля Вилли остановился:

— Прощайте, камрад, и знайте, что если это самое произойдет, то, о чем кричат молодчики на Пикадилли, я не сделаю ни одного выстрела в русских. Пусть мне за это даже отрубят голову!

— Народ не хочет войны, мой мальчик.

— О, еще как не хочет!..

Утром мы отдали швартовы. Погода не изменилась. Матросы в венцерадах — просмоленных костюмах — были «все наверх» и, выстроившись вдоль бортов с кранцами в руках, сердито бранили какое-то голландское судно, едва не задевшее нас по левому борту. На Темзе во всех направлениях сновало множество катеров; почти на всех выли предупреждающие гудки.

И не переставая шел холодный, смешанный с туманом дождь.

А море встретило нас ровным и сильным ветром. Солнце прорвалось сквозь дождевые тучи, и волны, высокие и золотые, запели свои морские гордые песни.