Картер побеждает дьявола - Глен Голд

Старлинг с непринужденным видом, словно сидеть на шикарных кожаных диванах для него – самое обычное дело, заглянул в блокнот.

– Мистер Картер, разговаривали ли вы с покойным президентом наедине вечером накануне его смерти?

– Да.

– О чем?

– Перед представлением мы встретились за сценой в присутствии агентов Секретной службы, потом были одни, наверное, минут пять. Я рассказывал про разные иллюзии. Он выразил желание выступить в третьем акте. И всё.

– Как выглядел президент?

– Мне он показался подавленным.

– Вы спросили, что его беспокоит?

– Жизненный опыт научил меня не задавать подобные вопросы сильным мира сего.

– Было ли в вашем разговоре что-нибудь необычное?

– Только… не знаю, как объяснить. В нем чувствовалась душевная усталость. Однако когда я сказал, что на сцене его разрубят на куски и скормят диким животным, он заметно приободрился. – Картер покачал головой. – Очень странно, согласитесь?

Старлинг кашлянул.

– Президент и впрямь в последнее время переутомился.

Старлинг взглянул мимо Картера на японскую гравюру с изображением актера Кабуки.

– Он не упоминал некую Нэн Бриттон?

– Нет.

– А Кэрри Филипс?

– Нет.

– Он о ком-нибудь говорил?

Картер посмотрел на потолок.

– Он говорил о моем слоне – одобрительно, о своих собаках – тоже одобрительно, о моем льве – с чуть меньшим одобрением; о людях, по-моему, речь не заходила.

Картер улыбнулся, как ребенок, сыгравший фортепьянный этюд.

Гриффин поморщился.

– Послушайте, Картер, для вас это, может быть, шуточки, но смерть президента – вопрос государственной важности.

– От чего именно умер президент?

Агенты переглянулись, и Старлинг ответил:

– Причина не определена. Три врача сходятся на том, что это был апоплексический удар, однако вскрытие не производилось.

– Почему? – спросил Картер.

Гриффин ответил:

– Здесь вопросы задаем мы. Возможно, сыграло свою роль и то, что усталому человеку пришлось целый вечер лазить по канату.

Лицо Картера разгладилось.

– Мистер Гриффин, для меня это отнюдь не шуточки. Я зарабатываю на жизнь благодаря тому, что не раскрываю свои фокусы. Однако если вам будет легче… с того момента, как президент встал из-за карточного стола, его трюки исполнял мой переодетый ассистент. Президент прятался до той секунды, когда я дал Малышу команду притвориться мертвым. Президенту не пришлось напрягаться, и, уверяю, я никак не связан с его смертью.

– Тогда почему вы сбежали, Картер? – спросил Гриффин.

– Но вы же видите, что я не сбежал. Уловка с «Геркулесом» была нужна, чтобы разгневанный народ не вздернул меня на сук. Я рассчитывал, что Секретная служба меня найдет, и не ошибся, – заключил он с ноткой гордости за агентов. – Вы еще что-нибудь хотите спросить?

– Мы скажем, когда соберемся уйти, приятель, – угрожающе произнес Гриффин и тут увидел краем глаза, что Старлинг уже закрыл блокнот. – О'кей, – проговорил Гриффин без прежнего апломба, – уходим. Не уезжайте из города. Возможно, нам потребуется задать еще вопросы.

Картер кивнул, словно признавая, что в жизни каждого человека бывают мелкие неприятности, отчего Гриффину захотелось двинуть ему в морду.

Картер проводил агентов до двери. Гриффин начал спускаться по ступеням и уже добрался до первой площадки, когда услышал сзади голос Стерлинга. Полковник просил его подождать. Гриффин остановился и поднял глаза. Футах в пятидесяти выше стояли начальник и подозреваемый, в свою очередь глядя на Гриффина. Он похлопал по перилам, чувствуя, как отдается вибрация, потом, смирившись с тем, что обо всём важном говорят без него, повернулся к озеру.

В первые секунды Старлинг молчал, оценивая собеседника, потом обратился к Картеру:

– Какой у вас интересный сад!

По обеим сторонам лестницы росли цветы в ящиках, кусты жасмина и жимолости. Картер указал на несколько высоких растений:

– Это тайский базилик, а это – кинза, но она ушла в цветы, так что будет кориандр. Из всех поездок я привожу семена – на радость повару.

– Фотография в гостиной… ваша жена?

– Жена… покойная. Я – вдовец, – коротко сказал Картер.

– Простите. – Старлинг растер лист мяты, поднес его к носу и закрыл глаза.

Картер заговорил:

– У президента были неприятности?

– Смотря что под этим подразумевать, – произнес Старлинг, снова открывая глаза. – Вы что-то заметили?

Иллюзионист пожал плечами.

– Я провел с президентом лишь пять минут. – Он устремил взгляд на озеро. Над водою лениво кружил пеликан. – У нас, у фокусников, странная жизнь. Я встречался с президентами, королями, премьер-министрами и несколькими восточными деспотами. Почти все хотели знать, как я выполняю свои трюки, или показать мне карточные фокусы, которым научились в детстве. Мое дело улыбаться и восклицать: «Превосходно!». Впрочем, это не такая плохая профессия, если не ввязываться в свары о том, кто какой номер придумал.

У Старлинга были очень маленькие глаза. Когда они устремлялись на кого-то, у собеседника возникало впечатление, что его взяли на мушку.

– Понимаю. Вы сами создали завораживающую программу.

– Спасибо.

– В качестве восхищенного зрителя, сэр, я хотел бы задать вопрос и надеюсь, он не покажется вам грубым. Не мог ли я прежде видеть какие-то ваши трюки?

– Так, как я их показываю – нет.

– Значит, вы сами их придумали?

Внимание Картера вновь привлекло что-то интересное за плечом Старлинга – на этот раз огромный подсолнух.

Старлинг продолжил:

– Потому что Тёрстон[2] – я имел счастье присутствовать на его выступлении – тоже демонстрирует трюк с индийским канатом. А несколько лет назад я видел Голдина,[3] и у него тоже были два факира. Может быть, какие-то из ваших номеров…

– Нет, – резко отвечал Картер. – Вообще-то, полковник Старлинг, практически все иллюзии придуманы давным-давно. Дело в том, как их преподнести.

Старлинг не ответил – иногда полезнее промолчать.

– Другими словами, я не изобрел сахар и муку, но пеку вполне съедобный пирог.

– Значит, коллеги так же уважают вас за качество исполнения, как и тех иллюзионистов, которые придумывают собственные номера, – простодушно произнес Старлинг.

Картер сложил руки на груди, улыбнулся и подмигнул.

– В какой-то момент наш разговор ушел от президента

Гардин га.

– Виноват. Мне любопытны все виды надувательства. – Старлинг вытащил из нагрудного кармана визитную карточку, быстро оглядел ее и протянул Картеру. – Если еще что-нибудь вспомните…

– То позвоню.

Старлинг спустился к Гриффину и вместе с ним двинулся вниз, потом внезапно остановился и обернулся.

– Мистер Картер!

– Да?

– Президент ничего не говорил о тайне?

– О какой?

– Несколько людей сообщили, что в последние недели жизни президент задавал им вопрос… – Старлинг открыл блокнот и прочел: – «Что бы вы сделали, если бы узнали страшную тайну?»

В глазах Картера блеснул интерес.

– Как любопытно! Что бы это могло быть?

– Мы выясним. Спасибо.

Картер провожал агентов взглядом, пока те не спустились с лестницы и не сели в такси. Над озером теперь кружили несколько пеликанов. День выдался спокойный и ясный – прекрасный повод навестить своего друга Буру, или пройтись по парку, или выпить кофе в итальянской кафешке. Такси с агентами выехало на Гран-авеню. На Адамс-пойнт строилось несколько зданий, и такси пришлось обгонять грузовики с кирпичом, досками и трубами. Картер смотрел на машину, пока та не скрылась за поворотом.

Потом порвал карточку Старлинга и бросил клочки на лестницу.

С годами все люди делятся на две категории: тех, кто видел много, и тех, кто видел слишком много. Чарльз Картер, несмотря на молодой возраст – всего тридцать пять лет, – относился ко второму типу. Каждые полгода он пытался уйти на покой, хоть и понимал, что другой профессии у него нет. Однако фокусник, утративший интерес к жизни, долго не протянет. Ледок так часто делал ему внушения, что Картер мог бы сам их повторить, включая вкрапления на французском и на идиш: «Решай, Чарли. Выбери, жить или умереть, но перестань киснуть. Хватит мотать нам нервы».

Иногда Картер ходил на военное кладбище. После испано-американской войны, если солдат совершал самоубийство, на могильном камне изображали ангела, закрывшего лицо левым крылом. Однако в менее просвещенные времена надгробий вообще не ставили – самоубийц просто хоронили лицом вниз.

Шесть вечеров в неделю, порой дважды за один вечер, Картер изображал перед зрителями, что побеждает смерть. Ирония состояла в том, что он не хотел побеждать. Он мог по часу представлять, как лежит лицом вниз и будет лежать так вечно. Со времени войны он научился различать товарищей по несчастью, людей, которые видели слишком много: даже на вечеринках их можно было узнать по запавшим глазам, словно каждый понимал, что при взгляде в зеркало увидит всего лишь веселящегося идиота. Красноречивее всего была вымученная, неискренняя улыбка.