Образ мышления - Теодор Старджон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Потом он слегка подбросил кожаный футляр со шприцом и ловко его поймал.
— Может, лучше начать сейчас? — спросил он.
— Ни в коем случае! — ответил Милтон самым категорическим тоном. — Только если не будет другого выхода.
Келли, казалось, был несколько разочарован, и я неожиданно понял, что ему отчаянно хочется действовать, бороться, даже рисковать. Все, что угодно, лишь бы не сидеть сложа руки и не ждать, пока терапевтические методы Милтона принесут хоть какой-нибудь результат.
— Послушай, Келли, — сказал я. — Твой брат для меня, это… В общем, ты понимаешь. Мне хотелось бы повидать его, если, конечно, он…
Келли и доктор заговорили одновременно.
— Ну разумеется, только лучше не сейчас, а потом — когда он немного оправится и будет вставать, — сказал один.
— Лучше в другой раз, я только что дал ему снотворное, — сказал другой, и, неуверенно переглянувшись, они оба замолчали.
— Тогда пошли выпьем, — предложил я, прежде чем они успели придумать новую отговорку.
— Вот теперь ты говоришь дело, — воодушевился Милтон. — Ты тоже с нами, Келли, тебе это полезно.
— Я не пойду, — сказал Келли. — Гэл…
— Я его вырубил, — откровенно признался доктор. — Ему нужно поспать, а если ты останешься с ним, ты будешь кудахтать над ним, как курица, и сдувать с него пылинки, пока в конце концов не разбудишь. Идем, Келли, я тебе как врач говорю.
Я наблюдал за этой сценой и испытывал самую настоящую боль, оттого что ко множеству моих воспоминаний о Келли я вынужден было добавить еще одно воспоминание о Келли колеблющемся. Впервые на моей памяти он в чем-то мучительно сомневался, и мне было тяжело на это смотреть.
— Ладно, — сказал он наконец. — Дайте только я сначала еще разок на него взгляну.
И он исчез в спальне. Я перевел взгляд на Милтона, но сразу же отвернулся. Думаю, ему не хотелось, чтобы я видел на его лице это выражение болезненной жалости и бессильного недоумения.
Вскоре, двигаясь по своему обыкновению бесшумно, вернулся Келли.
— Да, Гэл уснул, — подтвердил он. — Сколько он проспит?
— Я бы сказал, четыре часа минимум.
— Ну ладно. — Келли снял с рогатой вешалки для шляп поношенную инженерскую фуражку с потрескавшимся козырьком из лакированной кожи. Я невольно рассмеялся; Келли и Милтон обернулись, как мне показалось, с легким раздражением.
Когда мы вышли на лестничную площадку, я объяснил, в чем дело.
— Эта твоя кепка… — сказал я. — Помнишь, в Тампико?..
— А-а!.. — протянул Келли и слегка хлопнул фуражечкой по руке.
— Кел оставил ее на стойке в одной тамошней забегаловке, — сказал я Милтону. — И хватился только у трапа. Он ее так любил, что хотел непременно за ней вернуться, и мне пришлось поехать с ним.
— У тебя ко лбу была прилеплена этикетка от те-килы, — вставил Келли. — Ты все пытался убедить таксиста, что ты — бутылка.
— Он все равно не понимал по-английски. Келли слегка улыбнулся. Эта улыбка была почти похожа на его прежнюю улыбку.
— Думаю, основную идею он уловил.
— В общем, — продолжал объяснять я Милтону, — когда мы подъехали, заведение было уже закрыто. Мы проверили сначала парадное, потом пожарный и черный ход, но все было заперто, как в форте Алькатрас.[4] Впрочем, мы так шумели, что если даже внутри кто и был, он все равно побоялся бы нам открыть. Но через окно мы заметили фуражку. Она все так же лежала на стойке; очевидно, на нее никто не польстился…
— Но-но, — перебил Келли. — Вещь-то хорошая.
— Келли решил действовать, — сказал я. — Ты знаешь, он мыслит не как все люди. Сначала он посмотрел сквозь стекло на дальнюю стену бара, потом обошел забегаловку кругом, уперся ногой в угловой столб, подсунул пальцы под лист гофрированного железа, которым была обита стена, и говорит мне: «Я его отогну немного, а ты лезь внутрь и хватай мою фуражку».
— Железо было прибито полудюймовыми гвоздями, — уточнил Келли нарочито серьезным тоном.
— Так вот… — Я ухмыльнулся. — Келли дернул изо всех сил, и вся эта чертова стена обрушилась. В том числе и на втором этаже. Готов спорить, ты в жизни не слышал такого грохота!
— Как бы там ни было, я получил назад свою вещь, — сказал Келли и пару раз негромко хохотнул. — На втором этаже был публичный дом, а единственная лестница оторвалась вместе со стеной.
— Таксиста уже не было, — подхватил я. — Он исчез, но машину почему-то оставил. Келли сел за руль и отвез нас в порт. Я вести не мог. Я смеялся.
— Ты был пьян.
— Ну, разве что совсем чуть-чуть, — признался я. Некоторое время мы не торопясь шли рядом и молчали. Потом, выбрав момент, когда Келли отвлекся, Милтон незаметно ткнул меня кулаком под ребра. Это был достаточно красноречивый жест, и я почувствовал себя довольным. Дружеский тычок доктора означал в том числе и то, что Келли впервые за много, много недель начал улыбаться и даже рассмеялся. Наверное, он уже давно не думал ни о чем другом, кроме болезни брата.
Похоже, мы с доком чувствовали себя примерно одинаково, когда Келли словно дождавшись, пока даже эхо моего рассказа затихнет в отдалении, — вдруг спросил без тени веселости:
— Кстати, док, что у Гэла с рукой?
— Ничего страшного. Думаю, все будет в порядке, — быстро ответил Милтон.
— Но ты наложил шину. Милтон вздохнул.
— Ну хорошо, хорошо… У него три новых перелома. Два на среднем пальце, и один — на безымянном.
— Я видел, что они распухли, — проговорил Келли.
Я посмотрел сначала на него, потом на Милтона, и выражение их лиц мне настолько не понравилось, что я невольно пожалел, что не могу оказаться где-нибудь подальше, например — в урановой шахте или в налоговой инспекции в день подачи декларации о размерах годового дохода. К счастью, мы уже почти пришли.
— Ты когда-нибудь бывал у Рули, Келли? — спросил я.
Он поднял голову и поглядел на небольшую красно-желтую вывеску.
— Нет.
— Тогда вперед, — сказал я и добавил заветное слово:
— Текила!
Мы вошли, взяли отдельный полукабинет, но Келли заказал пиво. Тут я уже не выдержал и принялся обзывать его разными забористыми словечками, которых понабрался в портовых тавернах от Нью-Йорка до Огненной Земли. Док — тот смотрел на меня разинув рот, а Келли следил за его непроизвольно подергивавшимися руками. Через пару минут Милтон не утерпел, выхватил из кармана книжку с бланками рецептов и стал записывать на ней кое-какие выражения. Я почувствовал прилив гордости.
Постепенно до Келли дошло, что если я угощаю, а он — отказывается, значит, он поступает хуже, чем un pufieto sin cojones (что испано-английский словарь стыдливо переводит как «слабый человек без яичек»), и его почтение к поколениям предков в конце концов возобладало, хотя и приняло несколько своеобразную форму. Короче говоря, я сумел добиться своего, и уже очень скоро Келли увлеченно опустошал огромное блюдо, на котором лежали говяжьи tostadas, цыплячьи enchiladas и свиные tacos. Он очаровал даже Руди, когда, потребовав к текиле соль и лимон, сноровисто и без ошибок исполнил положенный ритуал: зажав лимон между большим и указательным пальцами левой руки, он смочил языком ее тыльную сторону, насыпал на влажное место соли, поднял правой бокал с текилой, лизнул соль, залпом выпил текилу и откусил лимон. Еще немного погодя Келли принялся очень похоже копировать акцент нашего второго помощника-немца, которого одним вечером мы волокли на себе из Пуэрто-Барриос после того, как он съел четырнадцать зеленых бананов и, натурально, вернул их природе вместе со своими вставными зубами. Слушая в исполнении Келли эти гортанно-шамкающие звуки, мы чуть животики не надорвали от смеха, и больше всех смеялся он сам.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});