Благословение пана - Эдвард Дансейни

– Я собираюсь к Скегландам, могу ее захватить.

– Нет. Мне не мешает пройтись.

Убедившись в твердости его намерения, миссис Анрел больше ничего не сказала. Жена викария даже обрадовалась, что ее муж решил действовать; сколько бы она ни молчала, даже мысленно не умея облечь свои опасения в слова, она понимала, что мелодия, доносившаяся на закате с горы, была недоброй.

Не в силах дольше медлить, викарий отправился в путь раньше, чем собирался, и пришел на ферму, когда солнце еще не достигло Волда. Даффин пригласил его в гостиную, где миссис Даффин, не отпуская от себя Томми, уже ждала гостя. Верно, его приметили издалека.

– Я принес корзинку, – сказал викарий, не делая попытки задержаться. Он знал, что может целиком положиться на миссис Даффин. Конечно же, она поинтересовалась насчет яиц. – Превосходные яйца, – ответил викарий, не уточняя, попробовал ли он хотя бы одно яйцо или съел уже все шесть.

От яиц перешли к курам, потом к уходу за ними, потом к жизни вообще, и все это время Даффин простоял улыбаясь, а Томми, казалось, маялся из-за тесного белого воротничка и пребывания в четырех стенах. Усевшись, викарий внимательно слушал миссис Даффин, изредка вставляя какое-нибудь замечание, как путешественник, привычный управляться с костром, подкладывает ветку именно туда, куда нужно. Беседа текла не прерываясь, а солнце тем временем приблизилось к Волду.

Томми начал ёрзать, выражая нетерпение. Через некоторое время викарию, наблюдавшему за миссис Даффин, стало ясно, что она обратила внимание на ёрзанье сына. Тогда викарий встал, намереваясь раскланяться. Но миссис Даффин, которая любила посплетничать с викарием даже больше, чем с кем бы то ни было еще, в любом случае постаралась бы его задержать, тем более теперь, может быть, с единственной целью – наказать Томми. Викарий сдался под двойным давлением, а солнце тем временем опускалось все ниже и ниже.

Теперь речь шла о луке: как его растить, как готовить, и стоит ли есть его сырым. Через какое-то время Томми перестал ерзать и словно переменился внешне. Он сидел с отрешенным видом, отчего лицо у него как будто сделалось тоньше, щеки побледнели, да глаза, заметил викарий, стали совершенно другими: они горели таким ненасытным огнем, что салфеточка под головой юноши и черная софа, которую она украшала, неожиданно показались викарию нелепыми. “Очень похоже, что это он”, – подумал викарий. Томми был сам на себя не похож.

– Полагаю, полезные свойства весеннего лука, – сказал викарий, – важнее осуждения соседей.

– Совершенно согласна с вами, сэр, – отозвалась миссис Даффин, – однако мне всегда было немного боязно, ведь люди есть люди.

– И они любят осуждать, – не задумываясь о своих словах, произнес викарий. Томми Даффин сидел с отрешенным выражением лица, тогда как солнце уже коснулось вершины Волда, отчего гигантские тени шагнули в долину. То и дело левая рука Томми тянулась к пиджачному карману, но он пугливо отдергивал ее.

– Ах, знаете, – продолжала миссис Даффин, – я полагаю, если хочешь получить хорошие яйца, лучше всего разводить кохинхинок.

– Вы правы, – согласился викарий. Он чувствовал, что парень долго не выдержит и тогда его уже ничем не остановишь, поэтому задал вопрос, который мог попасть в цель, а мог и не попасть, но все же был лучше, чем ничего. – Что за свирель у тебя в кармане?

Юноша побелел.

– Нет никакой свирели.

– Ну же, Томми, покажи мистеру Анрелу, что у тебя там, – вмешалась миссис Даффин.

Воцарилось молчание. Томми замер. На его лице появилось угрожающее выражение, и Анрел подумал, что он будет до последнего защищать свой карман. Не произнеся больше ни слова в сгущающихся сумерках и не меняя выражения лица, Томми вытащил что-то из кармана.

– Что это, дорогой? – спросила его мать.

Из-за потемневшей дубовой мебели в комнате казалось темнее, чем должно было быть сразу после захода солнца.

– Поди ж ты, на такой играют Панч и Джуди[1], – сказал Даффин. – Где ты?..

Он умолк, заметив, как изменилось лицо Анрела. Ужасная догадка осенила викария, который, вопреки здравому смыслу, проговорил вслух:

– Настоящая свирель Пана.

Глава четвертая

ВОЗДУХ БРАЙТОНА

Когда Томми Даффин, соскользнув с софы, выбежал из гостиной, викарий распрощался и в сгустившихся сумерках поспешил домой. Стоило ему взглянуть на свирель Томми, как он сразу понял, что парнишка скорее всего вырезал ее своими руками, как верно заметила миссис Анрел, из тростника, который рос на речушке, бежавшей через Волдинг. У викария даже в мыслях не было, что юноши и девушки посходили с ума или обратились в язычество. Тем не менее догадка, мелькнувшая как озарение и тотчас подавленная здравым смыслом, оставила по себе след, правда почти незаметный, но все же повлиявший на настроение и мысли викария, так что он поспешил вверх по склону к себе домой, чтобы оказаться среди привычных вещей, прежде чем пугавшая его мелодия вновь заполонит долину. И он успел. Он сидел в своем кабинете и читал монографию об эолитах[2], кремниевых осколках, которые представляли собой самые ранние орудия труда или войны первобытных людей и которые викарий иногда отыскивал, гуляя по полям, а потом приносил домой и хранил в специальном ящике, как вдруг послышался дальний зов, немного приглушенный стенами дома, но усиленный его собственными мрачными предчувствиями. Викарий забыл о науке, о камнях и унесся мыслями в смущавшие его покой дали, где ему не могли помочь ни его образование, ни призвание.

Через некоторое время мелодия стихла. В своих буйных фантазиях викарий совсем забыл о времени. Прошло несколько секунд или минут, и мысли викария понемногу стали возвращаться к нему, ведомые голосами из дальних садов, привычным пением птиц и тем шумом, который витал над деревней не только в те годы, что тут жил викарий, но и задолго до того, как здесь вообще появились люди. Его мысли возвращались из странствий, узнавая по ним путь, словно это были маяки, указывающие направление кораблям, которые плывут домой с другого края света. Викарию захотелось узнать, как мелодия действует на других людей; неужели ее странное звучание, которое, по-видимому, было известно в деревне еще до его приезда, уже никого не удивляет; неужели люди с более простым складом ума, чем у него, легче сопротивляются ей, или люди, которые ближе к природе, даже к язычеству, отвечают на ее колдовство с еще большей готовностью, чем он? Ему вспомнились деревенские девушки, которые вечером шли на ее зов.

Однако все его размышления ни к чему не привели.

На Волде было тихо, и понемногу Анрел вернулся к единственному источнику своего покоя, то есть к мысли о том, что он передал дело в руки епископа, который куда проницательнее, образованнее и опытнее, ибо у него на руках дела сотен приходов, он знает Лондон и (с чего бы это припомнилось викарию?) Атенеум-клуб, так что он может шире взглянуть на происходящее в Волдинге и по-мудрому во всем разобраться. Так как у викария вновь появилась надежда на то, что письмо придет с утренней почтой, то он отправился ужинать, а потом – спать.