На карнавале истории - Леонид Иванович Плющ

Противоречие между идеологией и окружающей жизнью было вопиющим. Но усомниться в правдивости книг и учителей я не мог. Оставалось искать промежуточный выход. И он был найден, как самостоятельно, так и с помощью взрослых. Как живут наши правители, народ не знает, так как это является государственной тайной. Зато мы сталкивались со слоем населения, который жил лучше. Это были продавцы (получали они мало, но зато воровали), учителя, врачи и курортники. Основную массу этих «зажиточных» людей составляли в те времена в Одессе евреи. Естественно было стать антисемитом. Слепой национальный или социальный протест в России часто приводил и приводит к антисемитизму (Энгельс недаром назвал антисемитизм «социализмом для дураков»).

Учился я отлично и считал, что все, кто учится плохо, — лодыри и негодные комсомольцы и с ними надо бороться. Боролись мы (активисты класса) двояким способом. Во-первых, на комсомольских собраниях я вынимал специальную записную книжку, из которой зачитывал фамилии тех, кто подсказывал, пользовался шпаргалками или списывал у соседа. За такое поведение плохие ученики прозвали меня «жандармом школы». И я гордился этим прозвищем. Некоторые ученики решались бросать мне упреки прямо в лицо. Тогда на комсомольском собрании я говорил об этом, доказывал, почему мое поведение является правильным, и требовал, чтобы мои оппоненты доказали обратное. Они молчали, я издевался над их трусостью. Решения собрания принимались почти единогласно, при нескольких воздержавшихся.

Во-вторых, после уроков я оставался с отстающими учениками и занимался с ними по математике, помогал им готовить уроки.

Похвалы учителей вскружили мне голову. Развились непомерные гордыня и честолюбие. Они усугублялись тем, что большинство учителей были удивительно глупыми (за все 10 классов я с любовью и благодарностью вспоминаю только трех учителей), и я считал, что лучше их разбираюсь в предмете.

Я мечтал совершить переворот в математике и философии. (Все свои мечты я излагал в дневнике. КГБ этот дневник в 1972 г. изъял, а мои столь обычные глупые юношеские мечтания послужили основанием для утверждения, что у меня с юности был «бред мессианства».)

В стране царил культ Вождя и вообще сильных людей, гениев, которые ведут народ к сияющим вершинам коммунизма. Неслучайно поэтому моими кумирами были Робеспьер, Дзержинский, Кармалюк (украинский разбойник типа Робина Гуда) и почему-то Наполеон, а не Петр I.

Дореволюционную литературу я почти не любил (кроме «Что делать?» Чернышевского и «Отцов и детей» Тургенева). Во-первых, потому что писание идиотских сочинений о литературе по заданному плану вызывает отвращение к изучаемому автору. Во-вторых, мне было скучно читать всякие глупые переживания героев Толстого, Тургенева, Гончарова и др. То ли дело Павел Корчагин! Кристально ясные мысли и поступки, никаких тебе гнилых интеллигентских рефлексий. Писать о «Матери» Горького было скучно, но и здесь нравилась большевистская твердость Власова. Каюсь, Маяковский не нравился — слишком сложно писал…

В области половых отношений после чтения Дидро пришел к выводу: «Долой стыд!» (что и проповедовал соученикам и учителям). И вообще всю мораль нужно рационализировать, выбросив из нее все формальные приличия и предрассудки. Природный стыд помешал внедрить новую мораль в повседневную жизнь. (Моральные поиски диктовались не только стремлением к математизации морали, но и протестом против ханжества взрослых.)

В конце девятого класса произошло чрезвычайное происшествие. Одна из одноклассниц родила ребенка. Мы узнали об этом лишь в начале нового учебного года. Все подруги перестали посещать ее и с негодованием обсуждали ее «проступок». Я предложил собрать по этому поводу комсомольское собрание. Обычно на комсомольских собраниях присутствует классный руководитель. Но я заявил классному руководителю, что ему на этом собрании делать нечего и он только помешает честному разговору (вообще я очень нагло обращался с учителями, а они прощали мне дерзости как лучшему ученику).

На комсомольском собрании я рассказал о поведении подруг «преступницы». Я сказал, что секс — личное дело каждого, что, конечно, она неразумно поступила, но ей надо помочь. Закончил я свою обличительную речь словами о том, что большинство учениц нашего класса лишь случайно избежали участи «пострадавшей», что они сами достаточно свободно ведут себя с матросами. Никто не возразил, и собрание приняло решение помогать молодой матери.

Энергии у меня было много. Не поглощалась она ни учебой, ни чтением книг, ни комсомольской деятельностью в школе. К этому времени я прочно усвоил истину, что коммунист должен искать основное звено в обществе и все силы бросать на это звено. Основным была угроза войны, шпионаж и т. д. Одесса — пограничный город. Естественно было прийти к мысли помогать ловить шпионов. В это время существовали «бригады содействия пограничникам», в которые входила молодежь. Бригады эти по ночам ходили на границу, тренировались в ловле шпионов, в стрельбе. Это было немного скучновато, но зато соответствовало взглядам на задачи в жизни.

Кончилось мое участие в бригаде печально. В ночь на 7-е ноября 1955 года нас вызвали на заставу и сообщили, что ожидается высадка шпиона.

Нас расположили между пограничниками на расстоянии видимости. Лежим, ждем. Проходит несколько часов. Вдруг видим три фигуры. Я кричу: «Стой, кто идет?»

Оказалось, что это двое пограничников покинули свои посты и ведут пьяного в дым начальника заставы.

Первая реакция — донести на начальника заставы. Вторая — сомнения в целесообразности нашей бригады.

Окончательно я порвал с бригадой после того, как начальник заставы цинично изложил историю Берии. Он смаковал сексуальные похождения Берии, насилия над женщинами-политзаключенными. Одинаково омерзительными стали как Берия, так и начальник заставы.

Наступил 1956 год. К нам домой зашел один морячок, мичман. Рассказывал всякие истории. Между прочим сказал, что Ленин — очень хороший человек, а Сталин — гораздо хуже. Я вскипел и заявил ему, что если он будет говорить подобное, то заявлю куда следует.

Через некоторое время я написал заявление в КГБ с просьбой принять меня в школу КГБ. Цель простая. Главное звено — война. Я не смогу воевать (костный туберкулез). Но со шпионами бороться смогу (о внутренних врагах не думал, так как казалось, что они могут быть только шпионами).

Меня вызвали в КГБ. Я долго объяснял, что являюсь отличником, активным комсомольцем и т. д. Хочу вот, дескать, быть следователем. Мне ответили, что в следователи принимают после службы в армии, а так как я туберкулезник, то мое желание несбыточно. Я начал объяснять, что готов быть кем угодно, лишь бы работать в КГБ. Шифровальщиком — так как обладаю математическими способностями. Переводчиком — так как имею «5»