Судьба Лилиан Хорн - Мари Фишер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Фрау Штурм стоило большого труда скрыть свою радость по поводу такого сюрприза.
– Ну, значит, ты ее здорово разозлил, – сказала она.
– Все может быть, – согласился он.
Она поднялась на цыпочки и чмокнула его в щеку на прощание.
– Не переживай, Михаэль, если захочешь, наверняка сможешь вернуть все на круги своя. – Она улыбнулась ему еще раз, прежде чем вышла из квартиры.
Он был рад остаться один – у него не было желания еще раз вступать в дискуссию по делу Лилиан Хорн, по крайней мере, до тех пор, пока он не будет во всем уверен. Ему вдруг пришло в голову, что сенсационный снимок мог оказаться обыкновенной фальшивкой – реконструированное по описаниям место убийства – или просто ловким монтажом. Он купил тот журнал и попробовал теперь еще раз изучить фото при ярком свете своей рабочей лампы и с хорошей лупой. Но он не обнаружил никаких признаков, указывавших бы на то, что это фальсификация.
Тем не менее, он не хотел ничего предпринимать, не удостоверившись сначала в подлинности снимка. Он посмотрел выходные данные – журнал делался в Мюнхене. Художественным редактором значился Дагоберт Кройцер.
Имя было настолько известным, что Михаэлю удалось, даже не зная домашнего адреса художника, получит в телефонной справочной службе его номер. И ему повезло еще раз. Когда он набрал нужный номер, к аппарату подошел сам Кройцер.
Михаэль Штурм извинился, что беспокоит господина Кройцера субботним вечером, назвав из предосторожности не свою фамилию, и задал вопрос: подлинным ли было фото в статье о процессе Лилиан Хорн.
– Само собой разумеется, почтеннейший, – ответил художественный редактор, – как вам могла прийти в голову такая странная идея, что мы работаем с фальшивками.
– Видите ли, я очень внимательно следил за этим делом и абсолютно уверен, что этот снимок никогда не появлялся в прессе.
– Совершенно верно, дорогой следопыт! И я могу вам даже сказать почему: он плохого качества. Потому что самое главное на нем – труп – почти не разглядеть. Мы в свое время купили снимок только потому, что он был сделан непосредственно на месте преступления и к тому же еще до того, как прибыла полиция.
– Да, очень похоже на то, – подтвердил Михаэль Штурм.
– Что значит, похоже? Это действительно так – можете дать голову на отсечение.
– Лучше не надо, – сказал Михаэль Штурм, – мне жизнь еще не надоела. – Он поблагодарил и положил трубку. Конечно, он мог воспользоваться случаем и спросить фамилию и адрес фоторепортера. Но он посчитал, что время терпит, это всегда успеется, если ему удастся раскрутить дело заново.
Решающим был тот факт, что снимок – подлинный и сделан непосредственно на месте преступления еще до прибытия полиции.
Если бы он сам нашел комнату в таком виде, ему наверняка бы бросились в глаза капли крови на ковре и на шкуре овцы, расстеленной на нем. Но какой-то умник запихнул шкуру под кровать, изменив тем самым подлинную картину места преступления. Такое, конечно, могло случиться, но для него это все равно было слабым утешением.
Он твердо решил признаться в ошибке профессору Фаберу, хотя предвидел, что разговор будет не из легких.
Уик-энд прошел спокойно, без новых уголовных преступлений, так что молодой человек увиделся с шефом только в понедельник утром.
Разговор состоялся в кабинете профессора Фабера.
Седовласый профессор выслушал его, ни на секунду не теряя самообладания. Он сидел, полуприкрыв глаза, за письменным столом, опершись на него локтями и задумчиво касаясь кончиками пальцев тонких губ.
Михаэль Штурм не мог спокойно усидеть на месте – он шагал по большому кабинету взад-вперед и энергично жестикулировал в такт своим словам.
– Да, мой дорогой коллега, – произнес, наконец, профессор Фабер, – конечно, очень, даже очень неприятная история, и я отлично понимаю, что она вас беспокоит, но… – он откинулся назад, – прошлого не вернешь, изменить сейчас ничего уже нельзя и поэтому я думаю…
Михаэль Штурм прервал его.
– Нет! Кое-что можно сделать! Исследовать пятна на шкуре степной овцы!
– Смотрите, не обожгитесь! – предостерег его профессор.
Штурм не обратил внимания на его слова.
– В свое время я распорядился приобщить шкуру к вещественным доказательствам, поскольку ее собирались использовать в качестве улики для доказательства вины. По всей вероятности, она до сих пор хранится в Управлении полиции среди других вещественных доказательств по уголовным делам.
– И там, мой дорогой, – вежливо, но решительно изрек профессор Фабер, – она и останется.
Михаэль Штурм уставился на него, не веря своим ушам.
– Вы не можете говорить такое серьезно! Нам достаточно только провести экспертизу капель крови на шкуре и установить, идентична ли их группа с группой крови Лилиан Хорн, чтобы с уверенностью утверждать действительно ли она убийца.
– Мы и сегодня это знаем. Лилиан Хорн осуждена с соблюдением требований закона.
– Но осуждена только потому, что мы допустили логическую ошибку! – Михаэль Штурм почти выкрикнул эти слова.
– Вы, мой дорогой, а не мы, – поправил его профессор холодно, – надеюсь, вы помните, что именно вы составляли заключение! Вы в свое время так гордились этим, и вам очень хотелось лично обнародовать его на процессе.
– Чему вы сумели воспрепятствовать, профессор! И посему разделяете со мной ответственность!
– Вы совершенно справедливо оцениваете ситуацию, мой дорогой, – сказал профессор Фабер, и на его тонких губах заиграла слабая улыбка, – а теперь давайте внесем полную ясность; я не подумаю подставлять свою голову ради ваших глупостей. Вы ведь скоро сами станете руководителем одного из Институтов судебной медицины. Вот тогда и поступайте, как сочтете нужным, – пишите заключение, опровергайте его, если вам так угодно. Боюсь только, что, действуя подобным образом, вы не задержитесь надолго на своем посту с подобающим тому достоинством и честью!
– Пусть вас не тревожит моя карьера! Речь идет о другом: о конкретном деле, о судьбе человека!
Профессор Фабер слегка покачал головой.
– Не только. Речь идет о пагубном влиянии ваших признаний на авторитет судебной медицины как науки, а для меня как служителя этой науки нет ничего более важного на свете.
– Не пудрите мне мозги. – Михаэль Штурм так разозлился, что больше не выбирал слов. – На самом деле для вас важно только одно – ваша собственная репутация! – Он сам испугался, выпалив это.
Профессор Фабер молча выслушал его дерзкую тираду.
– Я не отказываюсь от этого, мой дорогой. Было бы противоестественно, если бы я вел себя иначе. Всю жизнь я работал, исследовал, брал на себя ответственность ради того, чтобы сделать себе имя. Вы не можете ожидать от меня, чтобы я сам уничтожил его своими руками ради ваших безумных идей!