1612. Минин и Пожарский - Виктор Поротников

Местное духовенство, купцы, дворяне и посадские люди встречали князя Пожарского и его свиту с иконами перед городскими воротами. Вместе с Пожарским в Нижний Новгород вступил отряд вяземских и смоленских дворян, нашедших пристанище в селах близ Мугреева после взятия Смоленска войском Сигизмунда.

Обращаясь к Пожарскому и его ратникам с крыльца Воеводской избы, Кузьма Минин произнес пророческие слова, попавшие на страницы летописи. «Сия братия, — сказал он, — грядет к нам на утешение града нашего и на очищение от скверны Московского государства!»

Глава двенадцатая

Бегство Гонсевского

Едва до Москвы дошли слухи о сборах в Нижнем Новгороде нового земского ополчения, как дисциплина в войске Гонсевского стала рушиться на глазах. Этому же способствовала трудная и голодная зима, которую запертые в Кремле поляки пережили с большим трудом. Обозы, направляемые в Москву гетманом Ходкевичем, в большинстве своем были разграблены еще в пути восставшими смердами и казаками Заруцкого.

Пытаясь бороться с восстаниями местного населения, поляки врывались в деревни и убивали всех мужчин поголовно, не щадили ни стариков, ни подростков. Когда пришла весна и на полях растаял снег, то во многих местах Подмосковья в опустошенных деревнях обнаружились застывшие неубранные трупы. Монахи из Троице-Сергиева монастыря ездили по селам, рыли братские могилы и погребали мертвецов.

Весной гетман Ходкевич предпринял попытку разбить казаков Заруцкого до подхода к Москве нижегородского ополчения. Отряды Ходкевича наступали со стороны Замоскворечья. Их поддержало воинство Гонсевского, вышедшее на вылазку из Китай-города. Казаки и земские ополченцы приняли вражеский удар в своем укрепленном лагере за рекой Яузой. Под огнем пищалей и самопалов гусары и наемники Ходкевича не смогли преодолеть рвы и заграждения, отступив с большими потерями. Были отброшены обратно в Китай-город и поляки Гонсевского.

Эта неудача посеяла разлад среди польских военачальников, возглавляющих кремлевский гарнизон. Полковник Зборовский, получивший рану во время вылазки, отказался повиноваться Гонсевскому. Подняв свой полк, Зборовский ушел к Смоленску.

Из Кремля и прежде этого уходили военные отряды, уставшие от боев и лишений, но тогда хотя бы соблюдалась внешняя субординация. К примеру, наемники Жака Маржерета, покинувшие Кремль в прошлую осень, негласно договорились об этом с Гонсевским, который сделал вид, что французские ландскнехты уходят из Москвы по его приказу. Бравые французы убрались восвояси не с пустыми руками, вместе с ними ушел обоз, полный награбленных сокровищ. В этом же обозе Москву покинул и Василий Шуйский, которого французы тоже взяли с собой в качестве почетного пленника. До Франции Шуйский, конечно, не доехал. Под Смоленском французы передали Шуйского в руки поляков, которые упрятали его в темницу, где он и скончался через несколько месяцев.

Пример Зборовского оказался заразительным. Не прошло и недели, как стали требовать надбавки к жалованью немецкие ландскнехты, грозя Гонсевскому в противном случае уйти в Германию. Немецких наемников к тому времени осталось всего триста человек, поэтому Гонсевский надавил на бояр-блюстителей, требуя от них звонкой монеты. Гонсевский полагал, что, пойдя на уступки одному небольшому отряду наемников, он сумеет спасти от развала все свое войско. В действительности все обернулось иначе. Как только немецкие ландскнехты получили требуемую надбавку к жалованью, сразу же о том же заговорили все прочие наемники. Гонсевский опять бросился к боярам, но те привели его в казнохранилище, где было пусто.

Гонсевский сердито напустился на бояр, виня их в том, что те якобы сами расхитили казну. В ответ на это обвинение Федор Мстиславский предъявил Гонсевскому расходные книги из Казенного приказа, где дьяками были записаны все выплаты казенных денег на содержание польского гарнизона. По этим книгам выходило, что когда бояре пригласили в Москву Жолкевского, то в их распоряжении было сто двенадцать тысяч рублей золотом. В переводе на польские деньги это составляло около пяти миллионов злотых.

Федор Мстиславский пояснил Гонсевскому, что венгерские гайдуки и польские гусары, к примеру, имеют жалованье триста рублей в месяц. В былые времена казна выплачивала по триста рублей только думским боярам, притом не на месяц, а на год. «Неудивительно, что казна иссякла так быстро! — горько усмехнулся при этом Мстиславский. — Налоговые поступления в казну давно прекратились из-за непрекращающейся Смуты. Посему денег больше нет, и взять их негде!»

Поняв, что без выплаты жалованья повиновения от войск ему не добиться, Гонсевский тайно отдал повеление своим слугам собираться в дорогу. Собрав военачальников, Гонсевский в пространной речи объявил им, что ему самому необходимо встретиться с королем Сигизмундом, дабы убедить его прислать в Москву сильное войско и много съестных припасов. Главенство над польским гарнизоном Гонсевский передал полковнику Струсю.

В Грановитой палате Кремля Гонсевский закатил прощальный пир, пригласив на него своих польских соратников и думских бояр во главе с Федором Мстиславским. По этому случаю поляки забили трех лошадей, приготовив жаркое из их мяса. Вино на это застолье было доставлено из дворцовых подвалов.

Изголодавшиеся польские военачальники с жадностью уплетали конину, пропуская мимо ушей напыщенные застольные речи, которыми обменялись Федор Мстиславский и полковник Гонсевский. Мстиславский поблагодарил Гонсевского за доблесть и радение, проявленные им в боях с восставшей московской чернью и земским ополчением, осадившим Москву. Гонсевский выразил благодарность боярам-блюстителям за их гостеприимство и щедрость, а также за готовность принять к себе на царство королевича Владислава.

— У, злыдень пархатый! — злобно прошептал Борис Лыков, внимая речи Гонсевского. Он наклонился к плечу Федора Шереметева и тихо добавил: — Ишь, рассыпает словесные перлы, мерин вислоухий! Ограбил нас дочиста, а теперь еще и бросает на произвол судьбы!

Федор Шереметев с мрачным видом согласно покачал бородой. Перед самым пиршеством он вместе с Мстиславским пытался как-то договориться с Гонсевским, который предъявил им список недополученных денежных сумм за истекший месяц. Гонсевский намекнул боярам, что он и его люди согласны получить недостающее жалованье не деньгами, а золотыми вещами из царской сокровищницы.

Мстиславскому волей-неволей пришлось выдать Гонсевскому в погашение долга золотую утварь, перстни и ожерелья с драгоценными каменьями, меха и царские одежды. Всего этого Гонсевскому показалось мало, и он настоял на том, чтобы ему позволили пройти в сокровищницу и самому выбрать несколько золотых вещиц. Мстиславский уступил, о чем впоследствии сильно пожалел. Гонсевский вынес из сокровищницы две самые богатые царские короны, усыпанные жемчугом, сапфирами, изумрудами и рубинами. Кроме этого Гонсевский прихватил с собой, якобы в подарок Сигизмунду, золотой жезл с алмазами, золотую печать Василия Шуйского и два носорожьих рога, оправленных в золото.

Вместе с Гонсевским Москву покинули почти все наемники, некогда пришедшие сюда после Клушинской битвы. Их место заняли гусары Струся и воины Сапеги. Численность польского гарнизона в Кремле сократилась с пяти до трех тысяч человек.

Дворянин Елизар Сукин тоже был приглашен на пир Гонсевским. Сукин взял на это торжество Матрену Обадьину, свою невенчанную жену. Женщин на этом застолье было мало, всех их Матрена заслонила своей дивной красотой. Когда польские музыканты заиграли мазурку, к Матрене приблизился полковник Струсь, приглашая ее на танец.

Матрена, сидящая с полным ртом, хотела было отказаться от танца, но Сукин незаметно ткнул ее локтем в бок, дав ей понять взглядом, что этого не следует делать.

Танцевала Матрена плохо, несмотря на это, Струсь протанцевал с нею три раза, не обращая внимания на ее неловкие движения. В голубых холодных глазах Струся всякий раз загорались огоньки неистового вожделения, когда его сильные руки касались рук и талии Матрены. Сукин то и дело подливал Матрене вина, нашептывая ей на ухо разные смешные глупости. Опьяневшая Матрена весело хохотала, сверкая своими ослепительно белыми ровными зубами. Пунцовый румянец полыхал на ее щеках.

Пир завершился для Матрены как-то внезапно, словно она провалилась во тьму. Придя в себя, Матрена с удивлением обнаружила, что она лежит голая в чужой постели под одним одеялом с каким-то обнаженным мускулистым мужчиной. Глянув в объятое сном лицо мужчины, с горбатым носом, небольшой бородкой и тонкими усами, Матрена обмерла: рядом с ней лежал полковник Струсь.

Проснувшись, Струсь спокойно сообщил Матрене, что Елизар Сукин и он заключили сделку. Струсь выделил Сукину два лошадиных окорока, за это Матрена будет его наложницей в течение двух месяцев.