Темные времена. Как речь, сказанная одним премьер-министром, смогла спасти миллионы жизней - Энтони МакКартен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Галифакс вновь высказал свою убежденность в том, что «скорее всего, из этого ничего не выйдет. Тем не менее, даже если мы просто выиграем время, это будет очень ценно. Французам подобный шаг со стороны правительства его величества понравится, поскольку он согласуется с их собственной политикой»[303].
Неделей ранее Муссолини в ответе на письмо Черчилля полностью отвергал возможность мирных переговоров с союзниками: «Если честь потребовала, чтобы ваше правительство объявило войну Германии, то вы поймете, что та же честь и уважение к договорам, заключенным между Италией и Германией, определяют политику Италии сегодня и в будущем, как бы ни развивались события»[304]. Но теперь, когда Франция находилась на грани краха, когда нужно было срочно эвакуировать британский экспедиционный корпус, Черчилль согласился с полученным предложением, только подчеркнул, что не следует, разумеется, предавать это публичности, поскольку подобные действия могут показаться признанием в собственной слабости[305]. К лидеру Италии он относился с глубоким подозрением и считал весьма вероятным, что в любой момент синьор Муссолини может оказать сильнейшее давление на французов, чтобы вынудить их к уступкам. Тот факт, что французы переместили свои войска с границы с Италией, ставит их в очень невыгодное положение[306].
Британский народ ужаснулся бы, узнав, что его лидеры обсуждают возможность заключения мира с фашистским диктатором, но в то время никто почти ничего не знал о трагическом развитии войны. Как записал в дневнике сэр Александр Кадоган, правая рука Галифакса в министерстве иностранных дел, народ не имел ни малейшего представления о реальном положении дел[307]. Газеты того времени показывают, какая пропасть лежала между тем, о чем сообщали людям, и тем, что происходило в действительности. Так, 25 мая в газете Manchester Guardian появилось рекламное объявление о выходных во французской столице:
ВЫХОДНЫЕ В ПАРИЖЕ: ОТЕЛЬ РЯДОМ С ОПЕРОЙ И БОЛЬШИМ БУЛЬВАРОМ… СПЕЦИАЛЬНЫЕ СКИДКИ ДЛЯ ПРЕДСТАВИТЕЛЕЙ ВОЙСК СОЮЗНИКОВ[308]
26 мая, через два дня после падения Булони, в газете News of the World читаем:
СОЮЗНИКИ ГРОМЯТ НЕМЦЕВ БЛИЗ ПОБЕРЕЖЬЯ ЛА-МАНША – ФРАНЦУЗЫ УТВЕРЖДАЮТ: «БУЛОНЬ ВСЕ ЕЩЕ В НАШИХ РУКАХ»; ОБОРОНА КАЛЕ НЕПРОБИВАЕМА[309]
В тот же день в Sunday Express:
ФРАНЦИЯ ОТПРАВЛЯЕТ В ОТСТАВКУ 15 ГЕНЕРАЛОВ – В КОММЮНИКЕ ЗАЯВЛЕНО: «МЫ ПОБЕЖДАЕМ ВРАГА»[310]
В People:
НАЦИСТЫ УТВЕРЖДАЮТ, ЧТО АРМИИ СОЮЗНИКОВ ОКРУЖЕНЫ ВО ФЛАНДРИИ, НО ПАРИЖ СООБЩАЕТ О ВОЗВРАЩЕНИИ АМЬЕНА И ОГРОМНЫХ ПОТЕРЯХ ВРАГА[311]
27 мая, через день после падения Кале, в Daily Mail:
ФЛОТ ВСТУПАЕТ В ДЕЙСТВИЕ. ОБСТРЕЛ ГЕРМАНСКИХ ВОЙСК В РАЙОНЕ БУЛОНИ – ВОКРУГ КРЕПОСТИ ВЕДУТСЯ УЛИЧНЫЕ БОИ – КАЛЕ И ДЮНКЕРК В РУКАХ СОЮЗНИКОВ
ФЛОТ ОБСТРЕЛИВАЕТ ВРАГА[312]
В Evening Standard:
КОЛОССАЛЬНЫЕ ГЕРМАНСКИЕ ПОТЕРИ В ЖЕСТОКИХ БОЯХ ПРИ МЕНИНЕ – КАЛЕ ВСЕ ЕЩЕ В НАШИХ РУКАХ[313]
В Daily Express:
СРАЖЕНИЯ НА УЛИЦАХ КАЛЕ – ФЛОТ КРУШИТ ГЕРМАНСКИЕ БРОНЕДИВИЗИИ[314]
На рассвете 26 мая мысли Черчилля и всех его советников были заняты известиями из Франции. Дорога на Дюнкерк оказалась открыта и для британских, и для германских войск. Как писал сам Черчилль, начался «марш к морю»[315].
Поль Рейно вылетел в Лондон, чтобы обсудить критическое положение с Черчиллем. На девятичасовом заседании военного кабинета премьер-министр заявил, что нужно быть готовым к тому, что господин Рейно в сегодняшнем интервью сообщит, что французы более не могут продолжать сопротивление, а сам он приложит все усилия, чтобы убедить господина Рейно продолжать войну, и напомнит, что честь требует сделать все, что в их силах, чтобы обеспечить безопасное отступление британского экспедиционного корпуса[316].
Лорд Галифакс более не мог молчать. Уверившись в своей правоте, он со всей определенностью заявил кабинету: «Мы должны признать тот факт, что теперь речь идет не о полной победе над Германией, а о сохранении независимости нашей собственной империи»[317]. Продолжение объявленного Черчиллем крестового похода за победу любой ценой становилось равносильно самоубийству. Смысл слов Галифакса был очевиден: мы проиграли войну, и если у нас есть способ предотвратить гибель молодых людей, то разве можно им не воспользоваться?
Чтобы закрепить свое преимущество, Галифакс сообщил министрам, что накануне вечером встречался с итальянским послом, синьором Джузеппе Бастианини, и тот сообщил ему, что «главное желание Муссолини – обеспечение мира в Европе»[318]. Галифакс ответил, что Британия желает того же, и «мы, естественно, готовы рассмотреть все предложения, ведущие к этой цели, при условии, что будут гарантированы наша свобода и независимость»[319]. Такое изложение позиции британского правительства в отношении Италии превосходило даже самые смелые предположения Черчилля относительно мирных переговоров с Гитлером. Теперь Галифакс говорил сразу о двух планах: скромном – удержание Италии от вступления в войну, и грандиозном – убеждение Гитлера сложить оружие. Для Галифакса все переговоры с Италией были синонимами решения, предложенного им Бастианини. Он полагал, что путем переговоров удастся достичь «всеобщего мира в Европе», не предлагая Италии ничего, если она не согласится с этим планом.
Черчилль тоже понимал, что, если он санкционирует любые официальные переговоры с Италией, Британия ступит на скользкий путь и покатится все ниже и ниже – к мирным переговорам с Берлином. Он ответил Галифаксу: «Мира и безопасности можно достичь только при одном условии – германском господстве в Европе. Мы никогда с этим не согласимся. Мы должны обеспечить свою полную свободу и независимость. Я выступаю против любых переговоров, которые могут привести к ущемлению наших прав и силы»[320].
Галифакс твердил, что речи об ущемлении прав Британии идти не может.
