Темные времена. Как речь, сказанная одним премьер-министром, смогла спасти миллионы жизней - Энтони МакКартен

военный совет Франции согласился начать совместную операцию 23 мая. Британская и французская армии должны были нанести удар на юго-западе, а французская армейская группа – на севере. Но Айронсайд заметил, что, насколько ему известно, никаких приготовлений к подобной операции до полудня не делалось. Он сказал, что на проведение такой операции требуется значительное время[275]. Энтони Иден также выразил сомнение. В пять часов ему позвонил лорд Горт. Он сообщил, что французы не готовы к бою, и не похоже, чтобы они собирались сражаться[276]. Иден позже записал в дневнике: «Эти слова показались мне смертельно опасными. Сумятица на фронте росла, а мы не имели ни сил, ни резервов, чтобы справиться с ней. Единственной надеждой оставалась совместная операция на севере и юге – если бы были воля и средства для ее проведения»[277].

На следующее утро военный кабинет собрался в половине двенадцатого. Вчерашний оптимизм быстро испарился. С фронта наконец-то поступили первые донесения. Черчилль сообщил своим коллегам, что значительно превосходящие германские силы прорвались успешнее, чем предполагалось ранее. Генералу Айронсайду было приказано оставаться в военном министерстве, а не на заседании военного кабинета, поскольку ситуация стала критической[278].

И снова все надежды союзников погубило отсутствие информации и адекватной реакции французов. Премьер-министр заявил, что успех плана, согласованного с французами, зависит от наступления французской армии. В настоящее время они не проявляют никаких признаков такого наступления[279].

Немцы жестоко бомбардировали Булонь. Вражеские войска опасно приблизились к городу и вот-вот могли его окружить, полностью отрезав союзников. Не в лучшем положении находился Кале. Военному кабинету докладывали: «По дорогам перемещаются значительные массы французских солдат и беженцев, причем все абсолютно деморализованы»[280]. В порты Кале, Дюнкерк и Булонь были отправлены корабли с боеприпасами и провиантом, но из-за немецких бомбежек разгрузить их не удавалось.

Невилл Чемберлен на прошлых заседаниях хранил относительное спокойствие, но теперь, когда многие ожидали от него квалифицированного мнения, высказал тревогу. Он считал, что Британии нужно не переходить в контрнаступление, а как можно скорее отступать. Чемберлен опасался, что, упустив возможность безопасно эвакуировать экспедиционный корпус, Британия останется совершенно беззащитной. Он сказал, что Британия может оказаться между двумя стульями: план, согласованный с генералом Вейганом, не будет выполнен, а мы не сможем эффективно использовать свои силы для удержания портов на Ла-Манше[281].

Лорд Галифакс, как всегда, поддержал Чемберлена. Еще более в этом мнении его укрепила телеграмма, полученная от британского посла в Риме. Тот высказывал подозрения, что синьор Муссолини только и ждет, когда немцы захватят порты на Ла-Манше, чтобы объявить войну[282]. Галифакс явно считал, что Италия сыграет ключевую роль в том, что будет происходить в Западной Европе. Вместо того чтобы видеть в этой стране изготовившегося врага, он пытался поверить в ту слабую возможность, что Муссолини вступит в войну, чтобы направить ее в другую сторону – к миру.

Черчиллю же нужно было провести официальные изменения в Палате общин. Этого требовали тяжесть положения беззащитной британской армии, крах Франции и появление нового врага в лице Италии.

Премьер-министр выступил в три часа дня. Он сообщил парламентариям, что Аббевилль в руках врага и скоро будет захвачена Булонь. Консерватор Гарни Брайтуэйт спросил, считает ли правительство, что мирный договор с врагом невозможен без соглашения и взаимодействия с правительством Французской Республики. Черчилль ответил односложно: «Да, сэр»[283].

Судя по документам, тогда прозвучало первое предложение о заключении мира с нацистской Германией. То, что подобное считалось возможным только при участии Франции, не уменьшает масштаба этого предложения. В отличие от выступления 13 мая, Черчилль более не говорил о победе любой ценой, не утверждал, что само существование Британии невозможно без победы. Если это заседание Палаты можно описать одним словом, то слово это будет не «победа», но «поражение».

Черчилль был уверен, что к утру план Вейгана начнет осуществляться. Однако, вернувшись на Даунинг-стрит, он с ужасом узнал, что немцы уже в Булони, наступление Горта на юге на Аррас захлебнулось, британский экспедиционный корпус в силу отсутствия боеприпасов и провианта вынужден перейти на половинный рацион, а наступление Вейгана на севере до сих пор не началось[284].

В шесть вечера Черчилль позвонил Рейно, а затем Вейгану. Генерал заверил премьер-министра, что его план уже воплощается в жизнь и армия успешно захватила три французских города. Теперь нам известно, что эта информация была ложной, но, как писал позже Колвилл, не было оснований сомневаться в словах Вейгана, и мрачность сменилась радостью[285]. Как отмечает биограф Черчилля, Мартин Гилберт, причины обмана Вейгана серьезно обеспокоили тех, кто был причастен к кризису 23 мая или стал его свидетелем. Колвилл, который в тот день находился на Даунинг-стрит, позже вспоминал: «Вейган твердо решил: если британские войска не могут двинуться на юг [на помощь французской армии], то мы должны погибнуть вместе с ними»[286].

Радость оказалась кратковременной.

Когда Черчилль созвал военный кабинет в семь вечера, он признался – после долгих и серьезных колебаний, – что «тщательно обдумал» тревоги, высказанные Невиллом Чемберленом на последнем заседании. Все были поражены тем, что этот бульдог способен изменить свое мнение, даже если ему хотелось подавить авторитетом всех сомневающихся. Черчилль сказал, что настало время вернуть британский экспедиционный корпус в порты на Ла-Манше и начать эвакуацию. Положение в Булони он назвал катастрофическим, но генерал Вейган потребовал продолжения операции. Генерал Айронсайд согласился с тем, что наступление лорда Горта на юг следует продолжать, как этого просят французы, потому что, если экспедиционный корпус будет эвакуироваться через порты на Ла-Манше, вряд ли удастся вывезти больше малой части войск. Черчилль заявил, что оснований для уверенности пока нет. Но он считал, что выбора нет – только постараться выполнить план генерала Вейгана[287].

Перед Уинстоном и Британией встал мрачный и простой выбор: либо продолжать действовать по провальному плану, либо предпринять опасную попытку эвакуации, которая спасет лишь малую часть британского экспедиционного корпуса. В мрачном настроении премьер-министр отправился в Букингемский дворец, чтобы доложить о ситуации королю.

Король Георг VI писал в дневнике: «Премьер-министр приехал в половине одиннадцатого. Он сообщил мне, что, если французский план, предложенный Вейганом, не увенчается успехом, ему придется приказать британскому экспедиционному корпусу вернуться в Англию. Это означало потерю всех пушек, танков, боеприпасов и всех складов во Франции. Вопрос заключался в том, сможем ли мы эвакуировать наши войска из Кале и Дюнкерка. Сама мысль о том, чтобы отдать подобный приказ, была отвратительна, поскольку потери могли быть