Песнь крови - Энтони Райан

– Кажется, у нас разные представления о величии, брат, – заметил Ваэлин, когда Меченый прискакал с мячом в зубах.

Они прождали еще час, но мальчишка так и не пришел.

– Он, наверное, продал эти ножи, – сказал Каэнис, когда Ваэлин объяснил ему, в чем дело. – Или надрался пьяный и лежит в канаве, или проиграл их в карты. Скорее всего, ты его больше не увидишь.

Они пошли обратно к конюшне. Ваэлин подкидывал мячик в воздух, а Меченый его ловил.

– Я скорее поверю, что он потратил деньги на башмаки, – сказал он, оглянувшись на ворота.

Часть II

Что есть тело?

Тело есть оболочка, колыбель души.

Что есть тело без души?

Разложившаяся плоть, ничего более. Чти уход возлюбленных тобою, предавая их оболочки огню.

Что есть смерть?

Смерть – всего лишь врата, ведущие Вовне, к воссоединению с Ушедшими. Она есть конец и начало одновременно. Страшись ее и приветствуй.

– То был Кровавый Цветок, не так ли? – спросил я. – Этот лорд-маршал с летней ярмарки.

– Аль-Гестиан? Он самый, – ответил Убийца Светоча. – Хотя это прозвище он получил только во время войны.

Я провел черту под отрывком, который только что записал, и обнаружил, что чернила у меня заканчиваются.

– Минутку, – сказал я, вставая, чтобы открыть свой сундучок и достать новую бутылку и еще бумаги. Я уже исписал несколько страниц и опасался, что мои запасы могут иссякнуть. Открыть сундук я решился не сразу: к нему был прислонен его ненавистный меч. Видя, что мне не по себе, он взял оружие и положил его себе на колени.

– Лонаки придерживаются суеверия, будто их оружие вбирает в себя души врагов, которых оно убило, – сказал он. – Они дают имена своим палицам и ножам, воображая, будто те одержимы Тьмой. Мой народ подобных иллюзий не питает. Меч – всего лишь меч. Убивает человек, а не клинок.

Зачем он мне это говорил? Быть может, хотел, чтобы я возненавидел его еще сильнее? Видя его могучую, изуродованную шрамами руку, лежащую на рукояти меча, я вспомнил, как Селиесен, после того, как император официально нарек его Светочем, в течение нескольких месяцев проходил суровое обучение в императорской гвардии и научился умело, даже искусно обращаться с саблей и пикой. «Светоч должен быть воином, – говаривал он мне. – Боги и народ рассчитывают на это». Императорские гвардейцы считали его за одного из своих, и он вместе с ними участвовал в походе против воларцев, за лето до того, как Янус направил к нашим берегам свои войска. Его отвага в бою снискала немало похвал. Но против Убийцы Светоча ему это ничем не помогло. Я знал, что наступит миг, когда северянин примется повествовать о том, что произошло в этот ужасный день, и, хотя мне доводилось слышать немало рассказов об этом событии, перспектива услышать об этом от самого Аль-Сорны представлялась одновременно жуткой и чрезвычайно соблазнительной.

Я снова сел, открыл бутылку с чернилами, окунул перо и разгладил свежий лист, лежащий на столе.

– Тьма, – сказал я. – Что такое Тьма?

– Полагаю, ваш народ зовет это «магией».

– Быть может. Я зову это суевериями. Вы верите в подобные вещи?

Он ответил не сразу. У меня сложилось впечатление, что он тщательно обдумывает свои слова.

– У этого мира немало неизведанных граней.

– О войне рассказывают немало историй. Историй, в которых северянам вообще, и вам в частности, приписывают владение могущественной магией. Некоторые утверждают, будто именно магия позволила вам затуманить разум наших солдат на Кровавом холме и будто стены Линеша вы преодолели с помощью колдовства.

Его губы скривились в слабой усмешке.

– На Кровавом холме магия была ни при чем: просто люди, охваченные слепым гневом, ринулись на верную смерть. Что касается Линеша, то в водостоке, ведущем в сторону гавани и воняющем дерьмом, никакого особого колдовства не было. Кроме того, любого офицера королевской стражи, который хотя бы намекнул на идею воспользоваться Тьмой, скорее всего, повесили бы на ближайшем дереве его же собственные люди. Тьма считается неотъемлемой частью культов, отрицающих Веру.

Он снова помолчал, опустил взгляд на меч, лежащий у него на коленях.

– Если вам угодно, могу рассказать одну сказку. Сказку, которую мы рассказываем своим детям, чтобы предостеречь их от опасностей Тьмы.

Он посмотрел на меня, приподняв брови. Я считаю себя историком, а не собирателем всяческих мифов и басен, однако подобные истории зачастую проливают некий свет на истинную суть событий, хотя бы тем, что демонстрируют заблуждения, которые многие принимают за разум.

– Что ж, расскажите, – ответил я, пожав плечами.

Когда он заговорил снова, голос у него переменился: он говорил серьезным и одновременно берущим за душу тоном опытного рассказчика.

– Садитесь-ка потеснее и послушайте историю о ведьмином ублюдке. Но эта сказка не для тех, кто слаб духом и может обмочиться со страху. Это самая жуткая и ужасная из всех историй, и, когда она закончится, вы, возможно, станете проклинать меня за то, что я ее вам поведал.

В самой мрачной чаще самого мрачного из лесов древнего Ренфаэля, задолго до дней Королевства, стояла одна деревушка. А в деревушке той жила ведьма, прекрасная собою, но сердцем чернее черной ночи. Милой и доброй знали ее в деревне, но в душе она была злобной и завистливой. Ибо женщину эта терзала алчность, алкала она плотских наслаждений, алкала золота и алкала смерти. Тьма завладела ею с самых юных лет, и она предавалась ее гнусностям охотно и самозабвенно, отрицая Веру и получая взамен могущество – могущество покорять мужчин, воспламенять их желания и заставлять их совершать ужасные деяния во имя ее.

Первым подпал под ее чары деревенский управляющий, человек добрый и щедрый, разбогатевший благодаря собственной бережливости и тяжким трудам, разбогатевший достаточно, чтобы возбудить алчность ведьмы. Каждый день она проходила мимо его конторы, исподтишка выставляя себя напоказ и всячески раздувая пламя его страсти, пока не превратилось оно в ревущий пожар, который напрочь выжег ему разум и сделал его добычей ее замысла, нашептанного Тьмой: ведьма велела ему убить свою жену и взять ее в жены вместо нее. И вот в один роковой вечер управляющий подлил яду, что зовется «охотничья стрела», в ужин своей жены, и наутро бедняжка уж не дышала.

Жена управляющего была уже немолода и частенько болела, так что в деревне сочли, будто она умерла от естественных причин. Но уж ведьма-то, конечно, знала, в чем дело, и скрывала свою радость за слезами, когда несчастную погубленную женщину предавали огню, а сама все это время с помощью Тьмы взывала к управляющему: осыпь, мол, меня дарами, и буду я твоей. И он принялся осыпать ее дарами: подарил было ей хорошего коня, и самоцветы, и золото, и серебро, но ведьма была хитра и от всего отрекалась, изображая, как будто бы негодует оттого, что мужчина взялся ухаживать за такой молодой девушкой, да еще и вскоре после смерти жены. Ох, как она его терзала, призывая его и тут же отвергая все его ухаживания. Вскоре ее жестокость свела его с ума, и, ища спасения от рабского подчинения Тьме и ее похоти, бедняга ушел в лес, да и повесился там на высоком суку могучего дуба, поведав в записке о своем злодеянии и сообщив, что причиной его безумия стала ведьма.

Разумеется, деревенские жители этому не поверили. Ведь она была такой милой, такой доброй! Уж наверно, управляющего свела с ума его собственная любовь к юной девице. Его предали огню и постарались поскорее забыть это ужасное происшествие. Но, разумеется, ведьма не собиралась сидеть сложа руки: на этот раз она положила глаз на деревенского кузнеца, статного и красивого малого с сильными руками и сильным сердцем. Но даже его сердце не устояло перед ее Темной силой!

Она поселилась поодаль от деревни, все ради того, чтобы предаваться своим гнусным занятиям вдали от любопытных глаз. Подобно тому, как эта ведьма способна была сбить с пути сердце мужчины, умела она и изменять направление ветра, и, когда кузнец отправился в лес жечь уголь, ведьма призвала северный вихрь, чтобы тот снес снег с горных вершин и заставил кузнеца искать убежища в ее хижине. И там, хоть кузнец и сопротивлялся изо всех своих немалых сил, ведьма принудила его возлечь с нею. То был черный, злой союз, от которого предстояло родиться ее ужасному ублюдку.

Однако стыд разрушил ее чары: стыд порядочного мужчины, которого принудили изменить своей жене. Стыд сделал его глухим к ее соблазнительным речам, что вела она поутру, и к угрозам, что она выкрикивала, когда кузнец бежал назад в деревню, где он, по глупости, никому не сказал о том, что произошло.

Ну а ведьма – она принялась выжидать. Черное семя взрастало в ее чреве, а она ждала. Зима уступила место весне, поля заколосились, а она все ждала. И вот, когда крестьяне наточили серпы для жатвы, а гнусное создание выбралось наружу между ее ног, она взялась за дело.