Голливудский мустанг - Генри Денкер

— Голденберг — профессиональный кинематографист. Очень хороший. Он никогда бы не отказался от того, что способно сделать картину лучше. Он не запретил Грэхэму снимать, — сказал Филин, подыгрывая главе студии в вопросе об ответственности.

— Неправда, — тихо произнес Джок; все тотчас затаили дыхание.

— Джок, малыш, послушай меня, — заговорил Марти.

— Это моя идея. Джо Голденберг был против. Я предложил сделать это. И если съемки возобновятся, я сделаю это сам!

— Вы выйдете с портативной камерой и снимете это сами? — спросил репортер.

— Да, именно, — ответил Джок.

— Вы хотите сказать, после случившегося…

— Я уже сказал! Громко и ясно! — перебил его Джок. — Мои слова не нуждаются в интерпретации! Комментариях! Разъяснении! Я сделаю все сам!

Сбросив руку Филина, Джок зашагал от стоянки, от «роллс-ройса» Марти. Репортеры поспешили за ним, как рыба-пилот за акулой. Но Джок ничего больше не сказал.

Наконец газетчики оставили его в покое.

Филин, наблюдавший за этим, думал: «Безумец! Если бы он не раскрывал рта, я бы нашел для него другую картину. Менее дорогостоящую. Но нашел бы».

— Сжечь эту проклятую пленку! — приказал глава студии.

Угроза судебного процесса и раньше заставляла отдавать такие распоряжения. Однажды знаменитая южноамериканская фа-сотка исполнила перед камерой танец, забыв надеть под платье трусики. Она предстала на экране в интересном виде. Ее адвокаты пригрозили подать в суд, если негатив не будет сожжен. И он был уничтожен. Однако на следующее утро кадры с пленки циркулировали по всему Голливуду.

Не каждый приказ главы студии исполнялся буквально, в точности. Чтобы на сей раз все было сделано как надо, глава студии позвонил поздно вечером домой заведующему лабораторией Робби Робертсу. На следующее утро Робби прибыл на студию, чтобы проконтролировать процесс уничтожения пленки. Его встретил один из помощников, работавший всю ночь, который не выглядел уставшим; он находился в возбужденном, приподнятом состоянии.

— Робби! Вы должны просмотреть пленку! — сказал помощник.

Робби пошел в темную комнату, где ему показали роковой отрывок длительностью всего в несколько секунд… Цвета и резкость оставляли желать лучшего. Но впечатление было сильным. Дрожание удерживаемой в руках камеры, пыль, частично закрывавшая полные страха глаза бегущих животных, крупные ноздри, великолепные головы, копыта, разбивающие объектив, — все это не было записью чего-то происшедшего. Это было самим происшествием. Реалистичные кадры без звука, музыки, монтажа, сюжета являлись зафиксированными на пленке ощущениями. Робби тотчас понял, что никогда не забудет увиденного.

Помощник хотел включить свет, но Робби остановил его:

— Пожалуйста, еще раз.

Помощник перемотал пленку и снова продемонстрировал ее.

Эффект оказался еще более сильным, чем в первый раз.

Всего двадцать четыре секунды фильма. Но они были исключительно впечатляющими. Невысокое техническое качество восполнялось убедительностью, реализмом. Само дрожание, постоянный уход действия из центра кадра говорили: это не искусная подделка, не ловкий обман, а сама жизнь!

Помощник включил свет. Робби задумался. Это вопрос протокола. Дисциплины. Студийной политики. Дипломатии. И работы, его работы. Как сообщить главе студии о том, что тебе стало известно? И как при этом скрыть, что приказ не выполнен? Как сделать нечто другое — сказать Джоку Финли? Робби заколебался. Финли принадлежал к числу дерзких, самоуверенных, молодых выскочек, которые в первую очередь стремятся быть оригинальными, самобытными первопроходцами; они в меньшей степени озабочены тем, как сделать хороший, добротный, массовый фильм, обеспечивающий студию доходом, а людей — работой.

Но Финли — профессионал, сказал себе Робби. Возможно, режиссер считает, что сегодня можно делать хорошее кино, лишь отходя от проторенного пути. Какими бы соображениями и мотивами ни руководствовался Финли, Робби видел, что снятый им кусок великолепен. Джок — одаренный молодой человек. И попавший в большую беду.

И все же был приказ сжечь эту проклятую пленку. Несомненно, он поступил из Нью-Йорка и получил одобрение юристов и отдела «паблисити». Робби колебался; он рисковал своей работой, которой отдал двадцать два года, к тому же почти не был знаком с Финли. Робби протянул руку к телефону, потом вдруг остановился и сказал:

— Выйди, Чарли.

Чарли направился к двери.

— Я ничего не видел, Робби, — произнес он. — Я не мог сжечь то, что я не видел, верно?

Робби нашел телефон дома на Рексфорд, где жил Джок. Набрал номер. Никто не отвечал. Не отправился ли Финли на натуру? — подумал Робби. Если он попытается позвонить туда, это станет известно радисту. Секретность нарушится. Все на натуре узнают. Слишком большой риск. Внезапно задыхающийся Джок Финли снял трубку.

— Вы только что вошли? — спросил Робби, решив, что Джок услышал звонок от двери и бросился к телефону.

— Что за шутки? — сказал Джок; он лежал на кровати; Луиза только что протянула ему зажженную сигарету.

Робби не отреагировал на резкий тон и заговорил сухо, деловито.

— Финли, это Робертс. Из лаборатории. Я только что просмотрел двадцатичетырехсекундный кусок фильма. Мне не доводилось видеть ничего лучшего. Его снял некий режиссер, которого считают самым большим негодяем в кинобизнесе. Если вы можете взять эту пленку, не подставляя при этом нас, я помогу вам. Но я получил приказ сжечь ее. Что вы предложите?

Джок быстро сел на край кровати, выпустил изо рта дым, задумался.

— У вас сохранилась жестяная коробка, в которой поступила пленка?

— Конечно.

— Что на ней написано?

— Цветовые тесты. Почему вы спрашиваете?

— Отлично! Теперь объясняю. Вы следовали стандартной процедуре. Только и всего. Мы доставили вам цветовые тесты. Лаборатория обязана срочно проявить их. Человек, дежуривший ночью в лаборатории, проявил тесты и отправил пленку назад на натуру, чтобы я посмотрел их до начала утренних съемок. Это вы сделали бы для любого режиссера, снимающего на натуре, верно?

— Верно.

— Так сделайте это! Я сейчас полечу назад. Если возникнут вопросы — ваши люди всего лишь получили цветовые тесты, обработали их и отправили назад согласно обычной студийной процедуре. Приказ сжечь пленку поступил слишком поздно.

Подумав немного, Робби сказал:

— О'кей.

— Робби. Я скорее умру, чем признаюсь в том, что вы мне звонили. Так что не беспокойтесь. И спасибо. Большое спасибо! Я вас никогда не забуду.