Два года, восемь месяцев и двадцать восемь ночей - Салман Рушди

Дунья, принцесса Кафа, наследница престола, конечно же, могла унять неверно направленную ярость своих всполошившихся подданных: довольно ей было поднять руку, и они застыли, словно разыгравшиеся дети, заслышавшие шаги строгой бабушки, она махнула рукой, и они разлетелись, точно вороны, она действовала без колебаний, ее доверие к Омару давно уже нетугоухому было безусловным, и что у него там в руке, быть может, объяснение случившейся беды, что он пытается ей сообщить? Ваш отец крепкий, сказал он, он еще не умер, он борется изо всех сил, и, может быть, его волшебство окажется более могущественным, чем наложенные на него злые чары. Это все она хорошо поняла, но вот что сбило ее с толку, вот что ей труднее было осмыслить: в тот момент, когда ужасная весть достигла ее слуха, яд, царь, ваш отец, она не отреагировала с той величественной сдержанностью, какой ее учили, но и не рухнула, рыдая, на руки служанкам, собравшимся у нее за спиной и цокавшим в растерянности языками, нет, она обернулась к Джеронимо Манесесу, неблагодарному садовнику, смертному человеку, в его объятиях нашла утешение. А он, сжимая в объятиях самое прекрасное женское существо, какое ему доводилось видеть, он ощутил влечение к этой волшебной принцессе и почувствовал, как изменяет жене, был опьянен Волшебной страной и в то же время чувствовал себя еще дальше от земли, чем в тот момент, когда его стопы отделились от твердой почвы родного города, в родном мире, экзистенциальное замешательство, словно велено говорить на языке, не зная ни слов его, ни строя, и где правильный поступок, где дурной, он уже не различал, но вот она уткнулась горестно ему в грудь, и это, невозможно отрицать, было ему приятно. За ее спиной таракан прошуршал под шезлонг, порхала бабочка, и ему показалось, что это были воспоминания, он уже видел этого именно таракана, эту же самую бабочку прежде, в другом месте, в своей утраченной стране, и эта способность Перистана читать в его душе и оживлять самые драгоценные воспоминания вполне могла свести его с ума. Отвратись от себя, сказал он мысленно, направь взгляд наружу, а внутренний твой мир пусть о себе позаботится. У нас тут отравленный царь, напуганный шпион, растерянная горюющая принцесса и китайская шкатулка.

– В шкатулке что? – спросил он шпиона.

– Царь выронил ее, когда упал, – ответил Омар. – Думаю, внутри нее яд.

– Какого рода яд? – уточнил мистер Джеронимо.

– Словесный, – сказал Омар. – Царя джиннов отравить возможно лишь самыми пагубными и могущественными словами.

– Открой шкатулку, – велела Дунья.

Внутри шкатулки

Словно слои прямоугольной кожи – множество коробочек, уходящих одна в другую до самого средоточия, закрытого, глядишь и словно валишься в бездну. Внешний слой, шкатулка, заключавшая в себя все шкатулки, выглядела живой, и мистер Джеронимо с легкой дрожью отвращения подумал, а вдруг и она сама, и все, что она в себе содержит, и вправду сделано из живой, может быть, даже человеческой кожи. Он и помыслить не мог дотронуться до мерзкой вещицы, но принцесса преспокойно вертела ее в руках, явно была знакома с такими в самих себя уходящими луковками. Шесть граней шкатулки были изысканно украшены – «татуированы», мелькнуло в мозгу мистера Джеронимо, – изображениями горных пейзажей и нарядных павильонов у журчащих потоков.

В таких шкатулках теперь, когда восстановился контакт между мирами, шпионы посылали императору разнообразные и подробные отчеты о нижнем мире, о человеческих реалиях, которые Шахпал находил чрезвычайно занимательными. За века разделения Шахпал дошел до такого нервного истощения, что порой неохотно поднимался с постели и даже сексуально услужавшие ему джиннии жаловались на его равнодушие к сексу, неслыханное дело в мире джиннов, где единственное, зато неисчерпаемое удовольствие доставляет один только секс. Шахпал вспомнил предание о том, как индуистское божество Индра спасся от небесной скуки, изобретя театр и ставя в нем спектакли на радость своему не слишком загруженному работой пантеону, и недолгое время носился с мыслью привить драматическое искусство в Перистане, однако отказался от этой идеи, потому что всякий, с кем он советовался, смеялся над самой мыслью смотреть, как воображаемые люди совершают воображаемые поступки, причем это даже не заканчивается половым актом, хотя некоторые в фокус-группе соглашались с тем, что воображение и притворство могли бы малость скрасить сводящееся к сексу между огнем и дымом существование. В итоге Шахпал пришел к выводу, что джиннам неинтересен вымысел, им подавай реализм, как ни скучен реализм их собственной жизни. Что поделать, бумага горит в огне. Книг в Волшебной стране не водилось.

В те дни ифриты, темные джинны, отступили от так называемой Демаркационной линии, которая отделяла Каф от их диких владений, и подготовились к нападению на человеческий мир, что весьма огорчало Шахпала, друга Земли, террафила. Стычки на границах Кафа практически прекратились, и хотя с одной стороны это давало местным обитателям благую передышку, в то же время их скучная жизнь совсем оскудела событиями. Шахпал завидовал свободе своей дочери, Принцессы Молний, которая, установив защитные барьеры, позволяла себе надолго отлучаться от Кафа, изучать соблазны другого мира и сражаться там с темными джиннами. Император обязан пребывать на своем троне. Так полагается. Корона – та же темница. Во дворце необязательно ставить на окнах решетки, чтобы удержать главного жильца внутри.

Мы излагаем эту историю в том виде, в каком она дошла до нас после многих пересказов, уста к уху, ухо к устам, историю об отравленной шкатулке и те истории, которые содержались внутри, где был спрятан яд. Вот что такое истории – опыт, передаваемый многими языками, и множество языков мы порой называем единым именем – Гомер, Вальмики, Вьяса, Шахерезада. А себя мы так и называем «мы». «Мы» – существо, которое рассказывает себе истории, чтобы понять, какого оно рода существо. По мере того как истории спускаются к нам по ступеням столетий, они отрываются от времени и места, теряют изначальную конкретность, но приобретают чистоту эссенции, сущности, становятся беспримесно самими собой. И точно так же эти истории представляют собой то, что мы знаем, что мы понимаем и что мы есть – или, вероятно, правильнее было бы сказать, то, чем мы стали или чем можем быть.

Осторожно, словно сапер, обезвреживающий бомбу, Омар Айяр снял со шкатулки верхний слой. Пуф! Луковая кожица дематериализовалась, и сразу же полилась история, высвобождаясь из тончайшего прямоугольного слоя: возникло бормотание, переросло в медоточивый женский голосок, один из множества, запертых в китайской шкатулке, чтобы ими мог воспользоваться на выбор гонец. Этот голос, хрипловатый, низкий, успокоительный, напомнил мистеру Джеронимо Голубой Жасмин и тот «Багдад» (без h), где она жила, дом, из которого он был изгнан. Волна меланхолии омыла его и схлынула. Повесть вонзила в него крючок, прямо в ухо без мочки, завладела вниманием.

Наутро после всеобщих выборов, о великий царь, некий мистер Айрагайра из дальнего города Б. пробудился, как и все прочие, от громкого воя сирен, а затем приехал белый фургон, на котором развевался флаг, и из мегафона разносились приказы. Всех ждут перемены, восклицал мегафон, ведь людские сердца ждали перемен. Всем обрыдли коррупция и дурное управление, а более всего осточертело семейство, так долго цеплявшееся за власть, что оно превратилось для всех в ненавистных родственников, от которых каждый жаждет избавиться. И вот семейство свергнуто, кричал мегафон, и страна сможет наконец расти и крепнуть без отвратительных всеобщих родичей. Как все прочие, сказал мегафон, он, Айрагайра, должен немедленно оставить свою нынешнюю работу – работу, которую он, между прочим, любил (он был редактором книг для юношества, трудился в известном издательстве) – и явиться на один из только что организованных сборных пунктов, где его проинформируют о новом назначении и он вольется в великое новое национальное предприятие, строительство машины будущего.

Он поспешно оделся, спустился и вышел из дома объяснить офицеру с мегафоном, что не обладает ни инженерными знаниями, ни навыками механика, потребными для такой работы, ведь он из людей искусства, а не техники, к тому же он сам хотел бы оставить все как есть, он давно сделал свой выбор, предпочел любимую профессию высоким заработкам. Убежденный холостяк, он получает вполне достаточно по своим нуждам и делает важную работу: пробуждает, занимает и формирует юные умы. Офицер с мегафоном безразлично пожал плечами:

– Мне дела нет, – резко, нелюбезно ответил он. – Делайте, что велит новая нация, если не хотите, чтобы вас сочли антинародным элементом. Для таких элементов в нашей периодической системе клетка не предусмотрена. Как говорят французы – хотя сам я французского не знаю, ибо он чужд нашим традициям и потому учить его бессмысленно, – hors de classification[11]. Грузовики скоро прибудут. Если вы настаиваете на своих отговорках, обращайтесь к ответственному за транспортировку.