Кто хоть раз хлебнул тюремной баланды... - Ханс Фаллада

— Беербоом, я передам вас полиции! И ваше условное освобождение полетит к чертям! Выбирайте: или — или. Это мое последнее слово!

На следующий день ему мылит шею уже сам пастор. Беербоома изничтожают, попирают ногами, растаптывают, его жалкие попытки протеста заглушаются громоподобными раскатами начальственного баса. Беербоома обязывают исправиться и работать продуктивнее.

За этот день он успевает написать только шестьдесят восемь адресов.

Но и Куфальта опять вызывают к пастору Марцетусу.

— Мне сказали, что вы все еще здесь.

— Пастор Цумпе, конечно, уже написал вам все, касающееся денег?

— Пастор Цумпе? — пренебрежительный жест. — Я и не думал заниматься этим вопросом. Вы написали своему зятю?

— Да.

— Он запрашивает, довольны ли мы вами.

— Ну и как — довольны?

— Частенько являетесь домой с опозданием.

— Но всегда под опекой господина Петерсена.

Пастор на мгновенье задумывается:

— Ваш зять — человек состоятельный?

— У него своя фабрика.

— Так. Фабрика. Вы просили, чтобы все ваши вещи переслали сюда. Естественно, сделать этого нельзя. Если что-нибудь пропадет, мы окажемся в ответе.

— И поэтому вы мной недовольны?

Вид у пастора и впрямь недовольный. Но отвечает он весьма уклончиво:

— Ну и тон у теперешней молодежи! А ведь мы стараемся вам помочь.

— Значит, вы мною все же довольны?

— Работой вы себя не слишком-то утруждаете.

— Господин пастор! Разрешите мне выехать из приюта и ежедневно приходить сюда на работу, как это делают другие.

Пастор отрицательно мотает головой:

— Рановато, рановато! Переход должен быть плавный.

— Но в уставе написано, что пребывание в приюте ограничивается месячным сроком.

— «Как правило», — сказано там, — «как правило».

— А разве я — какой-то особый случай?

— На что вы собираетесь жить?

— На то, что заработаю здесь.

— Но вы зарабатываете меньше четырех марок в день. Нет-нет, у вас, видимо, что-то другое на уме.

— Что у меня на уме?

Но пастор не желает отвечать: то ли устал, то ли чем-то раздосадован, то ли просто заскучал.

— Здесь вопросы задаю я, господин Куфальт. Нет, я напишу вашему зятю, что на ближайшее время вы останетесь пока у нас. Может быть, в июле… Нет-нет, идите. Впрочем, до свиданья.

В пятницу Зайденцопф медоточивым голосом возвещает за ужином:

— Господин Петерсен, мне бы хотелось, чтобы в воскресенье вы открыли нашим юным друзьям красоты природы, созданной Богом в окрестностях Гамбурга. И поэтому отпускаю вас всех на целый день. Можете отправиться утром пораньше и в виде исключения вернуться вечером часов в одиннадцать или даже двенадцать. Что вы на это скажете, господа?

Петерсен выпаливает одним духом:

— Я бы предложил им съездить в Бланкенезе, господин Зайденцопф. Может быть, удастся искупаться. А вечером пошли бы в хороший театр.

— Прекрасно, замечательно, — по-отечески мягко улыбается Зайденцопф. — Со своей стороны я готов выдать каждому из вас по пять марок из приютской кассы. Эта сумма — подарок, следовательно, не будет вычтена ни из вашего заработка здесь, ни из ваших сбережений, хранящихся у нас.

— Вот это да! — Беербоом в восторге.

— А вы, дорогой Куфальт, почему молчите? Нравится вам мой план?

— Само собой, это было бы прекрасно. Да только если мы уедем на целый день, то пяти марок не хватит, — ведь надо и на проезд, и на театр.

— В эту сумму вполне можно уложиться. Возьмете с собой побольше бутербродов.

— Пять марок — все равно что ничего, — тут же подключается Беербоом. — Придется накинуть еще по пяти марок на брата, господин Зайденцопф.

Начинается обычная торговля. Куфальт отключается и погружается в свои мысли.

На следующий день Маак предупреждает:

— Держи ухо востро, кореш. Они что-то финтят. Завтра приют празднует свой юбилей.

Куфальт кивает.

— Спасибо, дружище! — и крепко задумывается.

В воскресное утро все трое сидят на высоком обрывистом берегу Эльбы и глядят на реку, суда и раскинувшийся перед ними сельский пейзаж.

Стоит томительная жара, автомобили поднимают густые облака пыли, толпы горожан, вырвавшихся на лоно природы, бродят повсюду, обливаясь потом и жалуясь на жару.

Куфальт брюзжит:

— Да тут загнуться можно. Все провоняло бензином и потом. Пошли подальше!

Петерсен возражает:

— Куда идти-то? Сегодня повсюду так.

— Ну, что-нибудь да найдем.

И находят в конце концов огромный запущенный сад.

— Вот это то, что нам надо! — в полном восторге восклицает Куфальт. — Через проволоку мы уж как-нибудь перелезем. А за ней наверняка прохладно и тихо.

— Но это наверняка запрещено, — опять возражает Петерсен.

— Это уж само собой! — смеется Куфальт. — Не хотите с нами, — ждите здесь, пока мы вернемся. Ну, а вы-то, Беербоом, согласны?

Беербоом согласен, и Куфальт уже пролезает между рядами проволоки. Беербоом лезет следом, но тут же цепляется штанами за колючки.

— Давай побыстрее, друг, — торопит его Куфальт. — Сюда идут!

Петерсен от растерянности и отчаяния резко дергает за проволоку, что-то трещит и рвется, Беербоом жалобно стонет, Петерсен лезет вслед за ним, и вот уже все трое продираются сквозь кусты.

— Штаны наверняка пополам, — нудит Беербоом. — Такое только со мной может случиться.

— Не горюйте, заштопают, — утешает его Куфальт. — Да и порвалось-то в шагу, там не видно, а в такую жару вентиляция весьма кстати.

— «Заштопают»! А платить кто будет? О, боже, боже, хоть бы эта чертова Минна чинила наши вещи! Ведь не зря я просился в тюрьме работать в портновской!

— Не надо было нам лезть через изгородь, Куфальт. Если об этом узнает пастор Марцетус…

— Конечно, не надо было. Глядите…

В этот момент кусты кончились и перед ними открылся большой фруктовый сад. Там от улья к улью, попыхивая массивной трубкой, бродил старик в соломенной шляпе. Воздух был напоен ароматом полевых цветов.

— Ну, что я говорил? Разве здесь не красиво? Не тихо? Не прохладно? Погодите-ка, вон там я вижу уютное местечко, заляжем и вздремнем часок-другой. Бог ты мой, какая же тут тишина!

Они решают передохнуть. Петерсен тотчас подкладывает руку под голову, Куфальт опускается на корточки и терпеливо наблюдает, как Беербоом, тихонько поскуливая, стаскивает с себя штаны. В конце концов он складывает их, кладет себе под голову и засыпает.

Кругом тихо, ни ветерка, ни шелеста листвы. От жары как будто даже звенит в ушах, и жужжание пчел на пасеке то нарастает, то вновь стихает.

Куфальт осторожно приподнимается и вглядывается в лица спящих. Потом тихонько встает и вновь вглядывается, затаив дыхание. Затем, неслышно ступая по траве, удаляется в сторону, сломя голову несется по дорожке к изгороди, и как раз в тот момент, когда он пролезает через проволоку, откуда ни возьмись появляется целая орава гуляющих горожан.

От неожиданности те застывают и подозрительно таращатся на него. Нагло фыркнув им в лицо, Куфальт сломя голову несется вниз по крутому берегу к пристани.

Через пятнадцать минут отчаливает катер до Гамбурга. Теперь все зависит от того, хватятся они его за эти четверть часа или нет. Он облегченно вздыхает, когда катер отваливает.

Спустя три часа разгоряченный и запыхавшийся Куфальт добирается до Апфельштрассе. А увидев фасад «Мирной обители», издает тихий, но весьма многозначительный свист. На фасаде развеваются два флага: городской и республиканский. Над дверью свисают зеленые гирлянды. На улице перед домом стоят два больших автобуса.

— Ну и мерзавцы! — бормочет он себе под нос. — Ну и сволочи! Хотели просто-напросто убрать нас с глаз долой!

Входная дверь открыта, и видно, что прихожая и лестница, столько раз натиравшаяся им до блеска, устлана красной ковровой дорожкой. Справа из-за двери бюро смутно доносится многоголосый говор.

Куфальт тихонько прокрадывается вверх по лестнице и открывает дверь в спальню. От изумления он замирает на пороге, и рот у него сам собой открывается.

Голые окна теперь завешаны светлыми, нарядными кисейными занавесками. На полу — красная ковровая дорожка. Стол покрыт скатертью, красивой, яркой и праздничной скатертью. На подоконнике цветы в горшках. На стене — картины и литографии разных размеров. А уж кровати…

— О боже, какие кровати! — шепчет Куфальт вне себя от восторге.

Все, как одна, застелены белоснежным льняным бельем, ни следа не осталось от хлопчатобумажного тюремного в синюю клеточку.

— Это надо же! — уже вслух произносит Куфальт.

Голоса приближаются, очевидно, гости уже поднимаются по лестнице.

Куфальт скрывается за дверью своей комнаты. Он оглядывается в поисках выхода, но выхода нет, если он сейчас бросится в коридор, то просто-напросто напорется на гостей.