Испытание седьмого авианосца - Питер Альбано

— Не можешь забыть Кимио?

Йоси стиснул зубы.

— Я виноват в ее смерти.

— Что за бред?

Карие глаза грозно сверкнули.

— Не смей так со мной говорить!

— А ты болтай больше. Я тоже, между прочим, там был. Это я привел вас в засаду. Увязался за шлюхой, вместо того чтобы…

— Нет! Я должен был ее защитить, а не смог! Вместо меня ей всадили шесть пуль в грудь! — Он залпом осушил стакан.

— Тебя не переубедишь.

— Нет, Брент-сан, не переубедишь.

— До сих пор ищешь смерти?

— Адмирал Фудзита отказал мне в моей просьбе.

— И мне отказал.

— Ты-то тут при чем? Вот это действительно бред — американец делает себе харакири!

— Я думал, ты меня считаешь самураем.

— Считаю.

— Тогда это не бред.

Глаза Йоси потеплели.

— Может, и не бред, Брент-сан.

— Ты хочешь умереть там? — Брент потыкал пальцем в потолок.

— Разве есть лучшее место?

— Розенкранц и Ватц будут рады тебе услужить.

— Еще чего! Я первый их убью и только потом отправлюсь к предкам.

— Я бы тоже хотел удостоиться такой чести. — Бренту вдруг вспомнились слова Дэйл. — Мы живем в безумном мире, Йоси-сан.

— А мы и есть безумцы.

— Почему? Из-за того, что самураи?

— Не только. Просто наш образ жизни несовместим с «тачками», магнитофонами, кино… Адмирал даже телевизоры запретил.

— И это, по-твоему, безумие?

— Конечно. Мы не станем нормальными, пока не будем давиться за машинами, тостерами, видео, пока не задурим себе мозги наркотиками.

— Философия Камю.

— И Кафки.

Брент увидел, как загорелись его глаза. Вот и Фудзита после выхода из ледового плена набросился на книги и очень любит делиться с Брентом мыслями о прочитанном.

— Они знали, что пишут, — продолжал Мацухара. — Оба восставали против абсурдного существования, социальной несправедливости, невозможности самореализации. В особенности Кафка смотрел на мир как на враждебное, неуправляемое чудовище. — Он взял со стола маленький томик и любовно погладил его. В каюте Мацухары тоже все полки ломятся от книг.

— Кафка прежде всего бунтовал против тирана отца. Но в целом ты прав. Он чувствовал, что простой человек беспомощен перед властью имущих, которые взирают на всех свысока, словно с далекой галактики, и никогда не задумываются о судьбе других людей. Но это опять-таки было связано с отцом.

— В той или иной степени все мы бунтуем против отцов. И все-таки мне ясно одно: отец там или не отец, но Кафка открыл универсальную истину. Есть люди, от которых зависит вся наша жизнь. Миллионы лет они использовали нас, причисляя к самой древней профессии. Кафка очень точно описал наш мир, особенно в «Процессе», где он приходит к выводу, что самоубийство — единственно угодный Богу способ окончить жизнь.

— Еврейский самурай! — ухмыльнулся Брент.

— А что ты думаешь? Он вправду похож на нас.

— Значит, мы и есть нормальные люди.

— Стало быть, так, Брент-сан.

— Джозеф Хеллер поспорил бы с тобой.

— Автор «Поправки-22»?

— Да. По его мнению, вояки самый безумный народ.

— Но мы-то с тобой знаем, что он не прав.

— Еще бы! Ведь он не был знаком с Кафкой.

— Или с Каддафи, — добавил летчик.

Оба рассмеялись, чокнулись и выпили.

Йоси начал стучать ногтем по своему пустому стакану; тот зазвенел, как колокол.

— Слушай, Брент-сан, твой командир, Реджинальд Уильямс… между вами вроде кошка пробежала. Ты его недолюбливаешь?

И вновь Брента поразила его проницательность. Ведь в присутствии Мацухары они с Уильямсом едва словом перебросились. Брент почесал в затылке и сказал:

— Я его уважаю.

— Ты не ответил. Это не из-за цвета кожи?

— Ну что ты, Йоси-сан! Ты слишком хорошо меня знаешь, чтоб высказывать подобные предположения.

Брент поведал ему о своих отношениях с Уильямсом, о стычках из-за футбола, потом заговорил о застарелых комплексах негра, о юности, проведенной в Лос-Анджелесе, о смерти одного брата и тюремном заключении другого из-за наркотиков, о том, как Реджинальд потерял мать — единственного родного человека, — как учился в Университете Южной Калифорнии и стал полузащитником национальной сборной.

Йоси слушал и кивал.

— Помнишь, я ведь тоже из Лос-Анджелеса, только из западной части, где все расы перемешались. Я не чувствовал ненависти ни от черных, ни от белых, хотя мой отец и был дохо, японским иммигрантом, а дети дохо подвергались дискриминации. Он испытал на своей шкуре закон о запрещении въезда двадцать четвертого года, когда остальная его семья не смогла эмигрировать в Штаты. Оттого и отправил меня назад в Японию… Так вот, об Уильямсе… Мне кажется, он доволен своим старшим помощником, а еще больше — командиром ударной группы. И все же что-то в его глазах…

— Неуловимое, да?

— Когда я кружил над вами, он хотел меня подбить.

— Откуда ты знаешь?

— Каждый летчик знает, что нельзя кружить над боевым судном. — Он еще подлил в стаканы. — Но с другой стороны, как-то странно, чтобы на тебя направляли зенитки, когда видят твои опознавательные знаки. Ты из-за этого с ним повздорил?

— Чуть не убил!

Йоси засмеялся, поняв, что друг говорит правду.

— То-то был бы подвиг. Ведь он такой здоровый.

— Видимость была хорошая, я сразу тебя узнал. А он уперся рогом: огонь да огонь!

— И все же между вами нет настоящей вражды. Есть барьер, но и только.

Брент рассказал Йоси, в какой ужас пришел Уильямс, когда увидел, как они с Файтом расстреливают в воде уцелевших арабов.

— Но в Токийском заливе он совершил поворот на сто восемьдесят градусов, — добавил он.

— Когда застрелил того террориста?

— В тот момент он понял, что ничем не лучше нас, что способен на такую же «дикость», в которой обвинял меня и Файта.

— Такая «дикость» заложена в душе каждого мужчины. Урокам войны нет счета, что волоскам на ноге трехгодовалого теленка.

— «Хага-куре»! — догадался Брент.

— Так точно, мой юный друг. И в той же главе нас учат: «Самурай, забывающий про свой меч, да будет покинут богами и Буддой».

— Ну вот, теперь лейтенант Реджинальд Уильямс обнажил свой меч и уже не будет покинут ни богами, ни Буддой, ни террористами.

Йоси поднял стакан.

— Давай выпьем за странного человека, который, сам того не ведая, стал самураем. Уильямс умен и много знает.

Брент кивком подтвердил.

— Однако «человек, обладающий знаниями, но не достигший истинной мудрости, подобен слепцу с фонарем в руках».

Афоризм опять показался Бренту знакомым; он порылся в памяти и припомнил, откуда он.

— Почитываешь Бодхидхарму?

— Неужто и ты знаком с отцом дзэн?

— Я служу на «Йонаге» почти шесть лет. Достаточно, чтоб изучить доктрины синтоизма, буддизма, даже ислама. — Он отхлебнул из стакана и заговорил тоном университетского профессора: — Бодхидхарма был индийским проповедником, который принес дзэн в Китай в шестом веке. Дзэн означает «самопогружение». А созерцание вкупе с интуицией ведут к озарению.

— Молодец, Брент-сан. Ты времени даром не терял.

Брента удивило то, что у друга вновь проснулся интерес к религии. После гибели Кимио Мацухара забросил все догматы веры, заявив: «Там, в парке, боги покинули нас. Остались только демоны». И вдруг это внезапное увлечение дзэн. Хотя Брент считал буддизм атеистическим мировоззрением.

— Я рад, Йоси-сан, что ты вернулся к буддизму.

— Он мне подходит своей строгостью. Бодхидхарма был пурист, отвергал всяческие церемонии, письмена и прочие ловушки других сект. Так что я теперь поклоняюсь Бодхидхарме. Как адмирал Фудзита.

— Про Фудзиту я знаю, — улыбнулся Брент. — Он часами читал мне лекции. Говорил, что дзэн вполне вписывается в кодекс бусидо.

— Верно, Брент-сан. И не отнимает много времени.

Настала очередь Брента провозгласить тост:

— За Бодхидхарму!

Друзья опять чокнулись и выпили.

8

На утренний сбор штаба Фудзита приказал доставить двоих пленных, захваченных командой подводной лодки. Кроме японцев, на допросе присутствовали Брент Росс и полковник Бернштейн. С некоторым запозданием прибыли также Реджинальд Уильямс и Тяжеловес Файт. Они чуть не подрались с главным корабельным санитаром Эйити Хорикоси, и тот выпустил их из лазарета под страшную клятву вернуться сразу же после совещания. Оба очень обрадовались, узнав, что их суда уже в сухом доке, а команды в «зоне отдыха» — большом, напоминающем отель здании внутри докового ограждения, где развлечений хоть отбавляй: бассейн, бейсбольное поле, кегельбан, теннисный корт, бары и женщины.

Желающих увольняли в город, но только под охраной, группами по четыре человека. Появляться в районе Гинзы, где в прошлом году в «доме свиданий» убили двоих из команды «Йонаги», было строжайше запрещено. Впрочем, гостиничный комплекс в Йокосуке, судя по всему, стал хорошим заменителем. Брент слышал, как один старшина втолковывал рядовым: «Кому оно надо шкурой рисковать, когда тут есть все, что душе угодно: и карты, и сакэ, и бабы!»