Кузина - Галанина Юлия Евгеньевна

Спасибо Белу из созвездия Большого Пса – он выволок меня практически из-под днища корабля Цефеидов и, не давая захлебнуться, вытащил на берег.

Чуть позже к нам присоединился Кодар.

А Ангою и раненого Стьятту из созвездия Единорога захватили люди с корабля, который прямым ходом пошёл в ближайший тауридский замок.

Из последних сил мы добрели до дома Беллатрикс. Большого труда стоило убедить, что мы свои, Ориониды, – Беллатрикс только что отбил очередное нападение и с подозрением относился к появлению у своих границ даже трех мокрых, усталых бродяг.

Принесённая нами новость о том, что у Тауридов теперь есть наши заложники, общего настроения не улучшила.

Пора было мириться, пока взбешённый лишением магии город не утопил Орион с Тельцом на дне болот, не дожидаясь вмешательства Драконидов.

Переговоры с Тельцом были мучительными, как зубная боль.

Агною и Стьятту, чуть не отдавшего концы от воспаления, удалось в конце концов выкупить. Немалую роль сыграл тот сдерживающий запредельные желания Тельца фактор, как предстоящее породнение Стрельца и Ориона.

Но потом, когда магия вернулась, я оседлала Инея, ночной порой пронеслась над засиявшим всеми красками городом, разыскала дом рыцаря в блестящих доспехах с красным щитом и заставила его отказаться от намерения стать хозяином Аль-Нилама.

Вот уж глупейшее завершение всей этой истории.

Новая повариха, выбранная Лишаём, оказалась дамой рукастой по части перевода продуктов в дурно воняющий самогон. Прямо мастерицей не хуже Мухи.

Когда она сделал очередную порцию, душе Лишая захотелось праздника, и он своей начальственной рукой его организовал. И повод нашёлся: в основном благодаря усилиям Выдры, над нами перестал висеть долг по добыче золота, теперь мы уже не отставали, грех не отметить.

Так что после смены барак быстро упился до невменяемого состояния.

Виновника торжества, естественно, не позвали.

Когда половина празднующих голосила какую-то бесконечную каторжную песню, а вторая половина мирно спала под столом, я тихонько слиняла к гному в землянку.

Там было тихо и чисто. Топилась печурка. Смолистые поленья уютно трещали. На столе горел смастерённый гномом светильник.

Выдра осуществил угрозу, заставил меня вязать пятку.

То ли я самогонных паров нанюхалась, то ли задушевного пения переслушала, но дело с вязанием застопорилось. Голова, разумеется, не преминула разболеться.

– Што с тобой? – удивился гном. – Это же прошто, делишь петли на три чашти, шреднюю вяжешь, ш крайних петли жабираешь. Девушка не умеет вяжать – пожор и штыд.

– Выдра, у меня голова болит, – нагрузила я вдобавок к Кузену ещё и гнома своими бедами. – У меня не то воткнули в голову какой-то замок, не то часть воспоминаний вырвали.

– Давай пошмотрю, – не смог, конечно, остаться в стороне Выдра. – Шадись на чурбачок.

– Как посмотришь? Там же череп? – поинтересовалась я мрачно.

– Шадись, – повторил настойчиво Выдра.

Я села на обрубок бревна около печки. Выдра зачем-то погасил светильник, в землянке воцарился полумрак. Он приоткрыл дверцу печки. Дрова почти прогорели, мерцали угли, вспыхивали огоньками.

– Шмотри туда, – велел Выдра, показывая на чёрно-красные угольки.

Сам встал у меня за спиной и принялся водить ладонями над головой, не касаясь ни волос, ни кожи.

Угли, казалось, дышали. Я впала в состояние какого-то блаженного оцепенения, не могла отвести от них взгляд. Ладони гнома парили и парили над моей головой, от этого голова то становилась тяжелее, то легче, а то мурашки начинали бегать по коже. Иногда сдавливало виски, а иногда словно кто-то к затылку привешивал тяжелый шарик.

– Ты отдала чашть души, – сказал вдруг гном.

От неожиданности я вздрогнула – так резко прозвучал в потрескивающей тишине его шепелявый голос.

– Не-ет, – возразила я. – Скорее всего у меня её просто выдрали.

– Невожможно, – отрезал строго гном. – Нельжя жабрать даже кусочек души щилой. Ты отдала кому-то чашть швоей души, получила вжамен чаштицу другой. Вот её у тебя выдрали, – как вырывают деревче иж жемли.

– Какое деревце? – скривилась я. – Из какой земли?

– Такое деревче ш корнями, – начал объяснять мне гном, какие бывают деревья. – Корни чепляются жа жемлю, дернули – ошталась яма в душе. Ты пошлушай щебя – тебе кажется, что одна половина головы легче, чем другая. Было так?

Вот тут он попал. Я первое время после водворения сюда думала, что у меня волосы с одной стороны выдрали, а на другой оставили, даже шея болела оттого, что одна часть головы другую перевешивала. Я рукой её подпирала, чтобы шея хоть немного отдохнула, не скособочивалась. Чуть с ума не сошла от всего этого. Потом как-то притерпелась, в штольне некогда разбирать, в какую сторону голову клонит, главное, макушкой о свод не стукнуться.

– Да не могу я в душу никого пустить! – возмутилась я. – Вот ещё деревьев мне там не хватало! Выдра, ты ошибся. Может быть, у гномов так – у людей всё по-другому. Я просто не могла так поступить. Этого делать нельзя. Понимаешь? Нельзя. Душа должна быть в броне, как игла в яйце. Пустишь в свою душу, треснет скорлупка – тут и смерть тебя ждёт на кончике иглы. А уж отдать часть души… Этого просто нельзя. Это неправильно. Это неразумно. Это глупо, в конце концов! Выдра, это не так, честное слово, это не так! Это – как пробоина в обшивке корабля, так на плаву не удержишься.

Про себя подумала: «Великое Солнце, ну и бред же мы с гномом несём, он мне про деревья толкует, я ему про яйца с иглами, про корабли… Слышал бы нас Клин или Лишай – скисли бы от смеха и правильно бы сделали. Всё-таки каторга людям мозги сворачивает набекрень, и гномам тоже».

– Кто-то держит твою душу, – не сдавался гном. – Ешли вернёшь щебе часть щебя – голова болеть не будет, яма ишчежнет.

– Держит, да? Вот это уже похоже на грабёж, – сказала я. – Такое может быть. Но чтобы добровольно – никогда! Я похожа на человека, у которого проблем в жизни мало и ему новые нужны?

Гном замолк, сел на свою лежанку, начал, не спеша, запаливать огонёк светильника. Углями из печки не воспользовался, предпочёл чиркать огнивом.

– Я не жнаю, – наконец сказал он. – Может, у людей вщё по-другому. А у гномов это так.

– Люди не обладают силой гномов, – вздохнула я. – Вы похожи на горы, а мы на болота. И в трясины своих душ мы стараемся не пускать, всё равно там нет ничего. Топь непролазная. Спокойной ночи, пойду я баиньки, кто знает, когда нас завтра Лишай поднимет.

И ушла, оставив спутанное вязание, так и не осилив сегодняшний урок.

Красивые у Выдры получились слова про яму в моей душе. Хоть в стихи их облекай, балладу делай…

Да жаль, что неверные.

Глава десятая

Янтарь, изумруд, сапфир

Утром я проснулась от дикой головной боли.

Словно кто-то за ночь расколупал мою несчастную тыквочку, насыпал туда жгучих углей и снова сделал всё, как было.

Зря, видно, разрешила Выдре над головой руками махать. Как будто подсохшую корочку отодрали, и растревоженная рана закровоточила с новой силой, засочилась сукровицей.

Не знаю, что там у меня, блокада, яма или капкан волчий, но сделано на совесть. И не знаю я, как эту боль обойти.

Наверное, разумнее все силы бросить на то, чтобы овладеть всё-таки искусством вязания носков и связать к зиме приличную тёплую пару. Это мудро.

Завтрака у нас практически не было: из-за вчерашнего веселья не смогла проснуться ни повариха, ни дежурная. А когда опухший Клин продрал глаза, поднял голову и обнаружил, что весь барак спит беспробудно, то взревел яростно и пинком спустил с кровати заспавшуюся подружку на ночь.

Но поздно – если ждать, пока растопится печь, упреет варево, к обеду бы и позавтракали. Поэтому обошлись квашеной капустой и хлебом, да ещё рассол от капусты пользовался бешеным успехом, как первейшее средство от похмелья.