Гонимые и неизгнанные - Валентина Колесникова

- Господа, я должен был бросить жребий между вами, чтоб назначить, кому где жить. Ежели б правительство предоставило мне это распоряжение, я, конечно, поместил бы вас по городам и местечкам, но повелением из Петербурга мне указывают места. Там совсем не знают Сибири и довольствуются тем, что раскидывают карту, отыщут точку, при которой написано "заштатный город", и думают, что это в самом деле город, а он вовсе и не существует. Пустошь и снега. Кроме этого, мне запрещено селить вас вместе, даже двоих, и братья должны быть разрознены. Где же набрать в Сибири так много мест для поселения?..

В 4-м разряде тысячами километров Сибири отделяли братьев Беляевых мичманов гвардейского экипажа. Александру Петровичу повелевалось жить в Илгинском винокуренном заводе Иркутского округа, Петру Петровичу местом поселения был определен Минусинск. Очень друживших и глубоко привязанных друг к другу братьев разлучали впервые в жизни, и не было надежды, что они встретятся. Пронзительной печалью было их прощание для всех.

Путь Александра Беляева в Илгинский завод лежал через Верхоленск, который обозначили местом ссылки Павлу Бобрищеву-Пушкину. Судьбе было угодно, чтобы добрый и близкий сердцу Павла Сергеевича товарищ и попутчик в жизнь поселенскую Александр Беляев стал и единственным человеком, рассказавшим о первом ссыльном жительстве П.С. Пушкина.

Именно на такие места, как Верхоленск, досадовал А.С. Лавинский: то, что на карте обозначалось городом, было большим селом Верхоленское. Около полугода прожил здесь Павел Сергеевич, и, видимо, после годового заключения в Петропавловской крепости это были самые трудные дни его жизни. В казематском обществе за шесть лет несколько утихла боль его разлуки с отцом, родными, любимым братом. Общая чаша горя, но и общие беседы, споры, общий смех, артельный труд, чтение, общие занятия в академии деятельно заполняли дни. Дружба, приязнь, уважение, а нередко и восхищение душевными качествами и огромными познаниями товарищей, терпимость к слабостям друг друга и открытый протест тому, что терпимым быть не может, соединил узников в единый организм, а их сердца - в одно большое сердце. А теперь будто жадная и жестокая птица отклевывала от этого сердца по кусочку, и оно болело и кровоточило.

В отличие от многих своих товарищей, рвавшихся из Петровского каземата, чтобы вдохнуть воздух свободы, надеясь на добрые перемены в судьбе, Павел Сергеевич отчетливо провидел свое будущее: на поселении нетерпеливо поджидала его бедность, если не нищенство. На помощь из дома, он знал, рассчитывать бессмысленно. Денег, выделенных из Малой артели на обзаведение, хватит ненадолго, а "быть тягостью добрым людям", как он писал позднее, то есть постоянно пользоваться помощью Малой артели, было неловко.

Но видимо, Павел Сергеевич и представить себе не мог, с какой силой сдавит сердце, душу, мозг свинцовое одиночество, как только скроются из глаз сани, увозящие в Илгинский завод последнего его товарища А.П. Беляева. "Господи, укрепи меня, пошли силу жить", - был смысл долгой его молитвы, перемежавшейся слезами. Только они и могли как-то облегчить боль души.

Грусть печатью легла на весь облик его в верхоленское полугодие. Однако зов жизни был мощным и безотлагательным: рядом жили те, кому было ещё тяжелее и горше. Помочь этим беднякам он мог и должен был. А. Беляев подводит итог жизни П. Пушкина в Верхоленске следующими словами: "Жил, делая добро, ухаживал за больными, помогал, чем мог, нуждающимся, беседуя о царствии Божьем, и, вероятно, эта жизнь его была плодотворна".

Рассказал Александр Петрович и о таком случае из верхоленского быта П.С. Бобрищева-Пушкина.

Павел Сергеевич, как истинно верующий, часто посещал церковь, нередко беседовал со священником. Тот узнал, что П. Пушкин выразительно читает священные тексты, и стал поручать ему читать на клиросе для прихожан.

Чтения в процессе богослужения много всегда, особенно в Великий пост. Однако привилегия эта задела местного дьячка - то ли зависть заговорила, то ли увидел в этом ущемление своих прав, то ли показалось обидным предпочтение священника. Сделался дьячок лютым врагом Павла Сергеевича, вредя ему как только мог. "Пушкин с радостью бы перенес все эти наветы и клеветы, - поясняет А.П. Беляев, - но его сокрушало дурное и опасное состояние ближнего, и вот, вспомнив божественные слова Спасителя: "Добром побеждайте всякое зло", он во время говенья, перед исповедью упал к нему в ноги, прося простить его и не питать на него злобы. Враг его, зная, что Бобрищев-Пушкин человек благородного, "нежного", как народ выражается, воспитания, умный, ученый, кланяется ему в ноги, был так поражен этим смирением и побежден, что с этой минуты до самого отъезда Пушкина был искренно ему предан"1.

Надо сказать, что случай этот отразил завершившуюся в Павле Сергеевичу духовную работу, которая началась в Петропавловской крепости и смысл которой он определил как служение людям. Однако в служении этом помощь советом, делом, как бы значима она ни была, все же вторична. Главной задачей своей почитал он лечить души человеческие, не давать завладевать ими темным и низменным силам, нести свет добра и любви. Верхоленское поселение было как бы пробой духовных сил, испытанием правильности избранного пути. С него Павел Сергеевич уже не сойдет никогда, несмотря на то что самого его плотным кольцом окружали невзгоды - бедность, расшатанное уже здоровье, духовное одиночество и беспросветность будущего.

В письмах П.С. Пушкина 40-х годов не однажды встречается фраза: "Беда в нашем положении обзаводиться детьми". Этот рефрен звучит, когда приходит известие о смерти кого-то из товарищей, у кого оставались вдова и дети без средств к существованию. Однако, думается, именно в Верхоленске, обдумав и взвесив, окончательно определив свой путь на земле как путь служения, решился Павел Сергеевич отказаться от личного счастья, семьи, детей. В немалой степени помогли этому решению религиозные его устремления.

Павел Сергеевич нашел утешительную для себя истину в вопросе о браке в Первом послании апостола Павла к Коринфянам: аскетическая жизнь невозможна для всех христиан, она лишь для избранных: "Каждый имеет свое дарование от Бога, один так, другой иначе" (1 Кор., VII, 7).

Об этом же и письма П.С. Пушкина к Е.П. Оболенскому 40-х годов. В одном из них (от 9 августа 1940 года) Павел Сергеевич пишет, имея в виду свой аскетизм: "Таковы пути Божии; он мертвит и живит, низводит в себе и возводит, а потому и я не отчаиваюсь, но, оставаясь в руках Божиих, как есть, буду ожидать его силы..." Он считает, что "призван быть странником" и потому неправомерны мечты его "о семейном круге, из которого, может быть, Господь и вырвал нас рукою крепкою и мышцею высокою, чтобы взять на свою часть. То, что может отклонить от Господа, есть уже некоторого рода уклонение. Помнишь ли, что сказал Господь: "Не все могут снести это, но те, кто может нести, тот неси" (Мф.: 19, 11)1.

И все же отказ от земного счастья был хотя и сознательной, но жертвой, а аскетизм - мужественным, но горьким. Осталась для Павла Сергеевича до конца дней болевой точкой несостоявшаяся его личная жизнь, особенно то, что не имел он детей.

Их он любил страстно, и они платили ему тем же (в 30-50-х годах в письмах его много рассказов о детях - священника Петра Попова, декабриста П.Н. Свистунова, дочери И.И. Пущина Аннушке и т. д.). Вера помогала ему справляться с душевной болью, была опорой, утолением печалей его души. Восхождением к духовным вершинам стала вся последующая его жизнь.

Материальная сторона жизни если не радовала, то и не печалила Павла Сергеевича в то полугодие: он научился довольствоваться малым. Неизменным отношение к материальному останется на всю жизнь - 5 ноября 1839 года он писал Е.П. Оболенскому:

"Во внешней моей жизни я не терпел до сих пор недостатка - отсюда да оттуда - каким-то образом все убыв, опять наполняется прибылью, - вероятно, будет так и впредь. Для меня более не надо. Для брата малая прибавка тоже не сделала бы никакой разницы. Большие и очень большие средства, конечно, могли бы быть употреблены к его успокоению, но это невозможно, и я не умел бы ими распорядиться".

В том, 1833 году для П. Пушкина самой саднящей болью оставалась болезнь брата Николая. Едва прибыв в Верхоленск, он посылает прошение на имя енисейского гражданского губернатора, в котором просит "о соединении с бедным и больным братом" в одном городе - Красноярске, где тот пребывает в доме скорби, и надеется "принесть несомнительную пользу в несчастном его состоянии".

Высочайшее повеление "о дозволении двум братьям Бобрищевым-Пушкиным жить вместе", т. е. на частной квартире, последовало в сентябре 1833 года. А несколькими месяцами ранее было разрешено жить вместе и братьям Беляевым.

Сопровождавшему жандарму из Илгинского завода повелевалось довезти А.П. Беляева до Верхоленска, а там взять П.С. Бобрищев-Пушкина и ехать вместе в Иркутск.