Пираты московских морей - Сергей Александрович Высоцкий

чувство тревоги. Нет, это была даже не тревога, а легкое опасение, что его любимое жилище, его квартира, в которой он прожил почти всю жизнь, разочарует его. После запущенных, но великолепных апартаментов почивших в Бозе немецких родственников, она покажется уже не столь уютной, милой сердцу, как раньше. Одно дело — взгляд частного сыщика Фризе, хорошо обеспеченного, даже богатого, но совсем другое — придирчивая оценка миллиардера.

Когда в Киле завершились тягучие, выматывающие процедуры вступления в наследство и Владимир понял, что отныне волен распоряжаться состоянием по своему усмотрению, он подумал, что следует сменить квартиру. Подобрать просторный пентхауз в новой высотке на Ленинских горах. Чтобы из окон была видна вся Москва, чтобы, не выходя из дома, можно было попасть в плавательный бассейн, а любимая бэмвэшка не стояла как сиротинка во дворе, где любой оболтус мог нацарапать на дверце неприличное слово.

Но едва мысли Фризе с местоположения будущего пентхауза переключились на интерьеры его нескончаемых помещений, как он оборвал разгулявшуюся фантазию:

«Надо же быть таким придурком? Где вы, господин Фризе, видели уютные пентхаузы? — От всех подобных квартир, в которых ему довелось побывать, веяло холодком показной роскоши, а уж никак не уютом. Для того чтобы жить в пентхаузе, надо было иметь особый склад души. Или пренебречь уютом ради непомерного тщеславия. — Это все от лукавого! “Бред куриной души”, как писал один классик».

Оттого что недавно он так легко — хотя и ненадолго, — отрекся от своих пенатов, Владимир потерял душевный комфорт.

Это чувство вернулось к нему, как только он открыл входные двери, снял квартиру с охраны и, оставив легкий чемодан и кейс в прихожей, уселся в свое любимое потертое кожаное кресло.

Окинув придирчивым взглядом гостиную, Владимир улыбнулся. Он был дома! Он по-прежнему любил свой дом! И эта любовь не остыла даже на одну сотую градуса.

Засветился экран телевизора.

— С прибытием, Штирлиц! — поприветствовал Фризе старый знакомый с самодовольной ухмылочкой. — Полет перенесли нормально? Я знаю, что летательные аппараты — ваше слабое место.

Увидев на экране гостя, сыщик хотел поблагодарить его за нешуточный куш, но эта ухмылочка… Что бы она значила?

С благодарностью Владимир решил не торопиться.

— Ну и правильно! Я тоже не люблю рассусоливать, метать мелкий бисер. — За время немецкого вояжа Фризе гость ничуть не утратил своей способности читать чужие мысли. — Тем более, что предстоят большие дела, Володя! И, главное, пробиться сквозь плотные ряды алчущих. Кстати, а с Штирлицем удачно все получилось. Тебе не кажется?

— А у меня седины прибавилось, когда этот Барбос мне паспорт на имя Штирлица подбросил! — проворчал сыщик.

— Это ты о коммандере так неуважительно? Напрасно. Если бы не эта ксива, недоброжелатели настигли тебя где-нибудь на перегоне между красивыми фрицовскими городками. И зашвырнули в угольный карьер. Или закатали по старой доброй традиции в бетон на строительстве автобана. И твоя немецкая подруга вовек тебя там не отыскала.

Владимир засмеялся.

— А почему вы меня такой самодовольной ухмылочкой встретили?

— А как же? Ты все же наш крестник. Взглянул на твой пополневший лик и подумал: красавец!

— Ну а как там у вас Харон? — спросил сыщик, чтобы скрыть смущение. — Вышел из запоя?

— Ну что за привычка наступать на больную мозоль! — нахмурился гость. — Теперь один тип из города Гори подарил ему сто бутылок паленого грузинского коньяка. А старик привык только к чистому, подлинному продукту. У него с этого пойла совсем разум помутился. Бросил якорь посреди Леты и горланит целыми днями песни. Бывает, что не очень приличные. А по ночам воет от боли. Печень у Харона больная. Все его жалеют.

— Да он же у вас коррупционер! С какой стати его жалеть?

— Всех надо жалеть. Мы и тебя жалеем и себя жалеем. Из-за ваших взяточников на реке такое творится! Лезут все, кто ни попадя! Приходится самим поддежуривать. Вчера, например, коммандер Бонд ватагу экстремалов-сплавщиков выловил.

— Вы издеваетесь надо мной? Спивающийся Харон, экстремалы-сплавщики, бормотуха от Саакашвили…

— Не надо! Про Саакашвили я не говорил. И вообще мой принцип — про политику ни слова! И ты, милок, не лезь в политику и в наши дела нос не суй. Понял? — гость с ухмылочкой потеребил свой крупный рубильник. А Владимир, вспомнив выпад Джеймса Бонда, слегка отодвинулся от экрана.

— Ладно, Петрович! Я побежал. А ты повнимательнее осмотрись вокруг и штурмуй корифея Забирухина. И чтобы ноги этого проходимца Гарденского на съемках не было!

— А что с экстремалами произошло? — выкрикнул Фризе вслед исчезающему гостю.

— Бонд передал их «по назначению», — донесся до Владимира загробный голос уже не из потухшего телика, а откуда-то со стороны кухни. — Живые спортсмены — не по нашему ведомству. Теперь будут заниматься своим любимым делом до второго пришествия. Сплавляться по огненным рекам.

Фризе передернуло от ужаса, как будто и он там будет кататься по огненным горкам.

«А еще говорит — надо всех жалеть, — впервые подумал он о своем госте с неприязнью. — Вон, каким загробным голосом заговорил!»

Именно так звучал голос прадедушки баскетболистки Берты, когда в счастливые годы их безмятежной дружбы она заманила Фризе на спиритический сеанс к подруге-белошвейке. Белошвейка была необыкновенно популярна среди жен членов политбюро и правительства. Она шила им бюстгальтеры.

Зачем понадобилось Берте пообщаться с прадедушкой, сыщик не помнил. По крайней мере она не советовалась с ним, выходить ли замуж за Ростика. Да и Ростик в то время еще не появился на ее горизонте. Он нарисовался только у Мальтийских берегов. Жутковатый голос прадедушки с тех пор и стал ассоциироваться у Фризе, с загробными голосами.

ИСКУШЕНИЕ ЛАПУШКИНА

Егор Лапушкин, настоящее имя у него было Игорь, но в блатном мире его звали только Егор, «ходил на зону» всего один раз. Но пробыл там двенадцать лет. От звонка до звонка. За убийство. Большим разделочным ножом проткнул любовника жены. Проткнул так «удачно», что прелюбодей умер мгновенно. Жена тоже получила свое. Ей Лапушкин располосовал тем же ножом всю спину и задницу.

Обычно судьи жалеют обманутых мужей, но Егора не пожалели. Впечатлились тем, как хладнокровно он вытащил из трупа нож и «разделал» жене столь жизненно необходимые места. Жена и правда два года не могла садиться, а уж о том, чтобы лечь на спину…

Из колонии Игорь-Егор вернулся с прекрасными отзывами начальства и хвалебными характеристиками руководителей лагерной самодеятельности. С таким «багажом» его сразу взяли на работу, что для бывшего зэка всегда проблема. И взяли не куда-нибудь на земляные работы, а в речной пассажирский порт.

А московским паханам пришла из зоны малява, в которой расписывались