Ядовитое жало - Николай Далекий

— Воды… — попросил Ганс, прижимая руку к сердцу. Он пил воду, цокая зубами о край кружки. Поднял глаза на Петровича.

— Так, признаю — проиграл. Стакан водки — буду давать показания. Только полный стакан…

— Получите после допроса.

— Обманете… Дайте сейчас.

— Никаких требований, — нахмурился Петрович. — Я сказал вам — после допроса.

— Дайте честное слово.

Петрович бросил на Ганса выразительный взгляд.

— Ну ладно, ладно, пошутил… Не серчайте, верю. Но полный стакан. Верю. Давайте, что вас интересует?

Допрос Ганса продолжался более двух часов. Сперва он юлил, «забывал» некоторые детали, затем, увидев, что это бесполезно, начал рассказывать все, что знал.

Наконец наступил блаженный миг для Ганса. Он увидел, как Петрович достает из чемодана литровую бутылку с самогоном, одну из приготовленных для ночной гулянки.

— Пригадала мне цыганка — тебя, говорит, погубит бубновая дама. Так и вышло… — Ганс следил, как наливают самогон в стакан. Все его большое тело мелко вздрагивало. Трясущимися руками взял стакан, стараясь не расплескать драгоценную влагу, нашел силу пошутить: — Надеюсь, на этот раз без отравы? Ловко вы мне эту барышню подбросили. Папочка, труба с золотом… Вот оно, яблочко! Далеко от яблони откатилось.

— Хватит болтать, — строго сказал Петрович. — Пейте. Но Ганс не спешил. Стакан был в его руках и, как каждый алкоголик, он предвкушал удовольствие, старался растянуть это сладостное чувство.

— В старину был прекрасный обычай, — мечтательно вздохнул Ганс. — Накануне казни тюремщики выполняли последнее желание осужденного на смерть. Обычно это был хороший обед с вином. Времена изменились. Сейчас расстреливают голодных, сам так делал… Человечество деградирует.

— Это вы насчет жратвы? — покосился на него Серовол. — Дадим. Тут у вас в чемоданчике есть кое‑что.

— Нет, нет! — замотал головой Ганс. — С утра сала не ем. При мне была баночка с мятными карамельками.

Дайте‑ка парочку. Привык закусывать мятными конфетами. Отбивает запах.

— Дайте ему конфетку…

Серовол нашел круглую металлическую баночку, открыл и поднес Гансу. Тот, затаив дыхание, торопливо поковырял пальцами, выбрал одну, покрупнее, желтенькую.

— Теперь хорошо… Ваше здоровье, господа!

Он выпил самогон не спеша, в два приема, отер губы.

— Ну что ж, умел молодец гулять — умей и ответ держать. — Ганс с загадочной улыбкой посмотрел на Петровича, Серовола. — Ну вот. Хорошо.

Ганс закрыл глаза и раскусил хрустнувшую на зубах карамельку. Лицо его исказилось в гримасе ужаса, но он все‑таки пересилил себя, злорадно усмехнулся, крикнул: ― Я все‑таки обманул вас. Ха–ха! Прощайте! Ухожу! Не видать вам живого Сташевского!

Петрович и Серовол беспокойно переглянулись. Они еще не понимали, дурачится Ганс или его слова следует воспринять всерьез. Первым догадался Серовол.

— Кажется, он принял яд. Желтенькая конфетка…

— Беги за врачом! — крикнул Петрович.

Врач явился через несколько секунд. Лицо Ганса уже начало синеть, на губах пузырилась кровавая пена. Грузное тело его валилось на бок.

— Он что‑то ел? — спросил Прокопенко.

— Стакан водки и вот такую конфетку, — сказал Серовол. — Но конфетка была побольше, желтенькая. Дайте ему рвотного.

Врач поглядел на Ганса и с сомнением покачал головой.

— Не поможет. Кажется, это цианистый калий — яд мгновенного действия.

— Припас, сукин сын, носил с собой на всякий случай, — растерянно произнес Петрович. — Смотри ты. Впервые мне…

— Это я виноват, — сказал Серовол.

— А я где был? Оба, брат, виноваты.

В хату вошли Бородач, Колесник, Высоцкий.

— Ну что, хлопцы, закругляетесь, — с порога спросил Бородач. — Что это он? — Командир увидел свалившегося на скамью Ганса. — Все еще спит?

— Отравился… — сконфуженно сказал Серовол.

— Таблетками?

— Нет, обманул нас. Глотнул конфету, а там цианистый калий.

— И не успели допросить?

— Допросили, как же, — Серовол подал командиру листки протокола.

— Ну и черт с ним. Таскать такое дерьмо с собой… Думаете, легко его было бы отправить на Большую землю? Морока только. Приговор суда выполнен!

— Накладка все‑таки…

— И так сделано замечательно. Не верится даже. Молодцы, хлопцы. Только не тяните, ваш срок кончается сегодня вечером.

Бородач уселся за стол читать протокол допроса.

Тут Серовол увидел за окном своего помощника, подававшего ему знаки. Юра, заметив, что в хате много народу, просил капитана выйти к нему.

В это утро Серовол, не желая, чтобы возле его хаты появлялось много людей, поручил Коломийцу принять всех почтарей на сторожевом посту и там же, на подходе к хутору, задержать группу Ковалишина.

— Ну как, Юра?

— Как было приказано. Ковалишин тоже явился, ждут вас. Товарищ капитан, — Юра снизил голос до шепота: — У вас не было времени… Я хочу доложить.

— Мерял поляну? — усмехнулся Серовол. — Давай! Интересно, что у тебя получается.

— В том‑то и дело, что не получается, — заявил Юра возбужденно. — Я и ходил, и бегал. Если все так было, как говорил взводный, то Москалев должен был бы упасть в ста—ста пятидесяти метрах дальше того места, где он лежал. И потом эта гильза из пистолета. Если он выстрелил, то должен был успеть отбежать еще хотя бы на несколько шагов, а Ковалишин поднял гильзу возле трупа.

— Почему сразу не сообразил?

— Очень меня смерть Москалева оглушила…

— Значит, Ковалишин нас обманул?

— Обманул, товарищ капитан. Это точно! Он, должно быть, и карандаш, бумажку в карман Москалеву сунул. И пушинку ему на рукав прицепил. Я даже думаю… — Юра умолк, не решаясь высказать до конца свое предположение.

— Правильно ты определил. Вот давай и попробуем восстановить картину, как все произошло там, на поляне.

Иголка был в отчаянии: неудача у Черного болота, разгром гарнизона в Будовлинах. Он все понял, понял и то, что Серовол знает о существовании немецкого агента в отряде, и вместе со своим помощником, этим легкомысленным, но догадливым Художником, прилагает все силы, чтобы определить, кто и каким образом сообщает гестаповцам о боевых планах партизанского отряда. Иголка знал, как расправляются гестаповцы с агентами, дающими неверную информацию, и поэтому боялся, что прежде чем капитан Серовол нападет на его след, немцы подошлют в отряд человека с приказом уничтожить его, Иголку. И вдруг появляется Москалев в кепке, надетой козырьком назад, с карандашиком за ухом и платочком, обернутым вокруг указательного пальца на левой руке…

Все, чему его учили, все заранее обусловленные знаки Иголка помнил хорошо. Он понял, что Москалев тоже был связан с немцами, но, очевидно, потерял их доверие и, сам того не подозревая, принес сообщение о смертном приговоре, вынесенном ему разгневанным шефом, ― Иголке приказывали уничтожить Москалева. Тут стало известно, что Художник интересуется голубями… Иголка решил все свалить на Москалева ― более удобного случая запутать следы трудно было бы найти. Ночью, незадолго до тревоги, он в кепке, надетой козырьком назад, побывал у Кухальского, взял клетку с последним голубем и спрятал ее в зарослях. Утром подвел к этому месту Москалева и, пропустив вперед, застрелил первым выстрелом. Затем сделал еще три выстрела: один из пистолета Москалева, два из автомата и разложил где надо стреляные гильзы. В карман убитого для большей убедительности сунул несколько листиков папиросной бумаги и остро отточенный карандаш. Даже о пушинке не забыл ― запомнилась ему пушинка… Он все продумал хорошо, но в горячке кое в чем просчитался… И не сошлись концы с концами.

Ковалишин с бойцами, ходившими с ним на задание, ел принесенную на сторожевой пост кашу. Внешне он не проявлял никакой тревоги, да и причин для тревоги как будто не было. Все шло хорошо. Если бы капитан Серовол заподозрил что‑либо, он не послал бы его на столь ответственное задание. Нет, поверил, послал, обещал даже награду за проявленную бдительность. Ковалишин использовал возможность нанести визит Гансу. Ганс также обласкал его, все одобрил, хвалил, приказал затаиться до поры до времени, выслуживаться. Дескать, понадобишься в будущем, сейчас отдыхай. Отдохнуть надо: за последние дни здорово‑таки понервничал. Отдохнет он, свяжется со своими и будет требовать, чтобы забрали к себе. Ну их к черту, немцев, Ганса… Работы много, опасная, а толку мало. Ничего они с Бородачом не сделают ― отряд разросся, новая рота из пленных, каждый день приходят новички. Тьфу! Нужно уходить к своим. Назначат референтом СБ ― больше пользы будет. Он‑то лучше, чем кто‑либо другой, знает обстановку.

Беспокоило все же Ковалишина то, что их не отвели на хутор к Сероволу, а задержали тут, на посту. Правда, почтари тоже тут сидят, и Художник здесь крутился. Шустрым и расторопным стал в последнее время Художник. Его теперь пуще огня надо бояться. Все‑таки что случилось в хуторе, почему туда не пускают? Даже обед «сюда принесли… А не надул ли его Серовол? Может быть, послал для отвода глаз на задание, искать Червонного, а Червонного вообще не существует. Ведь не явился… Нет, не надо паниковать. У страха глаза велики.