Ядовитое жало - Николай Далекий

Работал он много, стараясь поразить начальство своей кипучей деятельностью, и под этот шум тщательно выполнял свою главную задачу ― готовил особо секретную, известную только ему агентуру, накапливал тот «капитал», какой должен был понадобиться ему не в столь уж отдаленном будущем. Он уже не был тот дурак Ганс, готовый ломать свой хребет ради немцев, он понял, что недалек тот час, когда ему придется менять хозяев, и намеревался явиться к ним не с пустыми руками.

Что говорить, Ганс вел себя в последнюю неделю безукоризненно. Однако его ненасытная натура не могла долго выносить воздержания. В тот вечер, наделенный особыми полномочиями, таинственный Ганс, выпив в одиночку стакан самогона, раздумывал над тем, как бы ему, не подымая особого шума, хорошенько развлечься этой ночью. В конце концов, он имеет на это право и плевал на Белинберга. И вот тут‑то полицай Филинчук доложил шефу, что к нему явилась какая‑то молоденькая женщина, назвавшая себя Валентиной.

«Валентина, Валя? ―припоминал Ганс, опускаясь вслед за Филинчуком на первый этаж. ― Русское имя… Никакой Валентины в этих краях я не знал».

В руках полицая вспыхнул электрический фонарик. Луч света скользнул по фигуре одетой в серый костюм девушки, осветил красивое лицо с зажмуренными от яркого света глазами. Затем луч выхватил из темноты черную кожаную сумку в ее руке. Сумка эта Гансу не понравилась по той простой причине, что в ней мог поместиться не только пистолет, но и граната.

Так как шеф молчал, Филинчук еще раз, но уже медленно, провел лучом по фигуре девушки, и Ганс увидел в меру полные, сильные ноги в туфельках и тонких чулках, юбку, блузку и молодое красивое лицо, показавшееся на этот раз Гансу знакомым.

— Ты знаешь Ганса? — спросил полицай согласно установленному порядку предварительного опроса.

— Да, — ответила девушка, закрывая лицо рукой. — Собственно, я знаю другого, но, думаю, что тот, другой, и Ганс — один и тот же человек.

— Балышева? — почти вскрикнул изумленный Ганс. — Валя! Откуда? Как ты меня нашла? Филинчук, посвети! — Он бросился к девушке, обнял ее и, подхватив под локоть, повел наверх. Ганс был немного растроган этой встречей. Еше бы — дочь друга, казненного по приговору советского суда… И он ликовал — простофиля Балышев повешен, а он, Ганс, осужденный к «вышке» тем же судом, по тому же делу, жив и ведет под руку эту аппетитную, налитую всеми соками жизни девчонку. Он знает — девчонка с характером, строгая, привередливая, но, черт возьми, он не будет миндальничать. Дочь друга… Ха, ха! Вот это сюрприз!

— Как ты узнала, что я здесь? — спросил Ганс, пропуская девушку в кабинет и закрывая за собой дверь.

— Казимир Карлович…

— Я — Ганс. Пожалуйста..

— Да, да, я поняла… — грустно улыбнулась девушка. — Я все понимаю. Господин Ганс, вы лучше спросите, как я оказалась здесь в этом Княжполе.

— Догадываюсь… Беженка?

— Конечно. С трудом попала в эшелон, отправлявшийся в Германию. А тут, это было ровно двадцать дней назад, меня сняли с эшелона, заподозрив, что я заболела тифом, и все это время продержали в изоляторе княжпольской больницы. Немцы… Они так боятся эпидемий. Чуть было не умерла от голода и тоски.

— Но ты, Валечка, выглядишь неплохо, совсем неплохо, — игриво прищурился Ганс и трижды плюнул через левое плечо. — Прямо‑таки пышечка.

— У меня были деньги, кое–какие вещицы. Девочки ходили на базар, приносили мне еду.

— Но ты уже не на карантине?

— С сегодняшнего дня. Иду по улице и вижу: несется отличная рессорная бричка, а на ней восседает этакий шикарный цивильный немец в шляпе с перышком… Боже мой, да ведь это Казимир Карлович! Чуть было не побежала следом. Тут из ресторанчика «Забава» выскакивает официантка, такая косоглазая, отвратная баба, тоже смотрит и облизывается как кот на сало. Спрашиваю: «Кто это?» А она шепчет, как будто по секрету: «Господин Ганс… Из гестапо».

Услышав о косоглазой официантке, Ганс поморщился и, блудливо забегав глазами, переменил тему разговора.

— Ну что же я… Такая гостья. Нужно ради встречи… Ты, конечно, не откажешься?

Он засуетился, достал второй стакан, закуску.

— Мне немножко, — предупредительно подняла руку девушка. — Вот так. Хватит, хватит. Достаточно. — Она закрыла ладонью стакан. — Да, это неожиданная и радостная встреча для меня. Я в таком бедственном положении. Мне нужна помощь или хотя бы дружеский совет. Голова кругом идет примысли: что же дальше?

Девушка едва сдерживала слезы.

— Валя, Валюша, что ты? — Ганс подсел ближе, положил руку ей на плечо. — Я помогу, как же! У меня есть возможности — вещи, деньги. Связи! Все будет сделано. Поверь. Ну, выпьем.

— Подождите, — почти плача, сказала Валя. — Я выпью, выпью. Но сперва я хочу о деле. Послушайте меня. Я могу говорить с вами откровенно?

— Что за вопрос? — Ганс с сожалением поставил свой стакан на стол и, как бы желая успокоить дочь друга, обнял ее, легонько привлек к себе.

— Казимир Карлович, я боюсь Германии, боюсь своего будущего, — призналась Валя. — Если бы вы знали, что я вынесла в дороге. Кошмар. Офицеры, солдатня, нахальные, наглые, все пристают… Нет, не об этом, не это главное… Казимир Карлович, у вас есть уверенность, что немцы победят? Скажите? Только правду.

Она отстранилась и с наивной верой простодушного человека посмотрела в глаза Гансу.

— Это может сказать только бог… — ухмыльнулся Ганс. — Я все‑таки надеюсь, уверен даже…

— Вы говорите неправду или успокаиваете себя, — разочарованно произнесла Валя. — Вы такой же идеалист, как и мой папа. Такой же, каким был он… Папа всего себя отдавал Германии, он был преданнейшим слугой немцев. И вот результат — он погиб, а его дочь… — И на этот раз Валя справилась со слезами, она только высморкалась в кружевной платочек и с чувством произнесла: — Я ненавижу коммунистов, я готова мстить за отца.

— Могу предоставить тебе такую возможность, — с той же блудливой ухмылкой сказал Ганс.

— Пошлете к партизанам? — враждебно посмотрела на него Валя. — Спасибо. Я не хочу быть бесполезной жертвой. Давайте выпьем.

— О! — радостно воскликнул Ганс. — Это по–моему. На брудершафт?

— Боже мой! — скорее одобрительно, нежели осуждающе сказала девушка. — Вы ни капельки не изменились, Казимир… господин Ганс. Все такой же неисправимый ловелас, бабник.

— А разве это так уж плохо для мужчины в моем возрасте? — лукаво осведомился Ганс.

— Да, вы неплохо сохранились, — критически оглядела его Валя и улыбнулась одним уголком рта. — Вам больше пятидесяти не дашь…

— Что–о-о! —Стул под Гансом затрещал. Он готов был обидеться, но, уловив лукавые огоньки в глазах девушки, понял шутку и загоготал. — Ты свинья, Валенька, ты просто очаровательный поросенок, Валюша. И в наказание я тебя съем. Частично. Один окорок… Хотя бы вот этот.

Валя вовремя отстранилась, ударила его по руке.

— Фз — сказала она. — Такие сравнения. Недаром, когда вы были начальником полиции, люди называли вас людоедом…

Шутка пришлась по вкусу Гансу, он рассмеялся, чокнулся с девушкой и, сложив толстые губы трубкой, аккуратно вылил водку в рот. Выпила и Валя. Водка не подняла настроения девушки, она снова стала серьезной, грустной. Сказала тихо, с глубокой убежденностью:

— Казимир Карлович, надо считаться с реальностью: война проиграна, наши надежды не оправдались, и нам надо думать о новых хозяевах.

Ганс вздрогнул ― эта девчонка отгадала его сокровенные мысли. Умна. Но откровенничать с ней он не будет. Другое дело…

Неожиданно, без связи с предыдущим Валя спросила, обрывая мысли Ганса:

— Вы не могли бы снабдить меня настоящими советскими документами? Конечно, на другое имя. И придумать какую‑нибудь безопасную биографию?

— Зачем тебе?

— Я хочу вернуться.

Подозрительность была чуть ли не главной чертой характера Ганса. Он насторожился.

— Это не так просто. Что тебя тянет туда?

— Сказать правду? —после некоторого колебания спросила Валя.

— Конечно.

Девушка вынула из кармана старенькую металлическую пудреницу с разбитым зеркальцем и достала из нее крохотный замшевый мешочек.

— Папа не был стопроцентным идеалистом. И он любил меня. Правда, у нас не было во всем согласия. Из‑за мамы. Он был такой же бабник, как и вы, и на этой почве у нас возникали конфликты. Но он любил меня. И вот когда началось отступление… Правда, мы надеялись тогда, были уверены даже, что это временное явление и немцы снова будут наступать. Вот тогда папа в моем присутствии закопал за городом в березовой роще кусок трубы, в которую вложил килограмма три золота —- монеты, кольца и несколько крупных бриллиантов. Не спрашивайте, не знаю, где и как он доставал все это. Наверно, он брал взятки, а может, и… Вас это не должно удивлять. Но труба осталась там, в роще… Сперва я надеялась, что вернусь, когда немцы снова начнут наступление, потом жалела, кусала пальцы, а теперь понимаю, что все равно не смогла бы удержать это богатство — у меня бы отобрали его при обысках в дороге или просто украли бы. Я захватила только вот эти два камушка. Точно не знаю, кажется, в каждом из них четыре–пять каратов. Чепуха. Это все, что есть у меня.