Черный день - Алексей Доронин

Под тяжестью спасателей обваливались лестницы, на головы рушились крыши и перекрытия, порой проламывался асфальт и прямо под ногами разверзались бездны, из которых поднимался едкий черный дым.

Но этим список неприятностей не исчерпывался. Двадцать пятого числа в одной из вылазок двоих сильно потрепала свора собак, неведомо как переживших огненную бурю. Черные, с проплешинами голой обгоревшей кожи, покрытой коростами и волдырями, из которых сочились кровь и сукровица, с глазами прирожденных убийц, они больше напоминали диких зверей, чем домашних животных. Им повезло больше, чем людям — их тела были подвержены действию радиации в два-три раза меньше. Но рано или поздно и они, конечно, должны умереть, если инстинкт не подскажет им покинуть опасное место.

Но до этого пока было далеко. И пять человек, два из которых истекали кровью, чудом сумели скрыться от монстров на крыше обгоревшего автобуса. А те расположились вокруг. Они не лаяли. Просто молча смотрели и ждали.

Тогда безоружным спасателям самим пришлось звать на помощь. До убежища было недалеко, а у них с собой имелась рация. Но связь с наземным пунктом наблюдения убежища им установить не удалось из-за возмущений в ионосфере, вызванных взрывами. Прошло два часа, прежде чем их хватились. А те, кто пошел их искать, не были оповещены об угрожавшей им опасности.

Если бы пропавшие находились далеко, то никто не отправился бы за ними. Таков был порядок, продиктованный не цинизмом, а разумной осторожностью. Но до них было всего полквартала, и майор сам возглавил группу, которая выдвинулась в их направлении.

Он шел первым, когда они пробирались через улицу по узкому проходу среди сгоревших машин. Услышав хриплое рычание, Сергей Борисович обернулся. В десяти шагах, взгромоздившись на капот бывшей «Ауди» стояла точная копия собаки Баскервиллей. Стояла и смотрела на него недобрым взглядом маленьких красных глазок.

Она была крупной, с мощными челюстями. На бычьей шее сохранился почерневший ошейник с железными бляхами. Несмотря на пораженную кожу, тварь выглядела крепкой, здоровой и сытой. Медленно, будто нехотя, она пошла на него.

Демьянов выстрелил в воздух. Он хотел уладить дело миром не потому, что разделял идеи «Гринписа». Майор просто сомневался в эффективности своего ПМ против такой махины и в собственной меткости. После сдачи зачета в тире при получении лицензии стрелковой практики у него не было.

Он ожидал, что животное убежит, поджав хвост, но вместо этого оно сходу пошло в атаку. Существо явно не боялось людей и успело убедиться в их беспомощности. С оружием, оно, видимо, не сталкивалось.

Три девятимиллиметровых пули не смогли остановить его последнего прыжка. Демьянову пришлось отпрыгнуть в сторону, чтобы уже мертвая туша пролетела мимо него и шлепнулась в лужицу маслянистой воды. Одна из пуль пробила толстый череп. В «молоко» он всадил всего две.

В густом сером смоге майор только теперь разглядел прямо по курсу силуэт автобуса, а на крыше — фигурку человека, который отчаянно махал руками. Секунду спустя он заметил остальных тварей. Судьбу своей товарки собаки разделить не хотели и застыли на месте, напряженно глядя в его сторону. Их было десять или двенадцать.

Когда они уже начали пятиться, двое ракетчиков, стоявших до этого столбом, внезапно опомнились и взялись за автоматы, готовые без приказа открыть огонь из «калашей» по отступавшей стае. Демьянов их удержал. Свора до сих пор была опасна, и если загнать ее в угол, то еще неизвестно, кто кого, учитывая плохую видимость и сектор обстрела, пересеченный сгоревшими автомобилями. Пусть уходят. К полноценному отстрелу этих тварей нужно подготовиться получше.

И они действительно ушли. Искусанных бедолаг, успевших проститься с жизнью, сняли с крыши и доставили в медпункт. Следовало бы провести анализ на бешенство… но где? Поэтому людям предстояло пройти малоприятный курс уколов — в убежище имелся достаточный запас сыворотки. Ничего, пусть радуются, что живы остались. После этого неприятного урока в состав каждой группы было включено по бойцу с автоматом. Как выяснилось чуть позже, не напрасно.

Угрозу представляли не только звери. Вернее, не только звери о четырех ногах. Нападения участились к концу недели. Подниматься наверх стало опасно не из-за пожаров и завалов, а из-за людей, которые вернулись в кварталы руин, как только погас огонь, а уровень радиации стал терпим. Вернее, терпим он был, если находиться там ограниченное время. При постоянном пребывании он продолжал оставаться смертельным.

Поэтому многие люди были больны, и полученная доза не оставляла им шансов на выздоровление. Некоторые, вероятно, это понимали. Но умирать они не торопились, хотели еще погулять напоследок.

Из донесений разведгрупп Демьянов узнавал много удивительного и жуткого. Например, о странных кампаниях, которые ели и пили вволю, больше разливая и разбрасывая, орали песни, стреляли в воздух, разъезжая по немногим свободным улицам на чужих машинах — тех, которым посчастливилось стоять в подземных гаражах во время удара и избежать воздействия электромагнитного импульса.

Среди них были и те, кто окончательно потерял человеческий облик. Такие были гораздо опаснее собак. Перечень того, что эти «бывшие люди» могли сделать с тем, кто подвернулся под руку, начинался с избиения и заканчивался приколачиванием к рекламному щиту, вырезанием глаз или снятием кожи. Их было немного, таких дикарей, но проблем с ними была масса. Страха они не знали, лезли на рожон, а терять им было нечего. Оружием некоторые из них тоже не были обделены.

Они сильно отличались от обычных мародеров, которые тоже могли быть опасны, если припереть их к стене или подставить спину. Демьянов еще мог понять насилие рациональное, когда грабят, чтобы прокормить себя и свою семью. Но тут была немотивированная жестокость, изуверство на грани патологии, и это ставило его в тупик.

Лет двадцать назад он читал в журнале статейку о влиянии радиации на сознание, но в данном случае причина заключалась, вероятно, в другом. Война была событием, равного которому не было, сильнейшей эмоциональной встряской. Крушение цивилизации — а в нем теперь мог убедиться даже самый тупой идиот — легко могло сорвать все ограничители с человеческой психики. А после… Кто-то впадает в уныние, кто-то молча сходит с ума. А кто-то реализует свои давние желания. И на поверхность прорывается то, что всегда жило внутри, загонялось вглубь социумом.

Спасательные команды из убежища не искали встреч с «бывшими», всегда пытались обойти агрессивно настроенных людей десятой дорогой. Но если уж сталкивались, и дело не удавалось уладить миром, то приходилось брать грех на душу. Жалко, конечно, но что поделаешь… Они не могли позволить себе быть убитыми какими-то отмороженными ублюдками.

Других прохожих на улицах было не встретить. Складывалось впечатление, что все нормальные люди покинули город, некогда бывший средоточием научной мысли страны. Но оно было обманчивым — остались не одни выродки. Были и те, кто до сих пор сидел по подвалам, доедая последние запасы, со страхом прислушиваясь к звукам, доносящимся с улицы, и с надеждой — к радиоприемнику, в ожидании обращения президента или другого представителя власти, который все объяснит и расскажет, как им, горемычным, быть дальше. В основном это были люди старшего возраста. Но радио молчало. Никто не спешил объявлять им ни об отмене воздушной тревоги, ни о начале эвакуации. Вообще ни о чем.

Таких тоже следовало спасать. Не от радиации, которая хоть и спадала, но полезной для здоровья не становилась, а от сограждан, которые уже смогли «перестроиться» и вжиться в этот новый безумный мир, воспринять его волчью логику. Где найти слова, чтобы рассказать им, что все кончено?

Иногда им, спасателями, приходилось врываться, вышибать двери, нарушая святость частной собственности, которая так и не сумела укорениться на Руси. Они поднимали людей на ноги и вели — под руки, не слушая причитаний — к себе в убежище. В спасительный полумрак слабо приспособленного для жизни подземелья, которое будет им теперь домом, чей потолок заменит им небосвод на неопределенный срок. В мрачный Ноев ковчег, чей надежный кров защитит их от бед, следующих за пламенем — тьмы и холода. Там, в нужде и страданиях, какие не снились последним поколениям людей, им всем предстояло жить, несмотря ни на что.

К вечеру двадцать шестого сентября стало ясно, что спасательную операцию пора сворачивать. Живые наверху стали попадаться все реже.

Если здесь, на значительном расстоянии от эпицентра, творилось такое, то что говорить про центральные районы! Теперь на их месте даже не руины, а поле, гладкое как стол. Все разметало по камешку и расплавило. Остался один шлак. По крайней мере, никто там не мучился.