Смерть за стеклом - Бен Элтон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Здорово! — выкрикнул Гарри. — Можно мне поглазеть?
— Итак, Дерво, тебя выбрали двое, — подытожил Джаз. — Убедительный счет, девочка. Такой же, как у джазмейстера.
— А разве голосование лесбы считается? — гаркнул Газза. — Я не гомо — ну этот, как его там, ничего подобного, но полагал, что они в другой категории.
— Абсолютная чушь, — прервала его Дервла. — И если на то пошло, ты именно тот самый «гомо как его там».
— Ничего подобного! — начал защищаться Гарри. — Я сам большой ценитель лесбийской любви. Могу смотреть целый день. У меня отличная коллекция порно, если кого заинтересует, когда мы выйдем. Все серии «Секс-оргии». А ты кого выбираешь, Дэвид?
— С кем заниматься сексом из нашей маленькой компании? — В непроглядной черноте парилки голос Дэвида прозвучал впервые. — А зачем с кем-то еще, а не с самим собой? Для меня секс без любви и привязанности ничто. Но вы же знаете, что больше всего на свете я люблю moi.[44]
Как и рассчитывал Дэвид, все рассмеялись. Он прекрасно сознавал, что должен казаться зрителям самовлюбленным. Он всегда казался самовлюбленным, потому что был самовлюбленным на самом деле. Но его тщеславие одновременно раздражало и очаровывало. В том, как он себя любил, было нечто привлекательное или по крайней мере комичное. И Дэвид надеялся, что эта черта будет ему на руку в доме. В жизни все складывалось так: он был человеком, которого не любили, потом стал тем, кого любили не любить, и, наконец, тем, кого не любили за то, что не могли не любить. Сложное уравнение. Но оно доказало свою действенность. И Дэвид верил, что эта любовь-ненависть и ненависть-любовь сработает на телезрителя. Он рассчитывал, что шутка по поводу секса (если она попадет в эфир) возвысит его в глазах голосующей публики. Дэвид был искушенным актером и понимал: если твердить людям, что сам прекрасно сознает, насколько самовлюблен, он больше понравится публике.
— Недурно, недурно, — проворчала Джеральдина, скрючившись над монтажным столом. — По крайней мере, хотя бы заговорили о сексе. Можно надергать материала для эфира. Мне понравилась рукоблудная шутка Дэвида. Он набирает очки. Готова поставить несколько фунтов, что парень войдет в финальную тройку. Что на это скажете?
— Остается надеяться, что они будут разговаривать так же громко, — отозвался один из звукорежиссеров. — Не забывайте, что на них нет радиомикрофонов. Мы полагаемся только на потолочные.
— Помню. Но что было делать? Не цеплять же аккумуляторы на голеньких. Да и микрофоны ни на что не повесишь.
— Ну, хорошо, проехали, — подстегнула товарищей Мун. — Какой следующий вопрос? Давайте задам я! Кто-нибудь из нас платил когда-нибудь за то, что занимался сексом?
— А то! — расхохотался Гарри. — Сколько раз! Отваливал любимой подружке, потому что признавался, что накануне оттарабанил ее сестру или приятельницу.
— Я не о том. Вы платили за удовлетворение? Проститутке или наемному трахальщику? — Следующее замечание Мун показало, почему она проявила такой интерес к этой теме. — Не знаю, как вы, а я собой приторговывала.
Ее откровение вызвало у остальных явный интерес.
— Я нисколько этим не горжусь, но мне нужны были деньги. Я занималась гуманитарными и общественными дисциплинами в Престонском универе, когда он был еще политехом, а стипендии не платили. И подумала: какого хрена всю ночь торчать за стойкой, когда можно заколотить те же самые бабки, повалявшись двадцать минут на спине.
Все слушали с явным удовольствием.
Все кроме Сэлли, которая терпеть не могла Мун за ее бахвальство и выдумки. Кому какое дело до того, что эта тварь — проститутка? К тому же Сэлли не верила ее россказням. Больше Мун не сделает из нее дурочку.
— А я снималась в порно, — начала Келли. — Только не знаю, можно ли считать, что я получала деньги за секс?
— Зависит оттого, что ты делала перед камерой, — рассудил Гарри. — У меня есть фильм, называется «100 актов». Вы не поверите, но это правда — одна деваха натягивает сто мужиков в ряд. Я сам не верил, пока не увидел. Одного за другим: «Следующий, сынок, туда-сюда, перепихнулись, пошли дальше».
— Не может быть! — удивилась Дервла. — Никто не выдержит трахаться сто раз без передышки.
— Честно! Там все взаправду — кошерно-чисто — судьи с папками и все такое прочее. Девчонка в натуре обработала сотню. Я ее зауважал.
— А я никогда не занималась любовью перед камерой, — призналась Келли. — И не смогла бы. Эти порноактеры все такие сальные. Ужас! Меня снимали только в массовке — две девицы на заднем плане целуют соски, вот и все. Смех. Хотя многие играют по-настоящему: ласкаются, лижутся, трахаются. Заглавный герой, не поверите, — одновременно и драл, и давал!
— Воображаю, как нелегко поймать нужный ритм, — предположил Джаз. — Необходим метроном. А иначе — сбой!
— Хрен поймешь, что происходит: то ли ты вставляешь, то ли из тебя вынимают, — заржал Гарри.
И все грохнули вместе с ним.
Кроме Дэвида. Как далеко она намерена зайти, думал он и сжимал от напряжения кулаки. К чему она клонит?
Его звали Борисом Хреном, и это он стоял рядом с теми девчонками, демонстрируя сложный секс. Невероятно! Пот давно лил с него ручьями. Неужели она проболтается? Неужели эта безмозглая стерва собирается его выдать? Так и подмывало протянуть в темноте руку и зажать ее губастый раззявленный рот. Заткнуть кулаком, сунуть кляп, пока не поздно, утихомирить.
Дэвид чувствовал, что реплики Келли направлены против него, — подлый удар. Он только-только стал забывать те произнесенные шепотом в ванне слова. Келли его узнала, и это глубоко его потрясло. Но проходили дни, она не напоминала о своем открытии, он стал успокаиваться. Решил, что недослышал, недопонял... Или, по крайней мере, поверил, что она сохранит все в секрете.
И вот...
Она его мучила, смеялась над ним, показывала, что знает тайну, которая способна разрушить его мечты.
А Дэвид грезил только об одном — о сцене. Он мечтал стать актером, конечно, признанным, настоящей звездой. После Королевской академии театрального искусства показалось, что цель близка. Он завоевывал призы, получил первые достойные роли, и о его таланте заговорили влиятельные театральные агенты. Но все как-то быстро кончилось. Другие выпускники его класса пробились в Национальный театр,[45] в Королевскую шекспировскую труппу[46] или даже в Голливуд. А пламя Дэвида вспыхнуло и погасло.
Однако в глубине души он все еще верил, что поднимется. Он был хорошим актером и обладал талантом, который нельзя не заметить. И еще он был красивым, до боли красивым. Требовалось одно — толчок. Поэтому Дэвид попросился в шоу «Под домашним арестом». Он понимал, что это отчаянный финальный гамбит, но на поверку он был вполне отчаянным человеком.
У него появится телевизионное имя, и это наверняка куда-нибудь откроет дорогу: например, к выигрышной заглавной шекспировской роли в «Глазго ситизенз» или «Западнойоркширской труппе». И если появятся положительные отзывы, недолго ждать переезда в Лондон. А потом... а потом — вперед!
Вперед — догонять паршивцев с его курса, которым повезло гораздо больше, чем ему. Вперед — снова обрести способность открывать театральные издания и не костерить любую статью, где пишут об очередном проходимце, который на десять лет моложе его, но успел совершить переворот в искусстве, потому что поставил Шекспира под навесом на Собачьем острове.[47]
Но ничего этого не случится, если станет известно, что Дэвид Далгейш, актер, художник и человек, который отказывается от любой недостойной его таланта работы, не кто иной, как Борис Хрен и Оливия Ньютон Давала!
Он сделается посмешищем. От ярлыка «порнозвезда» невозможно избавиться. Особенно после его ролей — синтетического героя трахальщика и давалы. Конечно, конечно, никто не спорит: немного скандальной славы Поланского и Кена Рассела никому не повредит в начале карьеры. Можно безнаказанно обнажать молодую задницу перед именитым режиссером; это стало даже считаться шиком. Не возбраняется, особенно если это юная, миловидная девушка, сняться в пристойной эротической картине, вроде восхитительной «Леди Чаттерлей», или сыграть героиню без корсета «Фанни Хилл».[48]
Но одиннадцатая «Секс-оргия» никому даром не пройдет.
И «Человек-елдак» тоже!
А еще был «Пикник с киской»!
Дэвид лихорадочно прикидывал, где могла сидеть Келли. В удушающей черноте парилки невозможно было разобраться. Ему пришло в голову: стоит протянуть руку — можно ее задушить и никто ничего не заметит.
А стерва бы наконец заткнулась.
Однако затыкать Келли не понадобилось. Время шло, но она не возвращалась к его тайне. Посмеялась, помучила и перестала. Ей казалось, что Дэвид заслуживал легкой подковырки. И Келли совершенно не представляла, какую бурю чувств вызвала в его душе.