Дальний поход - Андрей Посняков

– Без дозволения учителя…

В блестящих широко распахнутых глазах паренька вдруг вспыхнула на миг самая бурная радость, вспыхнула и погасла, вернее, сам хитрый Нойко ее притушил:

– Значит, вы, мой господин, все-таки…

– Кто знает, может, ты еще об этом не раз пожалеешь! – с неожиданной грустью промолвил колдун. – И не раз вспомнишь о том, что утратил здесь, что потерял.

– А что мне тут терять-то? – отрок не особо почтительно вскинул глаза. – Чего утрачивать? Разве что хозяйскую цепь да ошейник? Об этом я должен вспоминать?

– Кстати, о цепи! – вспомнив, перебил беседу Егоров. – Тут ребята интересовались – точно ли из золота, мол?

Праздник веселья и песен в честь благого бога Хоронко-ерва звенел музыкой барабанов и флейт, истекал протяжными песнями и томными хороводами юных полунагих дев, с упругими, расписанными затейливыми узорами, телами.

– Ой, ой! – отведав ягодной хмельной бражки, любезно поднесенной каждому гостю темнноокой полногрудою девой, Костька Сиверов не отрываясь следил за хороводом.

Засмотрелся, сдвинув маску на лоб… впрочем, маски все давно сдвинули – иначе как бражицу пить?

– Нет, ну что тут творится-то! – вторил ему Семенко Волк. – Верно – рай земной, братцы! Может, и мы поплясать пойдем? Хоровод поводим?

– Я вот вам повожу! – отец Амвросий строго погрозил казакам кулаком. – Ужо, обождите – вернемся в острог, епитимью на вас наложу, грешники!

Ватажники особо серьезно слова священника сейчас не воспринимали – смеялись, во все глаза рассматривая стройных танцующих девок.

– Смотри, смотри, какая грудастенькая!

– А вон та!

– А эта!

– С такими бы…

– Господи Иисусе! Креста на вас нету, козаче.

Музыка между тем сделалась громче – к флейтам и барабанам присоединились еще и бубны – зазвенели, загудели так, что ноги словно сами собой пошли в пляс. Запалив вокруг храма костры, девы затянули еще несколько хороводов, в кои вовлекли всех, кто был рядом. Не избежали того и казаки, да, честно говоря, не очень-то и старались избежать! Тем более явившийся наконец атаман, переглянувшись с колдуном Енко, махнул рукой – разрешил.

– Эх! – радостно хлопнул себя по бокам Костька Сиверов. – А ну-ка, попляшем, братцы! Жаль только, балахон этот мешает. Может, скинуть его к ляду?

Отец Амвросий снова погрозил кулаком:

– Я те скину! И маску обратно надень! Ишь, распустились тут, хвосты подняли, ровно мартовские коты.

– Один… ну, два из компании – могут сердиться, это бывает, – поглядывая на священника, тихо промолвил Енко Малныче. – Остальные радоваться должны, ни от каких утех не отказываться, иначе худо, слишком уж это подозрительно, будет, непременно заинтересуются колдуны! Я вас покину ненадолго, а ближе к утру вместе возвратимся в дом странников. Веселитесь и ничего не бойтесь! Нойко… будешь прикрывать мысли наших друзей…

Отрок сверкнул глазами:

– Но…

– Я научу как. Слушай…

Буйное колдовское светило уже поблекло и съежилось, на ночь превратившись в луну, обычное же солнышко тоже закатилось за горизонт – длинные полярные дни подходили к концу, и с ними таяло лето, таяло далеко в тундре, но не здесь, в вечнозеленой стране колдунов.

Не то чтобы совсем уж стемнело, скорее, стояли сумерки, впрочем, вполне достаточные для того, чтобы казаки смогли снять неудобные маски. По-прежнему звучала вокруг громкая музыка, доносились веселые шутки и песни, а кое-кого из гостей уже обнимали нежные руки темнооких, празднично раздетых дев.

Костька Сиверов давно утонул в высокой траве за храмом, утонул не один, а с пышногрудой красулей, утонул в ее черных бездонных очах! Точно так же нежился в жарких девичьих объятиях и довольный Семенко Волк, только глаза у его пассии были не черными, а темно-зелеными. Ганс Штраубе, рыжий прохиндеистый немец, тем более, не стал теряться, давно уже уволок в кусты первую попавшуюся «фройляйн» и сейчас был на седьмом небе от счастья… как и Чугреев Кондрат, и всегда хмурый – а ныне, разулыбавшийся, оруженосец Яким, как и…

О нет, отец Амвросий и верный его послушник Афоня расставленных языческими одалисками любовных сетей избегали стойко. Вслух, конечно, не молились, не крестились даже, дабы внимание пустой не привлекать, однако в хороводы не шли и держались не у самого края, а с краю, где бугаинушко Михейко с молодецким уханьем метал в горшки большие глиняные шары, метал метко и хватко, на радость толпящимся вокруг жителям.

– Эх, здоров же этот парень, ага!

– Да уж, силой его великая Неве-Хеге не обидела!

– А кто это? – быстро поинтересовался у зевак незнакомец с неприметным, вытянутым книзу, лицом и горбатым носом – один из тех угрюмых хмырей, что прибыли на праздник неизвестно откуда, заняв опочивальню в том же доме странников, что и казаки.

Напарник его – чуть пониже ростом, с неприятными тонкими губами и небольшим прыщом на носу – деловито присматривался к каждому, бросающему шары, атлету… ну, точно, как торговец скотом к вкусному спинокрылу или толстомясому водяному ящеру эркко-ко.

– Что это за парень-то говорю? Он местный, нет?

– Не, не наш. Гость, как и вы.

– Так та-ак… так…

Местные девы не бросались, пожалуй, только на Маюни да на завистливо вздыхавшего Короеда – таких, как они, подростков, много бродило у храма, зачем на них бросаться-то, когда вокруг так много красивых и сильных молодых мужчин?! Вот, к примеру, как этот, высокий, с белесым небольшим шрамом на правом виске…

– Пойдем, я покажу тебе озеро, незнакомец!

– Что-что?

Иван обернулся, встретившись взглядом с юной красоткой, стройненькой, словно серна, с вызывающе-веселым взглядом больших зеленовато-карих глаз. Нет, она вовсе не была почти нагою, как танцовщицы из хоровода, одета… не так, чтоб уж очень прилично, но одета – узкие оленьи штаны отнюдь не скрывали, а, скорей, еще больше подчеркивали изящную линию бедер, короткий, змеиной кожи, жилетик, отороченный беличьим мехом, заканчивался куда выше пупка.

Что еще сказать? Вышитые бисером торбаса, и столь же богато украшенная головная повязка, черные распущенные локоны по плечам… и взгляд – веселый… и, вместе с тем, какой-то стеснительный, словно бы девушка чего-то побаивалась… если тут уместно было б употребить это слово.

– Знаешь, я ведь боюсь! – улыбнулась незнакомка.

Атаман удивился:

– Меня?

– Тебя? – девчонка расхохоталась звонким, словно серебряный колокольчик, смехом. – Зачем мне тебя бояться?

– Ну, мало ли, – замялся Иван. – Я ж тебе незнаком… чужой.

– А здесь по праздникам всегда полно чужаков, – девушка рассмеялась. – Я и сама не местная, просто приехала посмотреть на веселье… повеселиться самой. Я не спрашиваю тебя, кто ты, а ты не спрашивай меня – зачем нам знать имена? Сегодня встретились, сегодня же и расстанемся, и больше уже – никогда… Так пойдешь со мной к озеру? Там хорошо. Спокойно, красиво…

– Ну… хорошо, пойдем, – атаман улыбнулся, почувствовав, как манит его к себе эта юная красавица-дева.

В конце концов, почему б с такой красулей и не пройтись? Что в этом такого?

Думая так, Егоров сейчас бесстыдно врал сам себе. Просто пройтись? А зачем тогда рука его уже сжимала теплую ладонь девчонки, а глаза… глаза мысленно раздевали… вот. Если б стащить жилетик, то… какая под ним грудь? Нет, просто интересно – маленькая, с вишенку, или… как бархатный спелый персик, как…

– Вот и озеро… слышишь, купаются?

– Да… Мы тоже пойдем?

– Нет… потом… может быть…

Повернувшись, юница неожиданно обняла Ивана за шею, крепко целуя в губы. Атаман этого и ждал! Надеялся! И вот… руки его пробежались по обнаженному стану красавицы, поласкали пупок, погладили животик, поясницу… медленно поднялись по спине вверх, к лопаткам…

Сверкнув глазищами, дева проворно стащила с молодого человека накидку… и, погладив Ивана по плечам, отпрянула… кинув жилет…

Хорошая грудь, персиком!!!

Наклонившись, атаман пощекотал языком твердеющие соски, погладил ладонью грудь, и в самом деле бархатную, упругую, нежную… сдавил, пропуская меж пальцами крепнущий на глазах сосок… и быстро, одним движением, стащил с девчонки штаны, погладив рукою лоно… Опустив ресницы, дева прикрыла глаза и тяжело задышала, покорно опускаясь в мягкий ковер пахучих и пряных трав, покрытый синим колдовским небом… Иван упал сверху… и вот уже вскоре послышались стоны, стоны любовной неги и страсти, а можно сказать – и похоти… Почему бы так не сказать? Ведь Иван Егоров сын Еремеев, как ни крути, был обычным здоровым мужчиной, и женщины у него не было уже с месяц…

Ах, как изгибалась в траве ненасытная колдовская дева! Как стонала, как закатывала глаза… А когда порыв первой страсти кончился, отдыхая, прильнула к Ивану, провела пальчиком по груди:

– Ах, милый… ты, верно, воин, я чувствую… вижу. Вон у тебя шрамы – и здесь, и здесь… и здесь. И даже здесь – на виске. Это от стрелы?