Кровавая свадьба - Лариса Соболева

— Девочка, — услышала возле себя Света.

Повернула голову… Под одним с ней навесом стоит бомж!!! Народ разбежался, только дождь, бомж и Света. Он повторил, сделав к ней шаг:

— Девочка, послушай…

Света ринулась под дождь. Бежала, попадая ногами в лужи, набирая полные туфли воды. Ноги принесли ее домой. Едва вставила ключ в замочную скважину — руки тряслись, да и вся Света дрожала. Повернув ключ в замке, очутилась у себя, захлопнула дверь и прижалась спиной к стене, безотрывно глядя на дверь. Чудилось, что сейчас она откроется сама собой и войдет маньяк. Ту-дух, ту-дух — заполняло сердце мертвую тишину.

Живя в маленьком городе, не встретиться невозможно.

— Здравствуй, Рита, давно тебя не видел. Как ты?

— Здравствуй, — после паузы неловко произнесла она и потупилась. — Я нормально.

Ему стало стыдно: кого подозревал? Случись подобное с ее матерью, она ни за что не подумала бы на Германа, а он…

— Прости меня, Рита, — сказал тихо.

— За что? — вскинула она на него глаза.

— За все. Я виноват перед тобой.

— Ты говорил мне это десятки раз. Нашел убийцу? — Рите не хотелось продолжать тему кающегося грешника.

— Нет. Но найду. Скоро.

— Извини, Герман, я тороплюсь. Желаю удачи.

Он долго смотрел ей вслед. А она ни разу не оглянулась. Ему надо тоже в ту сторону, но он пошел другой дорогой на урок к программисту. Если выбрать кадры с ногами подозреваемых, увеличить их на компьютере, а потом выяснить, кто в каких туфлях пришел на свадьбу, — таким образом можно вычислить убийцу по обуви. Очень просто.

— Поспать бы денька два, — размечтался Герман.

— Что я делаю? — без конца повторяла Кира Викторовна, идя к Татьяне.

Разумом понимала, что просить бывшую ученицу вернуть мужа унизительно, но ее ждет унижение пострашней — это когда весь город узнает об измене. Лучше стать на колени перед юной дрянью, которую она же и взрастила. Да ее утопить следовало, как котенка. С Петром отношения хуже некуда. Не простил ей рыбок. Скользких, чешуйчатых существ без души. Он молчит. Презирает. И кто? Родной муж. Да, родной, потому что прожита с ним целая жизнь, единственная жизнь. Петя топчет тридцать три года, как она топтала рыбок, а видом своим дает понять: все кончено. Тридцать три года кончены. Нет и нет! Любой ценой надо его остановить. Утопающий хватается за соломинку, Кира Викторовна — за Татьяну. Да, она будет просить, умолять. Как это пережить? Атеистка Кира Викторовна на площадке перед дверью перекрестилась.

— Кто? — послышался звонкий голос Татьяны.

— Это Кира Викторовна, детка, — еле выдавила она.

Она уловила все нюансы тишины, не надо было видеть бывшую ученицу. Татьяна испугалась, затем растерялась до паники, взяла себя в руки и решала: открывать — не открывать. Вот и встретились. Обе уставились друг на друга с любопытством и тревогой.

— Ты разрешишь войти?

Кира Викторовна спросила с долей насмешки и высокомерия, совсем чуть-чуть. Ведь перед ней соплячка, которую она на медаль за уши тянула. Насмешливым высокомерием задала тон, ставила на место, напоминая, кто есть кто.

— Проходите, — отступила Татьяна.

Кира Викторовна прошла в комнату, оценила порядок и что квартира двухкомнатная, не родительская, родители живут в скромных условиях. Смерив ее взглядом, Кира Викторовна задохнулась: беременная. Не сводя ледяных глаз с Татьяны, села в кресло из набора мягкой мебели, закинула ногу на ногу, закурила — внутри-то кипело, клокотало. И приступила:

— Квартиру Петр Ильич купил?

— Он, — не посмела лгать Таня.

— И мебель? (Татьяна ни слова.) Разумеется, беременна ты от него. (Пауза. Сверлящие зрачки директрисы, неловкость бывшей ученицы… Анекдот!) Почему молчишь, Таня?

— Зачем спрашиваете? Вы же знаете.

— Да, я знаю все. А ты думала, что удастся скрыть? И долго это будет продолжаться? (Еще одна тяжелая, мучительная для обеих пауза.) Я спрашиваю, долго будет продолжаться блядство?

Кира Викторовна загасила сигарету о полировку журнального столика, это же ее мебель, которую украла Татьяна.

— Я люблю Петра Ильича, — выдавила девушка.

— Что, что, что? — Кира Викторовна, дабы подчеркнуть издевку и свое отношение к Татьяне, повернула голову, как бы подставляя ухо. — Чего ты его? А тебе известно, что это такое?

— Не надо со мной так…

— Молчать, дрянь! — подскочила она. — Ты забыла, сколько я для тебя сделала! Чем платишь? Прыгнула ко мне в постель, замарала ее грязью.

— Я люблю Петра Ильича, — упрямо повторила Татьяна.

— Это расскажи кому другому, — прошипела Кира Викторовна. — А я в твою латынь не верю. Ты всегда жила плохо, одевалась не по моде, когда девочки намного хуже тебя ходили как принцессы. Тут появляется Петр Ильич, влюбляется в тебя, ты не упустила выгоду, переехала в хорошую квартиру…

— Неправда!

— Правда, — перекричала ее Кира Викторовна. — Так вот запомни, не прекратишь всю эту грязь, я тебя задавлю вот этими руками. Я не позволю его и себя поставить в глупое положение…

— Вы уже себя поставили. Тем, что пришли ко мне.

Кира Викторовна отключилась на мгновение. Только по двум пятерням на щеках Татьяны догадалась, что надавала ей пощечин. Подавив жгучее желание избить ее до полусмерти, выскочила на улицу, как шальная понеслась, не разбирая дороги, бормоча ругательства в адрес девчонки. Собралась просить, а не смогла. Да еще не помнит, как била ее. Что с ней происходит? Отсутствует контроль. Это плохо.

— Кира Викторовна! Тетя Кира! Садитесь, подвезу.

Германа только не хватало. Но поскольку ноги подкашивались, она приняла приглашение. Упав на сиденье, Кира Викторовна прикрыла веки, а виски резало: беременная… не помню пощечин, это опасно… бросит меня… убить гадину…

— Прости, Герман, я не слушала тебя. Тахикардия, мне нехорошо…

— Я говорил, что рад встрече. Прошу вас, передайте Петру Ильичу, что не стоит показывать характер, деловые люди должны договариваться…

— Почему не позвонишь ему?

— У нас размолвка.

— У нас тоже, — невольно вырвалось у нее.

— Знаю, он говорил. Думаю, это несерьезно.

— Петр говорил о наших отношениях тебе?

— Ну да. Забросил дела — непорядок. У него, понимаете ли, выбор…

— Так и сказал: выбор?

— Да, именно так. А у меня дело моего отца, которое я хочу завершить. Кстати, не помните, в каких туфлях Петр Ильич был на свадьбе? У меня есть прикольная фотография, на ней только ноги, но не знаю чьи. Хочу отдать владельцу туфель.

— Не помню, — ответила машинально.

Кира Викторовна была разбита. Петя докатился: Герману говорил. За что он ее так? А Герман в это же время злорадно думал, что тетя Кира попьет кровь у мужа, заодно отвлечет его от завода, который друг семьи пытается заграбастать. Интрига!

Он явился около полуночи, но не в кабинет ворвался, а в гостиную, где Кира делала вид, будто смотрит телевизор. Загородив телом экран, бросил жене:

— Как ты посмела! Это низко!

— Сядь, — сказала она спокойно. — Давно пора поговорить.

— Что ж, в самом деле пора. (И не сел.) Но не разговаривать. Все, Кира. Я жалел тебя, не хотел травмировать…

— Травмировать?! — Она поднялась, чтобы муж не нависал над ней, чтобы смотреть в его бесстыжие глаза. Заговорила медленно, гася ярость: — Значит, ты не травмировал меня, когда спутался с девчонкой и выставил меня и себя на посмешище? Ты не травмировал, когда обрюхатил ее? Купил квартиру и нагло посещаешь любовницу. Ты запачкал грязью нашу жизнь!

— Серьезные обвинения. А ты не задумывалась, почему я это сделал? Причину не искала? А она в тебе, Кира. С тобой безрадостно. Я так больше не могу, не хочу. Да, я изменяю тебе.

— Я это сама видела! — Боль вырвалась наружу криком. — Видела в мае. Ты и Феликс устроили на базе притон!

— Тайком шпионила? И не пыталась даже сказать мне? Ты хуже, чем я думал. А как же твоя принципиальность? Ты же насквозь лживая… Тише, не перебивай, настал мой черед читать мораль. Это ты превратила наш дом в школу, заметь, ненавистную школу. Из меня пыталась слепить старшеклассника, которому кое-что позволено, а детям уготовила роли учеников начальных классов, причем пожизненно. Ты мысли не допускала, что у нас может быть свое мнение, вкусы, пристрастия. Нет, нам было позволено только то, что ты считала правильным и полезным. Мы растеряли друзей. Знаешь, когда приходишь в гости, чертовски хочется расслабиться, а не выслушивать замечания. Ты поставила себя на постамент, на котором высекла: ум, честь и совесть, не имея при этом ни того, ни другого, ни третьего. А знаешь, какая у тебя кличка? Гестаповка. Не фашистка, а гестаповка! Имея ничтожную власть, ты ломаешь судьбы, калечишь людей. Да тебя близко нельзя подпускать к детям, у тебя мания величия. И я не хочу встречать с тобой старость.