Великий полдень - Сергей Морозов

Дом на озере был для Папы, конечно, своего рода символом. Хотя сам он этого, пожалуй, мог и не осознавать. Учитывая принцип, по которому Папа формировал окружающий мир, даже в мелочах, у него явно прослеживались стремление и склонность обособиться и изолироваться. Покойный доктор не был психиатром, но весьма точно подмечал подобные особенности его характера. Не думаю, что эти черты свидетельствовали о каком-то особом, патологичном строе Папиной души. В конце концов я тоже всегда стремился создать собственный и, в какой-то мере, замкнутый мир: взять хоть саму идею Москвы. Другое дело — антураж. Именно по распоряжению Папы наша московская домовая церковь приобрела вид почти сельского храма. В Деревне Папа отделал особняк с вызывающим морским шиком, наводящим на мысль о «Титанике», а свой персональный флигель превратил в картинный охотничий домик, набитый фальшивыми трофеями. Не говоря уж об уединенном семейном кладбище, устроенном с такой тщательностью и основательностью.

У Папы, надо отдать ему должное, всегда присутствовала своего рода зародышевая эстетика — явная тяга к природе и провинции, к идиллии и гармонии. И свой фантастический служебный кабинет, запрятанный в недрах московской резиденции Фирмы и исполненный в виде домика на озере, Папа, по-видимому, стилизовал в соответствии с конкретными детскими воспоминаниями и грезами о малой Родине. Кстати, на противоположном берегу искусственного водоема за плакучими ивами как бы на дальнем пригорке, виднелась небольшая пасека с рядами темных аккуратных ульев…

Таким образом налицо был, с одной стороны, вселенский размах, а с другой, стремление придать всему царственную скромность. Не банальная блажь какого-нибудь толстосума. Почти аскетизм. Избушка на озере — своего рода домик царя Петра. Не хватало лишь самодельного токарного станка и микроскопа. Впрочем, учитывая, что Папа не считал для себя зазорным просиживать часами за персональным компьютером, отслеживая мельчайшие коммерческие операции, а также, в отдельных случаях, самолично отсчитывать пачки червонцев, извлеченные из кабинетного сейфа, — словом, учитывая все это, можно сказать, что он в своем деле тоже совмещал в одном лице должности простого матроса, шкипера и адмирала. Приближенные и подчиненные обязаны были это чувствовать и ценить.

Я прикрыл за собой дверь и сделал несколько шагов по мосткам в направлении острова. Сегодня здесь было прелестное «летнее» утро. Никакого сырого зимнего тумана как снаружи. Ветерок гнал по голубой поверхности озера легкую рябь. Лесное озеро словно светилось изнутри. На несколько мгновений я совершенно забыл обо всех треволнениях и с удовольствием созерцал чудесную картину.

В озере плавали уточки. Серые уточки и пестрые, с синевато-жемчужным отливом селезни. Я вздохнул полной грудью. Было тихо, благодатно. Папа вышел на мостки и кормил белой булкой уточек и селезней. Уж они-то вне всяких сомнений были абсолютно натуральными и живыми. Тут не использовались никакие голограммы, чучела или обманные зеркала. На ночь смотритель заманивал их в клетку, а рано по утру выпускал в озеро.

Папа кормил уток. Это было, конечно, очень элегантное занятие. Рядом стояла Альга. Еще издали Папа помахал мне рукой.

— Привет, Серж!

К сожалению, громкий голос сразу разрушил иллюзию открытого пространства. Звук чуть-чуть резонировал обнаруживая замкнутость помещения, — хотя и очень большого помещения. То, что в первый момент казалось свободным природным ландшафтом, сразу приобрело свойство шикарных декораций, подобных тем, что с размахом устанавливались в грандиозных балетных или оперных постановках. Впрочем, в этом тоже была своя прелесть. Декорации были выполнены с необычайным изяществом, и сами по себе представляли предмет любования и искусства.

Папа выглядел счастливым и веселым. На его щеках играл прямо-таки юношеский румянец. Что-то не похоже было, что последнее покушение его морально подкосило.

— Что, — усмехнулся он, — прибежал? Испугался?

Он отломил кусок булки и протянул мне. Я механически стал отщипывать крошки и бросать уткам. До меня как-то не доходил смысл его слов. Я невольно присматривался к нему и к Альге, которая тоже кормила уточек и селезней, однако не мог вывести из своих наблюдений никакого определенного вывода: продвинулись их отношения или нет, и в какой-то степени. Странно, что эти мысли лезли мне в голову вперемешку с тяжелыми мыслями о гибели нашего горбатого доктора.

— Что произошло? — напрямик спросил я Папу. — Почему?

— Что почему? — хмыкнул Папа.

Может быть, он и правда не понимал, что я имею в виду.

— Как случилось, что его убили? Нашего доктора…

— А а… Так ведь ты, кажется, сам при этом присутствовал. Что же ты спрашиваешь?

— Да, я все видел, — подтвердил я, и при одном воспоминании об этом меня слегка замутило. — И я не понимаю, как это могло случится!

— Ну, — сказал Папа, — наверное, не просто так, а в силу определенных причин… Согласись, на несчастный случай это не похоже.

— Нет, я о другом, — настаивал я, — как такое вообще могло случится?

— Вот случилось же. Видно, раз на раз не приходится, — Папа произнес это таким тоном, словно ему до смерти скучно обсуждать этот предмет. — У каждого из нас могут возникнуть подобные проблемы. У меня. У тебя…

— У меня?! — удивился я. — То, что произошло, ты называешь — «проблемой»?

— Ну конечно, проблема, — пожал он плечами. — Уши режут, кладут людей почем зря. Конечно проблема.

Как будто лично он не имел к этим делам никакого отношения. Но меня особенно поразило, что он почти дословно повторил высказывание того официанта. Кладут людей почем зря. И еще меня поразил его тон: такой донельзя скучающий, абсолютно наплевательский.

После всего этого мне вообще стало противно продолжать этот разговор. Я оперся локтями на перила и тупо смотрел, как Папа и Альга крошат уткам булку. Хорошая, однако, парочка!

— Может, возьмешься, сочинишь для него проект надгробия, памятника? — неожиданно спросил Папа.

— Что?! — воскликнул я.

— А что? Нужен же какой то памятник, статуя, что ли. Хоть эскизик набросай, а?

— Я, вообще-то, не скульптор, — хмуро сказал я. — Впрочем, конечно, я готов. Конечно, я это сделаю.

— Не бесплатно, разумеется, — успокоил меня Папа.

— Господи, — покачал головой я, — причем здесь деньги…

— Ну как же! За такие произведения искусства дерут безбожно. Похороны всегда влетают в копеечку. А хлопот сколько, кошмар!.. — вздохнул он.

Я посмотрел на него, как на сумасшедшего.

— Ольга, дорогая, — проговорил Папа, слегка касаясь локтя Альги, — ты меня очень обяжешь… Ольга, — специально объяснил он, повернувшись мне, — эта славная девушка вызвалась помочь. Любезно предложила взять на себя так сказать координацию этого хлопотного дела. Похорон то есть. Оказывается, наш доктор успел-таки ее обаять, произвести самое приятное впечатление. Такой славный и рассудительный мужчина… Ты ведь еще не передумала, Ольга?

— Я этим займусь, — спокойно подтвердила она.

— Сейчас дам команду, чтобы тебе оказывали всяческое содействие… Кстати, вы не проголодались? Неплохо бы нам чего-нибудь перекусить, — вдруг переключился Папа. — Как насчет того чтобы отведать этих прожорливых уточек? Это, между прочим, настоящие дикие утки, — хвастался он. — Они понятия не имеют о том, что такое комбикорма и всякие там стимуляторы роста. Еще вчера я распорядился, чтобы несколько штук попридержали в леднике, влив им в глотку уксусу. Мясо должно сделаться исключительно нежным. С утра их уже должны были ощипать и начать очень медленно запекать, поливая соусом из белого вина и специй…

Отойдя к дому, он вызвал секретаршу. Пока он говорил, я посмотрел на Альгу.

— Как дела?

— Нормально, — улыбнулась она.

— Послушай, — вдруг спросил я, — его действительно убили? — Альга удивленно приподняла брови. — То есть я хочу сказать, что у меня такое чувство, словно мне все это приснилось…

Мне показалось, что она взглянула на меня с сочувствием.

— Да, — сказала она. — Я вчера сама ездила за сыном доктора Петенькой. А потом Папин шофер отвез мальчика в Деревню. Теперь он будет жить там. Так пожелал Папа.

— Как это благородно с его стороны. Все очень кстати.

— Кажется, вам, Серж, это не очень нравится.

— Не то чтобы, — уклончиво сказал я. — Раз они устроили этот интернат, должны же там быть воспитанники. Майя взялась за это дело с такой душой, с необычайным рвением.

— Майя — очень серьезная и сердечная девушка. Для нее это действительно очень серьезно, — сказала Альга.

— Знаю, знаю…

Странно, что она так на это реагирует. Я ведь и не думал сомневаться в душевных качествах Майи.

— Она очень чуткая и ранимая, — добавила Альга.