Крысоловка - Ингер Фриманссон

Вернулась в комнату, упала на кровать. От неожиданности икнула: водяной матрас! Никогда на таком не лежала. Вжималась в матрас всем телом, крутилась, слушая плеск под собой. С какой стороны спал Титус? Вероятно, слева, у балкона. Отдернула покрывало. Простыни мятые, несвежие. Подняла подушку, увидела уголок ткани – шелк цвета сливок.

Неуклюже перевернулась на спину, натянула на себя покрывало. Медленно расстегнула брючную молнию. Затаила дыхание. Почти стыдливо сунула указательный палец в брюки, палец коснулся живота, заскользил ниже. Подобными вещами она перестала заниматься давным-давно. Даже думать о них забыла. А тут все вернулось, навалилось набухающей тяжестью, прихлынуло пульсирующей, стучащей в висках влагой. Она задвигала пальцем быстрей, провела по бедрам, ниже, к пояснице, вжалась головой в подушку, в его подушку, в ямку, оставленную его головой, – и понеслась с вершины вниз, в бурлящую пену.

Долго лежала на кровати, губы горели. Кровь струилась по телу, бурлила в венах. Она лежала в постели Титуса, взгляд ее скользил по дому напротив окна. На балконе третьего этажа курил человек. Он смотрел прямо на нее, но лицо его было бесстрастно. Она встретилась с ним взглядом, спокойно. По перилам шел черный кот. Человек почесал кота за ушами, загасил сигарету.

В ней нарастал какой-то звук. Мелодия. Очень простая, два тона вверх, два тона вниз. Детская песенка про улитку. Томас разучивал ее на блок-флейте, когда пытался освоить инструмент. Вскоре стало ясно, что флейта ему мало подходит. Закончилось все тем, что он разобрал ее на части.

Слов Роза не помнила, но мелодия засела в памяти. И вот она всплывала в ней, повторялась. Роза встала с колышащейся кровати, и мелодия вырвалась наружу. Человек напротив уже исчез. Кот – тоже.

Она открыла гардероб, выдвинула ящике шелковым бельем. Бюстгальтеры и трусики, чулки и подвязки. Ну конечно. Точно такие же роскошные подарки, как и для нее. Кружево черно-лилового бюстгальтера. Приложила к себе. Огромные чашечки. Прочитала этикетку. 85G. Машинально сунула бюстгальтер к себе в сумку, зачерпнула целую охапку трусиков, отправила следом.

А который час? Около половины третьего. Гинеколог уже заждался Ингрид. Выглядывает в приемную, посматривает на часы. Не суждено ему сегодня раздвигать ее толстые ляжки. А счет он все равно может ей отправить – за напрасно потраченное время.

Вернулась в холл, едва ли не вприпрыжку. Мелодия в ней набрала силу, лоно оставалось набухшим. В углу стояла латунная подставка с зонтиками. Выбрала один, с деревянной резной ручкой. С трудом, но припомнила этот зонт. Титус с ним ходил, когда они были вместе. Позволила сползти куртке с плеч. Та грудой поникла на полу. Точно притаившийся зверь.

Потом вернулась в спальню. Встала перед кроватью, подняла руку с зонтом. Ударила. Под простыней булькнуло. Она била, пока не онемели запястья. И все это время мелодия, игравшая внутри нее, разрасталась, выплескивалась, заполняла квартиру.

Ингрид

Она балансировала вытянутой рукой, чтобы сохранить равновесие. Подняла к потолку, пошарила. Под пальцами только воздух. Она видела пальцы тенью в тусклом свете, до которого было не больше десяти сантиметров.

Выругалась:

– Вонючая психопатка! Убью!

Неловко спрыгнула на пол. Пришлось вернуться к кровати, лечь на спину, собраться с силами.

Что здесь еще есть?

Стулья?

Да. Стулья.

Горло сдавило страхом. Время идет. Сколько уже утекло? Скоро ли вернется Роза?

Лежала, вслушивалась. Нет, все та же немота, пустота.

Где же она видела стулья? В каком направлении? Не помнит, все смешалось.

Титус, дождись меня, я приду.

Не плакать. Не расстраиваться зря. Не плачь, будь сильной.

Встала и довольно быстро наткнулась на стулья. Исследовала, выясняя, из чего они. Деревянные, с металлическими ножками. В спинках прорези, орнамент в виде кругов. Просунула пальцы в отверстия, подтащила стул к столику. Громко вскрикнула, поднимая на столик. Проклятая рука!

Ножки стула были почти вровень с краями столика. Конструкция слишком шаткая. Если чуточку сдвинет стул, то полетит на пол вместе с ним. Упасть – потерять шанс выбраться. По телу прокатилась волна боли.

Подумала, что можно подтащить кровать к столу. Тогда она упадет на мягкое. Если упадет в правильном направлении.

– Но я не упаду, – глухо произнесла она. – Я заберусь на этот распроклятый стол, и он не шелохнется, а потом я заберусь на стул и открою люк. И я уже снаружи!

Как бы она хотела быть гибче. Тело у нее всегда гнулось плохо. Спина болела с детства. Школьный врач даже направил ее на коррекционную гимнастику, пришлось висеть на шведской стенке и балансировать на буме. Она ненавидела это. Ненавидела всю эту физкультуру. Даже повзрослев. Никто больше не заставит ее делать то, что она не хочет. Так она считала. Особенно после того, как они вернулись из Коста-Рики. До сих пор в ушах стоял смех Титуса – как же он хохотал, глядя, как она вцепилась в плот. В плот, который швыряло как скорлупку. Когда удалось забраться внутрь, она скорчилась на резиновом дне, между мокрыми ногами своих спутников. Над ней посмеивались, она смеялась со всеми, притворялась.

Ощупала ножки стула. Крепкие, надежные. Стул стоит на столе, не шатается. Нужно рисковать. Закрыла глаза и про себя произнесла нечто вроде мантры. Фразу, которую часто использовала и в школе, и позже. Прочьотсюдапрочьотсюдапрочьотсюда. Сжала правую руку в кулак. Спокойно кивнула и поставила ногу на стол. Между ножек стула.

Не за что ухватиться. Пресс, заставь работать мышцы живота! Помедлила, спустила ногу.

Все получится, Ингрид, думай о Титусе, и все получится.

И она думала о Титусе. Представляла его изможденное лицо и глаза, водянистые, поблекшие. Но она еще заставит их сиять! Как только выберется, помчится отсюда прочь во весь дух, спасется. Постучится в первый же дом.

«Помогите! – закричит. – Вызовите полицию, спасите меня!»

Без раздумий забралась на стол, выпрямилась. Накренилась вперед, чтобы удержать равновесие. Скорчившись по-обезьяньи, нащупала спинку стула, просунула пальцы в отверстия, вцепилась. Стул пошатнулся. Она с ним.

Пошатнулись, но выстояли.

Я выберусь, я сильная.

Теперь вверх, на сиденье, забраться коленями. Прислушаться. Ни звука.

Подняла здоровую руку и коснулась прохладной поверхности. Прижала ладонь, толкнула. Сперва крышка шла медленно. Но Ингрид поднатужилась, и крышка сдвинулась с места, поднажала сильнее, и вот уже крышка приподнялась.

Выпрямилась. Опустив голову, прижав подбородок к груди, надавила загривком. И крышка отлетела в сторону, впуская слепящий свет.

Роза

Внезапная усталость. Безмерная.

Пошла на кухню. Кофеварка пуста. Залила воду, заварила кофе. Пока ждала, осматривалась. Отдраенная сияющая раковина, простые пластмассовые стулья. На холодильнике – список продуктов. «Обезжиренное молоко, – прочитала она. – Моющее средство, помидоры, сливочное масло». Захотелось что-то приписать, но не смогла придумать, что именно. Из украшенной розочками коробки достала миндальное печенье. Сунула в рот, захрустела. Крошки усеяли колени.

Налила кофе, выпила.

Потом обнаружила кабинет.

Титус сохранил старинный массивный письменный стол, доставшийся ему от деда по отцу, Франса. Это был двойной стол, за которым могли работать двое. Сто лет назад за ним друг против друга сидели два клерка, соприкасаясь костлявыми коленками, шуршали бумагами. Теперь он стоял у стены.

Титус гордился дедом. Роза видела его фотографию: жилистый усатый коротышка.

«Мужественность я унаследовал от него», – часто шутил Титус. У старика было много детей, он щедро делился своим семенем, но и об урожае заботился. Одним из отпрысков был отец Титуса. Он оказался единственным, кто пожелал забрать себе старый стол, который отполировал до блеска, оснастил новой фурнитурой.

Роза села за стол, в удобное офисное кресло на колесиках. И только тут обнаружила рамку над компьютером. Фото. На снимке какие-то люди на надувных плотах. Все в шлемах, смеются. Все, кроме одного человека. Ингрид. За ней – Титус с веслом в руке. Бодрый и спокойный.

Дожидаясь, когда запустится компьютер, выдвигала ящики письменного стола. Нашла бланки и конверты. На конвертах напечатано имя Ингрид. Имя и адрес. Сунула пачку конвертов в сумку. Еще нашла паспорта, и его, и ее. У Титуса в паспорте та же фотография, что и у Ингрид в бумажнике. Сделанная много лет тому назад. Выглядит таким знакомым, болезнь еще не сразила. Пронзительный синий взгляд…

Положила паспорт обратно в ящик.

Пролистала паспорт Ингрид. Между последними страницами – бумажный клочок Посадочный талон: эконом-класс, вылет в Барселону. Место 26А. Резким движением бросила паспорт к себе в сумку, к конвертам.

В среднем ящике обнаружился дневник В красной обложке, замочек в виде наивного сердечка. Расправила скрепку, колупнула сердечко, книжка раскрылась. По страницам бежал убористый, с наклоном, почерк Ингрид.