Адриан Моул и оружие массового поражения - Таунсенд Сьюзан Сью

Принес из подсобки стул, но он оказался хромоногим, и весь вечер я чувствовал себя не слишком комфортно.

Мистер Карлтон-Хейес открыл дискуссию, рассказав о природе тоталитарных государств. По его мнению, «Скотный двор» – это роман о прежнем Советском Союзе и сталинизме. А ломовая лошадь по кличке Боксер есть воплощение Конгресса тред-юнионов.

– А я думал, что Боксер – просто коняга, – удивился Даррен Бердсолл.

Мистер Карлтон-Хейес терпеливо объяснил, что такое метафора.

Даррен быстро ухватил суть и выдал поразительную сентенцию:

– Выходит, отштукатурил я стену и типа смотрю на нее, а она вся такая типа красивая да гладкая, и я думаю, что стена типа похожа на глубокое озеро в штиль, ни ряби тебе, ничего такого на хрен, и это типа метафора, так, что ли?

– Не совсем, – ответил мистер Карлтон-Хейес. – Это сравнение. Но если бы вы сказали: отштукатуренная стена – это новорожденный младенец, пока еще голенький, но скоро его оденут, то вот это будет метафора.

Домохозяйка Мелани Оутс пожелала узнать, «Скотный двор» – хорошая книжка или плохая.

Мистер Карлтон-Хейес ответил на это, что книги нельзя оценивать с точки зрения морали, тут каждый читатель сам должен вынести суждение.

Лорейн заявила, что свиньи Наполеон и Снежок – сволочи, которые ради того, чтобы набить карман, предали остальных животных.

– Набить карман – это метафора? – спросил Даррен.

Мохаммед подтвердил, что именно метафора, и по нашей группе прокатилась рябь аплодисментов.

Маргаритка больше молчала, но когда Даррен сказал, что овцы в книге похожи на читателей газеты «Сан», она пылко встала на защиту мистера Джонса, жестокого фермера-пьянчуги.

Я не знал, куда деваться от стыда.

А Маргаритка разошлась:

– Фермер Джонс идет прямой дорогой к нервному срыву. У него вообще постоянный стресс, отчего пострадало его физическое здоровье. А вспомните миссис Джонс. Она бросила его в самом начале книги. Неудивительно, что он запил. И я не понимаю, почему фермеру Джонсу нельзя извлекать выгоду из животных. Я хочу сказать, они же всего-навсего животные.

Последовавшее всеобщее молчание писатель без изюминки назвал бы «потрясенным».

Наконец Даррен сказал:

– Ага, это как с лейбористами. Четыре ноги хорошо, две ноги лучше, – социализм хорошо, новый лейборизм лучше.

– Если овцы – члены парламента от лейбористов, то кто в этой книге Гордон Браун? – вопросил Мохаммед.

В конце заседания мистер Карлтон-Хейес обратился ко мне:

– Вы сегодня не очень разговорчивы, Адриан?

– Не хочу доминировать на заседании, – нашелся я.

Правда в том, дорогой дневник, что «Скотный двор» запомнился мне как просто книга о животных на ферме.

После заседания Даррен задержался, чтобы поговорить с мистером Карлтон-Хейесом о других книгах Оруэлла, а мне пришлось везти Маргаритку домой, поскольку последний автобус на Биби-на-Уолде давно ушел.

По дороге я спросил, почему это она выступила на стороне угнетателя, а не угнетенного.

– У фермера Джонса и папы есть много общего, – ответила Маргаритка.

– А я думал, твой отец придерживается левых идей.

– Уже нет, – сказала она. – Сегодня в магазине он заявил покупателю, что в возрасте за тридцать только кретины могут быть социалистами.

Прощаясь, я предупредил, что в будущем ей не стоит рассчитывать на меня в качестве личного водителя. И повторил для верности:

– Между нами все кончено, Маргаритка. Это значит, что мы больше не встречаемся без официального повода.

Она заткнула уши и крикнула:

– Ничего не слышу!

Тут в дверях возник Майкл Крокус в домашнем халате, и я уехал.

Четверг, 30 января

В бабушкиной пристройке читал Найджелу журнал «Частный детектив».

– Моули, ты ведь не врубаешься и в половину того, что читаешь, правда? – заметил Найджел.

Пришлось признаться, что так и есть.

Тогда он предложил:

– Ну так в следующий раз принеси роман, который нравится тебе самому.

За бутылочкой японского пива Найджел спросил, а в курсе ли я, что бабушка Иэна Дункана Смита[47] была японкой.

– Нет, не в курсе, – ответил я, – но мне всегда казалось, что в нем есть что-то восточное.

– Интересно, – задумался Найджел, – унаследовал ли Смит ген, отвечающий за пристрастие к суши или способность к оригами?

Расовые стереотипы – это ловушка, которую следует избегать, предостерег я друга.

– Да заткнись, ты, зажатый английский мудозвон, – отреагировал Найджел.

На следующем собрании читательского клуба мы обсудим «Джейн Эйр» Шарлотты Бронте.

Пятница, 31 января

Позвонил Гленн. Он все еще на Кипре, но им запрещено покидать казармы после того, как солдаты подрались с местными парнями. Зато они теперь могут получать посылки из дома.

Спросил Гленна, по чему он больше всего соскучился. Думал, он скажет, по «Мармайту» или шоколадным яйцам «Кэдберри», но, к моему удивлению, Гленн ответил:

– По родным.

February

Суббота, 1 февраля

Отправил Гленну посылку с «развивающими книгами», «Мармайтом» и шоколадными яйцами «Кэдберри».

Воскресенье, 2 февраля

До вокзала Сент-Панкрас добирался поездом компании «Мидленд-Мейнлайн». Я считаю ошибкой запрет на курение в вагонах первого класса. Раньше табакозависимые отщепенцы оседали там, а теперь они расползлись по всему поезду.

Черный кеб до Хокстона мне был не по карману, но я все равно в него сел. Здорово, что я оделся во все черное, поскольку на выставке все были в черном, кроме одной чудачки, явившейся в красном платье.

Мне вручили миниатюрную бутылочку шампанского «Моэ э Шандон» вместе с серебряной соломинкой и каталогом. На обложке был изображен одноразовый подгузник, полный какашек. Сначала я подумал, что обознался, но, пробившись в главный зал сквозь толпу одетых в черное ревнителей искусства, обнаружил, что все стены увешаны со вкусом оформленными запачканными подгузниками.

Остановился у произведения, названного «Ночной подгузник».

Женщина рядом со мной сказала:

– Мне нравится его промокшестъ, его земная нутряностъ. Это радикальное напоминание о нашем анимализме.

Мужчина рядом с ней пробормотал:

– Да-да, это безусловно оригинально.

– Нам ведь нужно что-то повесить над камином в гостиной, – продолжала женщина. – Как ты считаешь?

– Коричневая гамма как раз в тон к нашим диванам, – ответил ее спутник.

Тут кто-то обнял меня за талию, и голос Георгины спросил:

– А ты что думаешь о «Ночном подгузнике», Киплинг?

Не поворачивая головы, ответил:

– Я немало знаю об искусстве, но не знаю, что мне нравится.

– Надеюсь, ты не хочешь ничего купить, потому что все на этой выставке уже куплено Саатчи,[48] – сказала она.

Тут я повернулся и посмотрел на Георгину. На ней было черное платье в духе Найджеллы, выгодно подчеркивавшее ее красивые руки, плечи и грудь. Распущенные черные волосы, страстное лицо – она буквально излучала сексуальность, так что я чуть в обморок не грохнулся.

– Хочешь познакомиться с Катериной Лайденстайнер? – спросила Георгина и указала на женщину в красном платье.

– Почему бы и нет?

Георгина ловко провела меня сквозь толпу. Казалось, она знает всех в этом зале.

– У тебя много друзей, – заметил я.

– Я занимаюсь связями с общественностью, милый. Это не друзья, это клиенты, – ответила она.

Женщина, так похожая на Найджеллу назвала меня «милым»!

Катерину Лайденстайнер окружали поклонники, но они не стали помехой для Георгины.

– Катерина, хочу познакомить тебя с моим другом Адрианом Моулом, – сказала она.

Художница протянула мне изящную руку:

– Очень приятно.

С моим языком что-то случилось, он вдруг словно распух и не желал ворочаться во рту. Но Катерина улыбнулась мне и сказала:

– Я тебя понимаю, Георгина. Этот контраст светло-серых глаз и длинных темных ресниц неотразим.

Она снова улыбнулась мне:

– Георгина сказала, что вы поддерживаете в Лестере огонь культуры.