Тайпи. Ому (сборник) - Герман Мелвилл

Он представился как Лем Харди, англичанин, сбежавший лет десять назад с торгового судна. Тогда у него было ружье, и он готов был в одиночку воевать с кем угодно. Он заключил союз с вождем одного из племен. С помощью своего ружья он с туземцами, вооруженными копьями и дротиками, в одну ночь покорил два племени, а утром к его ногам пали и все остальные. Теперь он почитался на всем острове как бог войны.

Через три дня после высадки он взял в жены местную принцессу. Приданое было богатым и состояло из тысячи саженей таппы, пятидесяти циновок, четырехсот свиней и десяти домов в разных концах долины. Табу сделало его навеки неприкосновенным.

По словам Харди, больше ни одного белого человека на острове не было. Капитан не имел оснований ему не верить и решил, что французы что-то напутали. Когда туземцы узнали, зачем мы приехали, один из них, рослый красавец Ваймонту, выразил желание отправиться с нами. Он потребовал лишь красную рубаху, штаны и шляпу, а также плитку прессованного табаку и трубку. Капитан немедленно согласился. Тогда Ваймонту потребовал еще десять сухарей, двадцать гвоздей и складной нож для своего приятеля. Все было принесено. Он тут же засунул гвозди в рот, так как карманов у него не имелось. Впрочем, два из них он использовал как ушные украшения.

Поднялся сильный ветер, и мы вышли в море. Прощальные крики с пироги не взволновали островитянина; но в тот же вечер, когда очертания холмов скрылись за горизонтом, Ваймонту уронил голову на грудь, безутешно горюя. К тому же судно сильно качало, а Ваймонту, как оказалось, был подвержен морской болезни.

Так как татуировка Харди привлекла всеобщее внимание, ему пришлось рассказать о ней подробнее.

Татуировщики с Доминики, или с Хива-Оа, как называли остров местные жители, считались непревзойденными мастерами. Их услуги стоили очень дорого, и позволить сбе сделать у них татуировку могли только люди высокого происхождения и богатые. Жили татуировщики в просторных домах, разделенных занавесями из таппы на множество помещений, где обслуживались клиенты (табу предписывало производить татуировки в строжайшем уединении). Людям, подвергавшимся татуированию, запрещали с кем-либо общаться и разрешали употреблять только небольшие порции пищи – это делалось для того, чтобы уменьшить количество крови и ослабить воспаление. Заживление ранок занимает иногда несколько недель – столько длится и вынужденное уединение.

Через некоторое время клиент возвращается – ведь татуировками нужно покрыть все тело, а так как это процесс очень болезненный, за один раз ему можно подвергнуть лишь небольшой участок кожи.

Наиболее подходящим для начала татуирования считается юношеский возраст. Родные приводят юношу к татуировщику, и тот делает эскиз. Это очень важно, так как татуировка наносится на всю жизнь.

Некоторые татуировщики нанимают несколько человек самого низкого происхождения и практикуются на них, оттачивая свое мастерство. После того как их спины безжалостно исколют и татуировщику они станут не нужны, они получат расчет и станут объектом насмешек и презрения соплеменников.

Существует также множество странствующих татуировщиков, которые бродят от одной деревни к другой и по дешевке обслуживают бедняков. Когда они покидают деревню, в ней остается десятка два маленьких палаток из таппы с одиноким обитателем в каждой из них; эти люди обязаны пробыть там до полного исцеления.

Мы покинули Ханнаману теплой звездной ночью.

Под утро я поднялся на палубу. Было тихо. Вахтенные спали. Даже рулевой и старший помощник клевали носом.

Рассвет сменился первыми проблесками зари. Прошло совсем немного времени, и кроваво-красный шар солнца выкатился из-за горизонта.

После завтрака мы решили окрестить Ваймонту и горячо обсуждали, какое имя ему дать. Одни считали, что нужно назвать его Воскресенье, так как в этот день он попал к нам; другие – Тысяча восемьсот сорок два, по текущему году; доктор же настаивал на том, чтобы островитянин не менял своего имени, которое означало, как он утверждал, «Человек, попавший в беду». Джермин положил конец спорам, наделив его морским именем Нос по ветру.

Мы находились теперь в открытом море, но куда направлялись, никто не знал. Повседневная работа сводилась к вахтам у руля и смене дозорных на мачтах. Увеличилось количество больных, и капитан тоже расхворался. Из-за этого нечего было и думать об охоте на китов. Мы шли на запад, вперед и вперед, и каждый день ничем не отличался от предыдущего. Мы не встретили ни одного корабля. Только альбатросы хлопали в небе над нами огромными крыльями…

Почему старший помощник скрывал место нашего назначения, осталось тайной. По его словам, мы направлялись в прекрасный промысловый район, который так и кишит огромными китами, которые не оказывают никакого сопротивления. Джермин никогда не сообщал нам нашего местонахождения в полдень, хотя обычно это делается.

Зато он, к всеобщему удовольствию, ухаживал за больными. Джермин готовил лекарства на шпиле в кокосовых скорлупах, на которых были написаны имена больных. Он считал также своим долгом поддерживать среди больных хорошее настроение, часами рассказывая им занимательные истории.

Из-за хромоты я не работал, только изредка бывал на вахте. Доктор старался завоевать мое расположение. Я по нескольку раз прочел от корки до корки его потрепанные книги, в том числе и трактат о желтой лихорадке, а также пачку старых сиднейских газет.

Дружба с доктором принесла мне большую пользу. Немилость капитана лишь усилила расположение к нему матросов, и они всячески проявляли свое уважение. Эти чувства распространились и на меня, как на его приятеля. Во время трапез нам всегда подавали первым и оказывали знаки внимания.

Складным ножом мы вырезали из кусочков дерева шахматные фигуры, а доской нам служила расчерченная мелом на квадраты крышка сундука. Я отметил свои фигуры, привязав к ним лоскутки черного шелка, оторванные от старого шейного платка. Матросы в шахматах ничего не смыслили; они следили за ходом игры в полнейшем недоумении.

Доски своего ложа я застелил старой парусиной и всяким тряпьем. Подушкой служил чурбан, обернутый рваной фланелевой рубахой.

В кубрике было очень грязно, и он был чрезвычайно тесен. Дерево было сырое и заплесневелое, а кроме того, искромсанное – кок часто пользовался для растопки щепками, которые откалывал от него. В покрытых копотью карлингсах виднелись глубокие дыры, когда-то прожженные пьяными матросами.