Тайпи. Ому (сборник) - Герман Мелвилл

Я не мог не проникнуться симпатией к прямодушному капитану, но, возмущенный ничем не объяснимым предубеждением против моего товарища, тотчас же ушел.

Когда я рассказал доктору о результатах свидания, он заявил, смеясь, что вайньярдец, должно быть, проницательный парень. Затем он начал настаивать, чтобы я отправился в плавание на «Левиафане», ибо ему хорошо известно, как мне хочется покинуть Эймео. Что до него, то, говоря по совести, он вовсе не моряк: и хотя «сухопутные крысы» очень часто нанимаются на китобойные суда, лично ему не совсем по вкусу мысль занять такое скромное положение. Одним словом, он решил еще некоторое время побыть на Эймео.

Я обдумал создавшееся положение и в конце концов решил покинуть остров. Зов моря и надежда добраться до родины, пусть не так скоро, были слишком сильны, чтобы можно было против них устоять. Особенно прельщало меня, что «Левиафан» был таким уютным судном, что ему предстояла теперь последняя китобойная кампания и немногим больше чем через год он обогнет мыс Горн.

Впрочем, ничто не вынуждало меня наниматься на все плавание и тем без всякой необходимости связывать себя. Я мог завербоваться лишь на ближайший рейс, оставив за собой в дальнейшем свободу действий. Кто знает, не изменятся ли мои намерения и не предпочту ли я добраться до родины короткими и легкими переходами?

На следующий день я отправился на пироге на судно, подписал договор и вернулся на берег с «авансом» – пятнадцатью испанскими долларами, завязанными в концы шейного платка.

Я убедил доктора взять половину денег. Так как и остальные мне были не очень нужны, я хотел отдать их По-По, чтобы отблагодарить за его доброту. Хотя он прекрасно знал ценность этих монет, не принял от меня ни доллара.

Через три дня в дом По-По зашел пруссак и сообщил нам, что капитан полностью укомплектовал свою команду, наняв нескольких островитян, и решил двинуться в путь с береговым бризом завтра на заре.

Это известие было получено под вечер. Доктор немедленно исчез и вскоре вернулся с двумя бутылками вина, спрятанными под курткой.

Я убедил По-По выпить прощальную чашу; и даже маленькая Лу, казалось огорченная тем, что один из безнадежно влюбленных в нее поклонников навеки покидает Партувай, сделала несколько глоточков из свернутого листа.

Печаль доброй Арфрети была беспредельна. Она даже упрашивала меня провести последнюю ночь под ее пальмовой кровлей, а утром она сама отвезла бы меня на судно.

Но на это я не мог согласиться. Тогда, чтобы у меня осталось что-нибудь на память о ней, она подарила мне тонкую циновку и кусок таппы. Позже, в теплых широтах, куда мы направлялись, эти дары, разложенные на моей койке, оказались очень полезными, не говоря уже о том, что всегда вызывали во мне самые теплые воспоминания.

Перед заходом солнца мы попрощались с великодушным семейством и поспешили к берегу.

Для моряков это была веселая ночка: они распили небольшой бочонок вина.

Часа через два после полуночи все затихло. Но едва первые проблески зари показались над горами, резкий крик разбудил кубрик; прозвучала команда сниматься с якоря.

Мы весело принялись выбирать якоря, паруса были поставлены, и с первым дуновением тропического утреннего ветерка, принесшего прохладу и аромат со склонов гор, мы медленно двинулись к выходу из бухты и проскользнули в проход между рифами.

Вскоре мы легли в дрейф, и к судну подошли пироги, чтобы забрать провожавших нас островитян. Перед тем как доктор перешагнул через борт, мы обменялись долгим и сердечным рукопожатием. Больше я никогда его не видел и ничего о нем не слышал.

Подняв все паруса, мы поставили реи прямо, и посвежевший ветер понес нас прочь от земли. Снова подо мной колыхалась матросская койка, и я ходил раскачивающейся походкой.

К полудню остров исчез за горизонтом. Перед нами простирался безбрежный Тихий океан.