Высоко над уровнем моря - Олег Татарченков

…-Ненавижу ментов, — скрипел зубами «Робин Гуд» из Волгоградской области, нежно поглаживая вытатуированную на кисти кошачью морду.

С учетом богатого по малолетству криминального прошлого и отсутствия смягчающих обстоятельств в виде стерв — баб, как у Путейца, Картузу был обеспечен стройбат. Там он честно отработал год, строя в песках никому не понятный секретный объект, потом заскучал по цивилизации. Поэтому разбавил в воде мочу заболевшего желтухой товарища, заработал болезнь Боткина и поехал набираться цивилизации в инфекционном отделении госпиталя.

И хотя истэблишмент мои бойцы не уважали, но неофициальный авторитет чтили. Афганский опыт принимался «урками» безоговорочно. Поэтому претензий к ним с мой стороны по дисциплине в служебное время не было. В свободное же ни могли творить, что хотели — это меня не волновало.

— Слышь, Андрей… — обращается ко мне Путеец.

Я недовольно поворачиваю к нему голову: только что с превеликими трудами раздобыл номер «Советского воина» с повестью об американских рейнджерах в джунглях Латинской Америки и не хочу, чтобы отвлекали от занимательного чтива. На основе своего военного опыта вижу, что процентов шестьдесят из описанного здесь — чистейшая галиматья, но читается занимательно.

У нас в палате — тихий час после обеда. Отделение накормлено, посуда вымыта, свой личный состав я побаловал не просто борщом, каким питались все остальные, а со сметаной. Ее я выменял в центральном пищеблоке на три пачки сахара. Ребятишки, работающие там, судя по всему, гонят самогон, и поэтому лишний сахар им никогда не мешает.

Откуда у нас взялся лишний сахар? Уметь надо! — отвечу на этот дурацкий для любого работника общественного питания вопрос. Отделение пьет сладкий чай и странный кофейный напиток из ячменя с соответствующим названием «Народный» Пьет! А это главное. Экономика должна быть экономной — учил в недавнем прошлом покойный Леонид Ильич. Вот мы и экономим. С каждого ведра жидкости у нас остается полпачки сахара. Он копится не по дням, а по часам и я думаю, что скоро буду его солить…

— Слышь, Андрей… — полусонно бухтит на соседней койке Путеец.

— Чего тебе?

— Анаши хочешь?

— Откуда вял?

— А ты чо, прокурор? Где взял… Из дома прислали. В письме. Не знаешь, как это делается?

Я знаю, как это делается, чтобы обмануть нашу военную цензуру, имеющую привычку выборочно просматривать письма личного состава. С другой стороны, не могу понять глупости Путейца, попросившего друзей прислать анаши из Казахстана, когда здесь, в Средней Азии, этого добра хоть обдолбайся до посинения.

— Будешь, говорю? — щедро предлагает косячок мой подчиненный и он же — мой приятель.

В Афгане я несколько раз пробовал курить чарс. Ничего из этого хорошего не вышло. В первый раз чуть не стошнило. Во второй к тошноте прибавились ватные ноги. В третий раз стало жутко весело. Что бы вокруг меня не говорили, хохотал до коликов в животе.

На этом разе я плюнул на это занятие, так и не дождавшись небесных глюков, про которые мне рассказывали знатоки. К тому же всегда перед глазами был живой пример в лице Щербатого и еще парочки заядлых ротных наркош. Эти ради косяка шли на все. Нужно мне дохнуть на боевых, если перед этим не поймал кумар, и иметь перевернутую психику? От этих наркоманов никогда не знаешь, чего ждать: то ли объяснения в любви, то ли выстрел в спину. В гробу я видал такую плату за «божественные видения».

— Не буду, — ответил я Путейцу, — Если хотите пыхнуть — вперед, мешать не буду. Но чтобы к ужину поднялись: народ кормить нужно. Если не поднимете с Мишкой свои жопы с кроватей — контужу.

— Не бзди, все будет чики — пики.

Я снова берусь за журнал. Но мысли от героических похождений рейнджеров Юйес Ай помимо воли начинают возвращаться к делам более прозаичным. Чертов Путеец, весь настрой сбил!

Вспоминаю, что надо занести оставшийся сахар и полбанки сметаны нашим парням, что лежат в терапии. У них в отделении воруют наверняка не меньше, но кормят хуже, чем у нас в инфекционном. Да и своей руки в кухонной команде у моих корешей нет.

Раскладка продуктов — тайна на уровне мироздания, простому смертному ее не постичь. Это я усвоил не сразу.

Едва появившись в столовой, я решил навести свой порядок: сдал выдавать столько, сколько положено. Сгнили спички, подложенные в формочку для выдавливания пайков сливочного масла (должно быть ровно тридцать граммов, а со спичками получается около двадцати) — отлично, новые класть не будем. Пусть ребята получают полновесную пайку. Сахар в чай или кофейный напиток — как полагается: две пачки на большую кастрюлю!

Отделение рубало и радовалось. Но я стал замечать странные вещи: продуктов на всех стало не хватать. В итоге моя кухонная банда, привыкшая к жирным пайкам, лишилась их вовсе. Все, с учетом наших законных порций, уходило на столы.

Мой команда особенно не роптала, поскольку я отделывался щедрыми гренками вместо первого-второго и масла на десерт. Слава Богу, белого хлеба и свежих яиц у нас еще хватало. Запахи от свежезапеченного хлеба плыли по всему отделению. Бойцы, бродя по коридору, завистливо ругали «оборзевших столовских». Знали бы они причину этих запахов!

Однако вскорости наш шеф бабуся заметила неладное и провела служебное расследование. В итоге спички в формочку благополучно возвратились и нормы в закладке сахара и раскладке творога стали прежними.

И всем все сразу стало хватать. Больные побурчали было по поводу урезанной пайки, но поскольку она не стала меньше той, к какой они привыкли раньше, бунта на корабле не случилось. Просто все посчитали, что новый старший столовой решил побаловать отделение в честь своего назначения на должность.

— Балда ты ивановна… — ласково выговаривала мне бабуся, — Ты забыл, что в пищеблоке тоже себя не забывают? А на складах? С начальством делиться надо? — Надо! Вот откуда недокладка продуктов идет. Мы — то что… Мы — нижнее звено, только их грехи покрываем. Да и на них равняемся… Будешь по чести всех кормить — половина твоих ребят вообще с голоду помрет. Вот тебе и ответ на вечную российскую загадку: все воруют, и все равно никто с голоду не пухнет.

… Ты уж меня, старую, послушай: я на этом все зубы съела. Раньше, по молодости, тоже принципиальная была. Ох, как меня колотили, за принципиальность — то мою… А потом нашелся умный человек — объяснил…

— Воровство такое… — продолжала развивать свою мысль до сих пор не оцененная нами по достоинству Дмитриевна, — не дюже вредная вещь. Больше живота все равно не съешь, а украденное с собой на тот свет нее возьмешь. Можно, конечно, за границу отправить, но граница у нас на замке. В общем, таким образом еще одно распределение между людьми происходит. Скажу тебе: более справедливое распределение, потому что берут люди то, что им недодают.

— Так по-вашему выходит — тырить все, что не приколочено, это справедливо? — не выдержал я.

— А это смотря кто и почему, как ты выражаешься, «тырит». Начальники — от жира, остальные — от недостачи. Начальники на это глаза закрывают, потому что уверены: придет время — можно и кулаком по столу стукнуть, обратно потребовать. Мол, дали тебе попользоваться — хватит. И выгребут тогда эти вторые закрома Родины, как миленькие. Историю изучал, про раскулачивание слышал? Сначала вам, товарищи крестьяне, земельку и НЭП, а потом — отдай все обществу и не греши. Вот тебе и вся система распределения.

А что до закона… Так у нас, в России, все люди — живые человеки. Не хотят, да и не умеют они под единый ранжир выстраиваться. Может, в других странах и получается у кого, а у нас — нет. Там, в тех странах, привыкли, как в чуланах, жить. А нам простор подавай, в ящик не загонишь…

Я смотрел на бабку, вытаращив от удивления глаза: вот тебе и «божий одуванчик»! Откуда она все знает?! А ведь действительно, дисбат в армии тем и страшен, что блюдут там воинские уставы строго и до абсурда. Там нет никакой отдушины для чисто человеческих отношений между власть имеющими и подневольными. Все покрывает ЕГО ВЕЛИЧЕСТВО ПУНКТ УСТАВА — параграфом любые дела легче прикрыть и будешь ты при этом спать со спокойной совестью.

— Ты что, милый, на меня с таким удивлением смотришь? — улыбнулась бабушка, — Я ведь не всегда на кухне работала. У меня отца, комдива, старого боевого товарища Блюхера, в тридцать девятом забрали. Мне тогда восемнадцать лет было: понимала, что к чему. На фронте друзья отца по гражданской не дали на передовой санитаркой сгинуть, в штаб армии перевели. Так что жизнь я видела с разных сторон.

Перед войной Сталин наподобие немцев свой параграф хотел для народа установить. А тут война случилась, и все стало на свои места: где оказались немцы со своим порядком, а прочие европейцы с верой в закон и цивилизацию? То — то.