Живой Журнал. Публикации 2014, январь-июнь - Владимир Сергеевич Березин

Дед иногда делал «сахарброды» — бутерброды, на которых, поверх тонкого слоя масла, насыпался сахар-песок.

Эти «сахарброды» вообще очень известная вещь — с маслом и без. Те, что без масла, чуть смачивались чаем, чтобы сахар с их не сваливался. Эти «сахарброды» упоминаются в воспоминаниях Елизаветы Драбкиной о Ленине (именно, о постреволюционном периоде): «Прежде чем разговаривать, он <Ленин — В.Б.> налил две чашки чаю из синего эмалированного чайника, стоявшего в углу. Поставил на стол блюдце с сахарным песком и тарелку нарезанного черного хлеба. Сахару было мало. Мы клали его слоем на хлеб и пили чай, как говорил Владимир Ильич, с “сахарбродами”»[1]. Впрочем, мой дед, мальчишкой переживший блокаду Юденича, тоже их очень любил — до поздних времён. Возможно, что это именно питерская традиция, потом распространившаяся далее. А колотый сахар я застал в Москве в семидесятые, ну и потом в разных чаепитиях восточного извода — когда к стаканчику чая подавались два кусочка именно колотого сахара.

Сахарные головы были в продаже ещё в семидесятые, правда, в основном в сельской местности.

Был так же сахар пилёный, в коробках. Там лежали кубики твёрдого сахара, что растворялся вовсе не сразу, как быстрорастворимый рафинад.

Особую ценность почему-то представляли сэкономленные в поезде кусочки железнодорожного сахара, завёрнутые в бумажку с изображением локомотива. Они были соединены по два, что-то в их было от конфеты, да только если не углядеть и чуть намочить краешек, этот твёрдый брусок рассыпался прямо внутри обёртки. Постный сахар был фруктовым. Влажные квадратики его продавались на вес. Кажется, он был трёхцветный — белый, зелёно-мраморный и розовый. Он летом, во время жары, слипался и его можно было резать наново.

Вообще, как исчезли сахарные головы, победил сахар-песок и кубики быстрорастворимого сахара. Пилёный и колотый куда-то исчезли.

Кстати, дед мой любил вспоминать простонародные байки «О том, как царь Николай…»: «Слыхали ль вы, как царь Николай чай пьёт? Берут большую-пребольшую сахарную голову, делают в самой макушке дырочку, и туда льют горячий чай. Вот так царь Николай чай пьёт». Следующая история, была, правда, не о сахаре: «Слыхали ль вы, как царь Николай спать ложится? Ложится царь Николай на двенадцать перин, а в Петропавловской крепости каждый час стреляют из пушки и кричат:

— Тихо! Царь Николай спит!»

Его сестру (она закончила Смольный институт), эти истории до крайности раздражали.

Извините, если кого обидел.

06 марта 2014

История про то, что два раза не вставать (2014-03-08)

Извините, если кого обидел.

08 марта 2014

Партизаны (Женский день, 8 марта) (2014-03-08)

Город Янев лежал перед ними, занимая всю огромную долину. Стёкла небоскрёбов вспыхивали на солнце, медленно, как жуки, ползли крохотные автомобили. Снег исчезал ещё на подступах к зданиям — казалось, это дневной костёр догорает среди белых склонов.

Армия повстанцев затаилась на гребне сопок, тихо урчали моторы снегоходов, всхрапывали тягловые и ездовые коровы, запряжённые в сани.

Они пришли из развалин Инёва, со стороны болот. Камни, камни. Валуны. Болота. Спящее море тайги.

Мужики перекуривали сладко и бережно, знали, что эта самокрутка для кого-то станет последней.

Издали прошло по рядам волнение, народный вождь Василий Кожин махнул рукой, это движение повторили другие командиры, отдавая команду своим отрядам, и вот теперь волной, повинуясь ей, взревели моторы, скрипнули по снегу полозья — повстанцы начали спуск.

— Бать, а бать! А, а кто строил город? — спросил Ванятка, мальчик в драном широком армяке поверх куртки.

— Мы и строили, — отвечал его отец Алексей Голиков, кутаясь в старую каторжную шинель с красными отворотами. — Мы, вот этими самыми руками.

— А теперь, Ляксей Иваныч, этими руками и посчитаем. За всё, за всё посчитаем — вмешался в разговоры белорус Шурка, высокий, с больной грудью, парень, сидевший на санях сзади. Прижав к груди автомат «Таймыр», он, не переставая говорить, зорко всматривался в дорогу. — Счастье наше ими украдено, работа непосильная — на кухнях да в клонаторах, сколько выстояно штрафных молитв в храмах Римской Матери? Сколько мы перемыли да надоили, напололи да накашеварили… А сколько шпал уложили — сколько наших братьев в оранжевых жилетах и сейчас спины гнут.

Мимо них, обгоняя, прошла череда снегоходов, облепленных мужиками соседних трудовых зон и рабочих лагерей.

— Видишь, сынок, первый раз ты с нами на настоящее дело идёшь. И день ведь такой примечательный. Помнишь, много лет назад бабы замучили двух товарищей наших, седобородых мудрецов — Кларова и Цеткина. С тех пор всё наше мужское племя чтит их гибель. Бабы, чтобы нас запутать, даже календарь на две недели сдвинули, специальным указом такой-то Римской Матери. Поэтому-то мы сейчас и его празднуем, в марте, а не двадцать третьего февраля.

Ну, да ничего. Будет теперь им, кровососам, женский день заместо нашего, мужского. Попомним, как они календарь поменяли и сдвинули всё на две недели — всё-всё, от Нового года, до престольных праздников, и наш мужской день превратился в их, женский.

А ещё, сынок, кабы не их закон о клонировании, так был бы тебе братик Петя, да сестричка Серёжа. А так что: мы с Александром только тебя и смастерили, да…

Близились пропускные посты женской столицы. Несколько мужиков вырвались вперёд и подорвали себя на блокпосту. Золотыми шарами лопнули они, а звук дошёл до Ванятки только секунду спустя. Потом закутаются в чёрное их невесты, потекут слёзы по их небритым щекам, утрут тайком слезу заскорузлой мужской рукой их матери.

Дело началось.

Пока не опомнились жительницы города, нужно было прорваться к серому куполу Клонария и захватить клонаторы-синтезаторы. Тогда в землянках инёвских лесов, из лесной влаги и опилок, человечьих соплей и чистого воздуха соткутся тысячи новых борцов за мужицкое дело.

С гиканьем и свистом помчались по улицам самые бесстрашные, рубя растерявшихся жительниц женского города, и отвлекая, тем самым, удар на себя.

Но женское племя уже опомнилось, заговорили пулемёты, завизжали под пулями коровы, сбрасывая седоков.

Минуты решали всё — и мужчины, спрыгнув с саней, стали огнём прикрывать тех, кто рвался ко входу в Клонарий.

Вот последний рубеж, вот он вход, вот Женский батальон смерти уж уничтожил первых смельчаков, но на охранниц навалилась вторая волна нападавших, смяла их, и завизжали женщины под лыжами снегоходов. Огромные кованые ворота распахнулись, увешанные