Проклятие - Октавиан Стампас

В Армана Ги вселилась необыкновенная бодрость. Он считал, что главная часть успеха уже достигнута. Осталось только незаметно, а лучше с легкой дракой, покинуть незапертую крепость. Построились в колонну. Роль тарана играл Лако. За ним второсортная боевая единица Симон. Третьим балласт — Наваз, ему всучили сомнительного происхождения мечище, он оттягивал безвольную руку. Арьергардом служил сам бывший комтур Арман Ги. Германский неудобный клинок был в его руках.

Освещая дорогу факелом, его нес Лако, стали пробираться по запутанным внутренним переходам. Повезло, что никто из безносых не попался на пути. Впрочем этому было объяснение — гонг. Его гул оттягивал к себе жителей крепости. Очень было бы хорошо, если бы они погрузились хотя бы на несколько часов в пучину, пусть и притворного горя и скорби по своему почившему предводителю. Беглецам этого времени хватило бы и скрыться и замести следы.

Но случается так, что везение изменяет даже тем, кому обычно везет.

Когда вооруженная четверка выбежала на внутреннею галерею, внизу лежал, пустынный двор. До полуоткрытых в сторону свободы ворот оставалось шагов пятьдесят. Десять вниз по ступеням и сорок горизонтально по мощеному двору. Но тут случилось нечто страшное. Раздался тяжелый многоголосый рев и из трех широких дверей, выводивших во двор из толщи крепостного дворца, хлынуло три потока людей. Сначала могло показаться, что в этой каше, богом является беспорядок, но очень скоро глаз признал свою ошибку. Никакого, беспорядка, наоборот, шло упорядоченное и организованное избиение безносыми всех прочих. Не трудно было догадаться кем являются эти прочие.

Визг, рев, хрип.

Струи, ручьи, реки крови.

Сорок шагов до крепостных ворот стали непроходимы.

— Назад, — скомандовал Арман Ги.

И вовремя, некоторые из безносых, расправившись со своими евнухами, стали посматривать по сторонам в поисках работы. Не стоило ждать, когда они поднимут глаза вверх.

Последовало еще одно путешествие по скользким, противным внутренностям Рас Альхага. Если бы у беглецов было время размышлять, они могли бы подумать, что путешествуют внутри огромной жабы.

Наконец удалось отыскать местечко удобное для незаметного бегства. Часть стены съехала по склону, внизу травянистый откос.

Первым сбросили Наваза. Он в полете потерял меч и сознание. И слава богу, что приземлялся безоружным, обязательно зарезался бы. За ним последовал бывший комтур. Крякнул приземлившись и грузно покатился по траве. Симону и Лако уже пришлось доказывать свое право на прыжок. Один безносый, но глазастый стражник высмотрел их и налетел сзади. Лако, почуяв его приближение успел развернуться и уклониться. Острие вражеского копья высекло из голого камня бессильные искры. Второй попытки себя убить Лако не предоставлял никому. Кривой сарацинский клинок блеснул на солнце выйдя из спины нападавшего. Дав ему воинственно покрасоваться лишь долю мгновения, слуга бывшего комтура выдернул его и прыгнул вместе с Симоном вслед за остальными.

Бежали изо всех сил, но сил было не так много. Даже персидские братья не скулили. Возле поворота дороги остановились, чтобы отдышаться и оглянуться. В отличие от античного персонажа, покидавшего аид, правильно сделали. Ибо вот что увидели.

На стене Рас Альхага стояло несколько человек, держа в руках хорошо знакомую бывшему комтуру кадку и силились ее перевернуть. Наконец им это удалось и огромный кусок мертвого мяса бесшумно полетел на камни, несколько раз нелепо подпрыгнул и исчез в небытии. Состоялось воздушное погребение.

Но не это сильнее всего впечатлило беглецов. А зрелище того, как из ворот крепости выбегают люди и во множестве. Трудно было различить, без носов ли они, но можно было сказать с уверенностью, что они с оружием.

— Бежим! — заорал Арман Ги.

И команду не пришлось повторять дважды. Предстояло карабкаться в гору, в то время как погоне дорога стелилась под гору. Так что расстояние очень скоро естественным образом сократилось до мизерного. А охотник тем азартнее, чем ближе добыча.

Охотников было около двадцати. Бегали они не все одинаково хорошо. Но, к сожалению, соревнование в скорости по сути происходило между самыми медленными среди убегающих и самыми быстрыми из догоняющих.

Уже очень скоро случилась первая стычка.

Лако, притворно отстав от остальных, схватился с самым ретивым бегуном. Его кривой меч, которому как бы понравился вкус крови безносых, сделал свое дело также быстро, как и в первый раз.

Вид зарубленного товарища не облагоразумил его друзей. Скорее наоборот вселил в них ярость.

Во второй раз отставать и отбиваться пришлось обоим франкам, причем сразу против троих безносых. Нападавшие оказались, в общем, неумехами. Но стройному и быстрому их убийству мешала одышка и неровности под ногами.

И тут еще этот крик.

Распоров пасть от уха до уха одному из преследователей, Лако обернулся и увидел, что на прячущихся в тылу братьев набегает двое безносых, обошедших место битвы справа. Кричал Наваз. Старший брат поднял копье и метнул. Он не врал, когда говорил, что умеет обращаться с оружием. Острие пробило горло негодяя. Но второй, подлетев, раскроил топором визжащую голову Наваза и крик захлебнулся в собственной крови.

Безоружный Симон бросился бежать. Безносый дико ощерившись кинулся в его сторону, испытывая уже не охотничьи, а палаческие чувства. Он был уверен, что жертва от него не уйдет. Хуже, что также думал и наблюдавший с расстояния в пятьдесят шагов эту сцену Лако. Но ошиблись оба, безносому не суждено было воспользоваться возможностью убить и второго перса.

Он вдруг, замер на бегу и рухнул лицом вниз. И из его спины медленно вышло острие стрелы упершейся оперением в камни.

Безносые, во множестве выбежавшие на каменистую поляну между еловых стен, увидев фигуру всадника стоящего в полусотне шагов в тени леса, тут же бросились бежать обратно.

Хозяин и слуга утерли пот со лба.

Брат склонился, рыдая, над братом.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ. АВИНЬОН

— Вы?! — удивление Климента V было искренним, хотя, по размышлении, вряд ли в свете могло быть что-то способное удивить наместника бога на земле.

Кардинал де Прато смиренно приблизился и смиренно же поцеловал руку Его святейшества. За протекшие годы, а их было числом пять, он изменился мало. Все так же был сух, землист цветом кожи, скуп в движениях и прост в одежде. Папа же изменился заметно, образ жизни, весьма далекий от подвижнического, сказался на его облике. Мешки под глазами, желтый отлив белков глаз, одышка. Даже в сидячем положении дыхание первосвященника было затруднено. Де Прато окинул его понимающим взглядом, в котором было мало участия.

За стенами авиньонского дворца стояла поздняя осень, в покоях Его святейшества, несмотря на пылающую пасть камина и десяток переносных жаровен, расставленных по углам, было прохладно. Климент кутался в подбитую мехом полость, с лица не сходи, недовольное выражение.

— Представляете, какие холода. Что-то будет зимой, — не удержавшись, пожаловался он.

Кардинал не отреагировал на эту жалобу. На нем была простая, суконная хламида без всяких украшений и утеплений, и он не испытывал никакого неудобства.

— Холод не вокруг нас Ваше святейшество, а внутри.

Папа брюзгливо поморщился.

— Знаю, знаю я эту вашу страсть к поучениям. А как умный человек, вы должны были бы знать, что путем говорения правильных слов еще никому не удалось помочь.

Де Прато сухо поклонился.

— Лучше уж говорите о деле. Ведь не без дела же вы явились сюда.

— Разумеется с делом, Ваше святейшество.

— Ну, так я жду.

— У меня к вам два значительных известия.

— Я не буду за вас решать, с какого вам лучше начать, — недовольно пробормотал Климент V и, выпростав руку из-под полости, потянулся к бокалу, стоявшему рядом на изящной кипарисовой подставке.

— Умер император.

Рука папы застыла в полете. Он невольно прищурил один глаз и с надеждой спросил.

— Константинопольский?

— Нет. Умер Генрих VII, император Священной Римской Империи. Это произошло неделю назад в Сиенне.

Климент V откинулся на спинку своего высокого кресла, что-то огорченно шепча про себя. Отчетливо выделить что-то в потоке этого тихого сетования можно было лишь слова «опять все сначала».

— Все сначала, да простит меня Святой Франциск.

Де Прато ответствовал понимающим молчанием. Он даже не спросил, почему воскликновение отнесено именно к этому святому.

Климент, тяжело и раздраженно вздохнув, вдруг проговорил.

— А почему вы никогда не извещаете о своем приезде, почему вы всегда появляетесь неожиданно, что это за неуважительная манера?!

Де Прато наклонил голову, он понимал, что отвечать на эти вопросы не требуется. Речь папская запнулась и возобновилась в виде утробного вопля.