Любимая мартышка дома Тан - Мастер Чэнь

И, глядя только что взошедшему на трон юноше в глаза, я сказал:

– Самарканд ждёт вас в гости, властитель. Когда найдётся время. А пока что я привёз вам письмо от сестры.

Сестра ябгу, уже месяц наслаждавшаяся положением гостьи моей семьи (и лучшей едой, и банями, и музыкой, и редчайшими – на выбор – шелками из наших хранилищ), хорошо понимала, что делает. Она напоминала брату, что нет такого кагана или ябгу, которому стоило бы навсегда поссориться со «страной воды», Согдом. И потому, что для человека Великой Степи «водяные города» – это вечная мечта об удовольствиях, от тёплой ванны до горячего тела зеленоглазой танцовщицы. И потому, что карлуки, чьи земли были зажаты между империей и Согдом, жили тем, что облагали караваны данью. А для этого караваны должны были как минимум идти через их территории. Если же границы империи будут отодвинуты слишком далеко на запад, то карлукам будет попросту не с чего брать дань – караваны пойдут уже по землям империи, а карлуки, оттеснённые от Пути на север, окажутся всеми забыты. И сестра в своём письме мягко напоминала новому властителю именно об этом, даже не намекая на своё положение добровольной заложницы.

Ябгу очень быстро понял, кто и зачем приехал к нему в ставку, но ему, только-только осваивавшему подушки своего трона, ещё предстояло понять все прочие особенности ситуации. Не в последнюю очередь то, на что годится его нынешний союзник Гао Сяньчжи, если через имперские боевые порядки свободно скачут туда-сюда разведчики некоего Маниаха из торгового дома Маниаха, да ещё и он сам.

Молодой предводитель карлуков очень медленно, но верно осознавал, что, может быть, оказался не совсем на той стороне, на которой следовало.

Висела тяжёлая пауза.

– Если властитель позволит, я заверну за ответом… ну, хотя бы завтра, – прервал я эту паузу. – Хотя можно и по-другому. Когда вся эта глупость закончится, может быть, вы просто пожалуете к нам в Самарканд. В качестве дорогого гостя.

Юноша благодарно махнул рукой, отпуская меня.

То был четвёртый день изнурительной битвы, которую каждая сторона смертельно боялась начинать всерьёз. На пятый день всё изменилось.

Огромный груз лежал в эти сутки на плечах юноши. Куда качнуться? В сторону империи – и завоёвывать для неё мечами тюркских воинов прекрасный Согд? Или в сторону халифата, владеющего Согдом, халифата, чьи властители так далеко отсюда?

В итоге этих размышлений ночью перед пятым – и последним – днём битвы ябгу снял свой лагерь и аккуратно поместил его между имперским и нашим – лицом к покинутым союзникам.

Великая Степь сказала своё слово – сказала его молча и неподвижно.

До сих пор не знаю точно, бросил ли в тот день ябгу свою кавалерию в бой. Или кто-то из его командиров приказал какой-нибудь конной линии чуть подвинуться вперёд на поле.

Но когда утром пятого дня имперская армия увидела это движение конной стены сквозь пыль, солдаты Гао Сяньчжи побежали при первом же паническом крике, который всегда раздаётся в таких случаях: «обошли», «отрезали» или ещё что-нибудь подобное.

А бегущие – гибнут.

– А император в итоге простит, – таковы были мои прощальные слова, обращённые к ябгу. И я, кстати, оказался прав. Императору хватало забот с восточными тюрками – киданями на другой границе, где я находился сейчас, через четыре года после битвы у Таласа. Слишком долго обижаться ещё и на западных тюрок ему было невыгодно, тем более что на том же тюркском западе возникла новая сила – уйгуры. Лучше было обидеться на собственного полководца Гао Сяньчжи за его авантюру.

Оставалось надеяться, что господин Чжоу никогда не узнает всего о моих конных прогулках по полю боя у реки Талас. Достаточно и того, что он вообще знает, что я там был. А он – он бессильно наблюдал за нашими несущимися фигурками в имперских мундирах и тщетно посылал своих разведчиков на перехват. Четыре года назад. Как давно!

Я потряс нетрезвой головой и почти пришёл в себя. Пограничник слева хлопал меня тяжёлой ладонью по колену в знак одобрения и утешения. Я подумал, что если его заскорузлой рукой провести по действительно тонкому шёлку – шаньдунскому или тем более лоянскому, – то за заусеницами потянутся нитки.

И попробуйте объяснить этим ветеранам, что их рубят мечами и протыкают стрелами на границе для того, чтобы коллекционер Ни Жошуй продолжал собирать редкие свитки, служанка или дочь господина Чжоу покупала на дешёвом Западном рынке бледно-лазоревый с белой каймой шёлк (мода этого лета), а Чжоу-гун обнимал очередного любовника. Для пограничников империя – это закованные в броню ряды гвардии, которые – если повезёт, – понесутся сюда так, что степь закачается под копытами, и обратят врагов в безумие и ужас, а своих спасут или похоронят с почестями. Империя великих поэтов и музыкантов тут никому не нужна.

Я поймал себя на мысли, что рисовое вино на самом деле не так уж плохо – чуть смолистое, с приятнейшей кислинкой. Ночь была прохладной, чадящий дым масляных плошек – почти сладким. В дальнем конце двора раздавались ритмичные хлопки и вопли: это нетрезвый господин Ду танцевал тюркский танец с мечом, бешено кружась на месте.

И вдруг произошло что-то непонятное. Тех, кто помоложе, начало как будто сдувать ветром с ковров и подстилок. Моё поле зрения начали заслонять фигуры поднимающихся с мест людей; нервно закачались огни светильников. Плоские пьяные лица на глазах менялись, становясь жёсткими. Обмениваясь короткими спокойными репликами, солдаты и офицеры быстрым и уверенным шагом двигались с гостиничного двора к слабо освещённым коновязям.

Я бросил на ковёр несколько монет и тоже вскочил на ноги. Я прошёл достаточно войн, чтобы усвоить: если в действующей армии – или пограничном округе, что почти одно и то же, – происходит что-то непонятное, если так много вооружённых людей разом идут к коням, то безопаснее оказаться среди них, чем сидеть и ждать неизвестно чего. Особенно если на тебе нет брони и ты чувствуешь себя голым, как червяк шелкопряда перед заколкой для волос. В такой ситуации твоя броня – это стена солдатских тел вокруг.

У коновязи я столкнулся с господином Ду, который, к моему уважительному удивлению, явно руководствовался той же логикой. Он неприязненно посмотрел на меня, кивнул и исчез в темноте вместе со своим посредственным конём. Мышка с тоской протянула к своему уносящемуся четвероногому другу нос.

Глухой грохот копыт постепенно наполнял улицы. Тёмные конные толпы на глазах оживали металлическими проблесками – из седельных сумок на скаку с лязгом извлекались броня и вооружение.

Вокруг меня была высококлассная армия. Никто не кричал и не вопил. Никто не загораживал улицу. В темноте звучали спокойные краткие команды, ровные цепочки всадников уверенно текли в сторону южных ворот города, а потом вон из них-и я за ними.