Удар «Молнии» - Сергей Алексеев

В этом доме слишком мягко стелили, чтобы верить всему, что происходит и произойдет еще.

Наконец, он добрался до телефона, проявив нарочитую волю гостя, и стал названивать всем, чьи номера помнил. Головерова сеть оказалась на повреждении, Тучков не отвечал вообще, Отрубина не оказалось ни дома, ни на работе. И тогда Грязев набрал телефон деда Мазая. Трубку взяла жена: в тоне нескольких дежурных слов, произнесенных ею, Саня услышал скорбь. Не издал ни звука, отключился, оставшись в растерянности.

Стол у хозяина напоминал больше свадебный, чем поминальный, однако даже после трех рюмок коньяку пища не полезла в горло. Грязев хотел побыть один и запросился домой. Мангазов и слушать не хотел, поскольку час был поздний, машину он отпустил, а отправлять гостя на метро считал вообще неприемлемым вариантом. Грязеву многое показалось странным в поведении хозяина, однако проявлять крайнюю решительность и обижать его тоже было неловко. Он согласился на ночевку и скоро улегся в отдельной комнате на мягкой тахте. Предназначенная для него дама пришла через несколько минут и присела возле Сани.

— Я сегодня не в форме, — сказал он. — Ложись и спи, завтра разберемся. Спокойной ночи.

Скатившись на один край, натянул одеяло и попытался сосредоточиться, прокрутить последние события в памяти и выстроить логику их развития. И неожиданно ощутил прилив стыда. Игры с милицией, погони, постоянный самоконтроль сделали свое дело: он стал маниакально-подозрительным, и естественное радушие человека, тем более обостренное скорбью, растолковал черт знает как! Они оба с Мангазовым опоздали на похороны, и это обстоятельство, разумеется, объединило их. Ко всему прочему, впереди была одинокая ночь… А он постарался устроить праздник, пусть поминальный, но все равно праздник! Он видел, что Грязев с дороги, обносившийся, немытый, без домашнего тепла и женского внимания. Взял и, как всякий внимательный, благородный человек, создал для бродячего «зайца» маленький рай. У деда Мазая случайных друзей не было…

Он встал, набросил халат и вышел на кухню. Хозяин курил, сидя в плавающем кресле, а его женщина убирала со стола.

— Ты прости меня, — повинился Саня. — Я о тебе… Одним словом, пуганая ворона куста боится.

— Какие проблемы, — засмеялся он. — Что ты!.. Молчи-молчи. Я все понимаю. Давай-ка махнем по стаканчику на сон грядущий! Он сам налил коньяку в серебряные стаканчики.

— Ценность жизни начинаешь понимать, когда умирает кто-то близкий, — сказал Мангазов. — И начинаешь каяться, что был невнимателен, не писал долго, не звонил, мало делал ему добра, своей смертью близкие люди соединяют нас, тех, кто остался жить. Так выпьем за то, чтобы нам больше не раскаиваться. И никогда не терять друзей!

Неожиданно для себя, повинуясь внутреннему толчку совести, Грязев обнял его и ощутил набегающие слезы. Не стесняясь их, он засмеялся, помотал головой от распирающей душу благодарности и выпил. Вернувшись в свою комнату, он осторожно забрался в постель и сел, подложив под спину подушку. Дарованная ему женщина — чужая, случайная, непознанная, как весь этот мир, — лежала рядом с потрясающей доверчивостью и милой улыбкой. Падающий в окно голубоватый свет ночи делал ее очаровательной, но вызывал желание только любоваться.

— Отчего ты такой? — вдруг спросила она. — Тебе жаль своего генерала?

— Генерала жаль, — проронил он. — Я еще не осознал, что его нет…

— Тогда почему же плачешь?

— А я разве плачу? — изумился Саня.

— Вижу, у тебя бегут слезы…

— Это оттого, что всех люблю, — признался он и засмеялся. — Пассажиров люблю, случайных попутчиков, цыган… Какие все прекрасные люди! А почему-то живешь и не замечаешь…

— И меня любишь? — спросила Валя, положив ему голову на живот.

— Люблю! — не задумываясь, воскликнул он. — Ты самая прекрасная на свете! Мне боязно прикоснуться — такая нежная, восхитительная!

— О, что я слышу! — застонала она от радости. — Но ты завтра утром забудешь свои слова. Уйдешь и исчезнешь.

— Не хочу, чтобы приходило завтра, — зашептал Саня. — Вообще ничего больше не хочу, мне сейчас так хорошо!.. Странно, погиб мой командир, а я ощущаю восторг.

— Это восторг жизни, — мягко и с любовью вымолвила она. — Все познается в контрастах. Прикосновение к смерти вызывает обостренную жажду жить, открывает зрение, и мы начинаем видеть мир в красках.

— Я вижу, как светится твое лицо… Я боюсь, что ты исчезнешь!

— Держи меня крепче — не исчезну, — засмеялась Валя. — У тебя такие сильные руки. Держи!

…Он не проснулся, а скорее очнулся, выплыл из небытия, и первой мыслью был вопрос: где я?

Совершенно незнакомая комната с белой мебелью, драпированные стены, хрустальная люстра под высоким потолком, такие же бра… Он попытался вспомнить, как попал сюда, но сознание было чистым, как лист бумаги. И отчего-то побаливал позвоночник, напоминая о себе при каждом движении, чего он не ощущал никогда.

На надувном пуфе лежала чужая одежда — тренировочный костюм, скомканный, снятый впопыхах. Даже трусы оказались чужими…

«Что со мной?» — будто бы спросил он и ощутил, как в сознании возник некий штрих — отправная точка, размытая, едва заметная, — будто бы похоронили деда Мазая. Мысль эта, как наплывающий кадр, медленно вышла из глубины и наконец утвердилась: да, был на кладбище… И неужели после этого так напился, что выключилась память? Тогда где, с кем? Почему оказался здесь?..

Такого еще никогда не было. Не был сильно пьяным, не находился под наркозом, ни разу, даже при ранениях, не терял сознания. Неужели все-таки напился? Есть ощущения похмельного синдрома…

Почему-то рядом оказалась вторая подушка, легкий розовый след помады…

Он снова вернулся мыслью к могиле, обложенной венками, усыпанной букетами цветов. Вспомнил, как сидел и поминал в одиночку. И чем-то был недоволен… Или возмущен?

За стеклянной дверью послышались легкие шаги. Грязев мгновенно сел на постели — сейчас все и прояснится!.. Вошла молодая женщина в широкой и длинной майке — волнистые каштановые волосы, узкое лицо, стремительный, смеющийся взгляд. Совершенно незнакомая… Внесла блестящий поднос.

— О, ты сам проснулся! — обрадовалась она. — Я принесла тебе кофе. Но сначала выпей коньяку.

Она поставила поднос на ночной столик и, опустившись на колени, подала Сане высокий серебряный стаканчик. Бывают чудеса на земле!.. Он выпил, благодарно поцеловал ей руку: если так набрался, что отшибло память, надо хоть изображать, что все помнишь…

— Бывают чудеса на земле, — сказал он вслух и взял чашку с кофе.

По тому, как она бессовестно села перед ним на тахту, могло означать, что ночью здесь были жаркие бои. Откуда она взялась? Может быть, ехал в попутной машине с кладбища, познакомился и оказался тут?..

Гадать можно было бесконечно. Грязев допил кофе и начал одеваться.

— Все так и бывает, — с неожиданной тоской сказала женщина. — Сейчас ты уйдешь и никогда не вернешься. Как жаль, что все так скоро кончается. Приходит утро, забываются слова…

Она достала сигареты из ночного столика, закурила и отвернулась. Перед глазами стояла ее узкая спина с красивыми рассыпавшимися волосами.

— Действительно, я ничего не помню, — признался он и сел.

— Это не делает тебе чести, — тихо проронила она. — Но я не обижаюсь. И не держу тебя… Сама виновата. А вольному — воля!

«Господи, как стыдно! Стыдно! — ужаснулся он. — Что говорил ей? Какие слова?..»

— Прости меня…

Она молчала, сигаретный дым поднимался над головой голубыми светящимися струйками. Саня перебрался на ее половину тахты и увидел слезы. Женщина плакала беззвучно. И вдруг он вспомнил, что вчера тоже плакал! Но отчего? Почему? Жалел командира?..

— Хочешь, я тебе спляшу? — предложил он, чтобы развеять горестную ситуацию. — Чечетку? Знаешь, я умею бить чечетку!

— Знаю, — вымолвила женщина.

— Откуда ты знаешь?

— Вчера ты бил чечетку… — Она обернулась — пепел упал на одеяло. — Не нужно себя насиловать. Если хочешь — уходи, я не люблю лживых слов и отношений…

— Никуда я не уйду! — заявил Грязев, задетый за живое. — Я никогда никого не обманывал!

Он отнял сигарету, потушил ее в пепельнице, пальцами и ладонями вытер слезы на ее лице и изумился собственной бесчувственности — как можно было обидеть такую женщину?! Во влажных зеленых глазах стояла бесконечная тоска расставания. Он представил себе, как сейчас она скорчится на постели и уже заплачет по-бабьи, в голос, если за ним закроется дверь. Саня обнял ее, положил на спину и, поглаживая лицо кончиками пальцев, восхищенно выдавил:

— Какая ты прекрасная… Боязно прикоснуться к тебе…

— Врешь, — горько сказала женщина. — Ночью ты говорил мне это… И забыл.