Удар «Молнии» - Сергей Алексеев

— Вас слушают, мадам!

— Здорово, заяц, — буркнул дед Мазай. — Знаю, что появился… Слушай внимательно. Через полтора часа приеду. Не один. Есть серьезный базар О жратве и выпивке не суетись, привезем с собой. А пока отдыхай.

Он нарочито говорил вульгарно и грубо — играл под «крутого», скорее всего, из-за привычной конспирации И голос был старческий, непохожий…

— Мадам, вы ошиблись номером, — съерничал Глеб. — Здесь живет честный московский обломов.

— Приеду — еще и вздрючу, — пообещал генерал. — Чтоб жизнь медом не казалась.

— А базар по существу? Или так, ради базара?

— По жизни, заяц, по жизни…

— Отвали дед, а? Ты меня притомил.

— Брякать не буду, чтоб соседей не тревожить, — предупредил генерал. — Жди у двери, откроешь без звонка. Пока, сынок.

Дед Мазай положил трубку. Глеб с минуту сидел над телефоном, как над пойманным ежом, затем спохватился и заспешил к выходу. Ключ как всегда забыл, поэтому приотворил дверь и скачками устремился вниз.

И снова его смутила стальная преграда, установленная вместо обыкновенной двери с филенками из фанеры, некогда бывшей в Москве непреодолимой стеной. Постучал — звук оказался глуховатым, словно металл был заполнен песком, что, впрочем, не исключено.

Помнится, «мягкая игрушка» боялась оставаться в своей квартире только из-за ненадежной двери. Теперь же, за броней, ее голос звучал спокойно и даже дерзко.

— Кто там?

— Сосед сверху, — представился Глеб. — Представляете, над вами живет еще одна живая душа.

— Не представляю, — послышалось из-за двери вместе с щелканьем замка.

Перед Глебом стояла незнакомая женщина в легкомысленно коротком платье, с обильным макияжем на лице — весьма напоминающая «ночную бабочку» с Тверского. Эта не пришла с работы, а только собиралась на нее…

Наметанный глаз изучал клиента.

— Странно, — проговорил Головеров. — Раньше у меня была другая соседка… снизу.

— Я купила эту квартиру, — был несколько надменный ответ.

— Когда же?

— Летом девяносто четвертого. А что? Почему вас это интересует?

— Меня это совсем не интересует, — бросил он. — Куда же уехала прежняя хозяйка?

— Не знаю. Купила квартиру. — Она переступила изящными и, надо сказать, притягивающими взгляд ножками. — Что еще?

— Ничего, — сказал Глеб. — Желаю трудовых успехов.

Домой он вернулся обескураженным и подавленным, но поразмыслив схватил телефонную трубку. Один звонок дежурному, и можно установить, куда переехала «мягкая игрушка». Но вспомнил, что не знает ее фамилии. А также пароля, позволяющего брать в конторе справки по телефону.

До приезда деда Мазая была уйма времени, поэтому он снова лег на диван и натянул на ноги плед. Под головой оказался учебник голландского языка, который однажды он уже брался изучать. Глеб опустил его на пол и закрыл глаза — можно было бы поспать часок, пока в тесную квартиру не ввалится толпа во главе с генералом и не начнется «базар».

Однако перед глазами сразу же возникла белая чалма Диктатора, затем медленно проявилось лицо.

Он не стал дожидаться, когда привидение откроет рот — и открыл глаза.

Белый потолок, едва различимые отметины, оставленные пробками от шампанского — и здесь когда-то было весело и безмятежно…

Он повернул голову, уставился в окно и через минуту на фоне синеющего вечера за стеклом увидел полупрозрачную фигуру «куклы Барби» с затемненным, смутным лицом.

И вдруг почувствовал слезы, горячие капли стекали по носу и виску, накапливались в щетине усов и небритых щек.

Слезы были, но душа не плакала, оставаясь холодной и твердой, словно перед броском в огонь. Образ «куклы Барби» раздвоился и потерял очертания, превратившись в белесый столб.

Глеб усмехнулся, вытер лицо ладонью, и в тот же миг заметил на потолке стремительно растущее темно-синее пятно, напоминающее грозовую тучу в безоблачном небе.

Гром не прогремел, но капли горячего дождя, набирая темп, густо застучали по лицу и рукам. Еще через минуту туча заволокла потолок и начался ливень по всей комнате.

Надо было бы встать, пойти к верхним соседям или вызвать аварийную службу, но Глеб лежал, раскинув руки, и радовался, что наконец-то заплакал на самом деле, и настоящие слезы, омывая глаза, высвечивали почти угаснувший мир.