Удар «Молнии» - Сергей Алексеев

— Это — свои?! Какие же свои, если чуть не ухлопали?! Если хуже душманов обложили!

— Мы разобрались, — уклонился Грязев. — Ошибка вышла. Они не хотели, так получилось.

Он подскочил к Сане, тяжело дыша в лицо, заговорил отрывисто:

— Хочешь, чтобы я поверил? Ошибка?.. Не надо лапшу на уши! Я не мальчик! Я два раза Гудермес брал! Ошибка! В гробу я видел! Предатели!

— Отставить разговоры! — вдруг прорычал мягкий и интеллигентный танцор. — Выполняй команду. Оружие — сдать! Поедешь к матери!

«Ковбой» шарахнул пистолет о землю, сделал несколько шагов в сторону и упал в траву. На сей раз лежал молча, не шевелясь, без всякой истерики. Загудевшие в фургоне голоса разом стихли…

— И ты выкладывай оружие, — успокоившись, проговорил Саня, толкая в бок Анатолия Ивановича. — Тоже поедешь к матери.

Снайпер вопросительно посмотрел на Головерова, дернул плечами.

— Ты же обещал, Глеб… В спецподразделение…

— Из моего рюкзака тоже достань и — в кучу.

— Ты же обещал…

— Обещал — сделаю! И найду, когда понадобится. Выполняй приказ!

Анатолий Иванович направился к «Москвичу», неторопясь открыл дверцу, подвинул ногой связанного и пришедшего в чувство водителя фургона и принялся выбрасывать рюкзаки на землю.

Головеров помог Грязеву втолкнуть забинтованную ногу в ботинок.

— С кем нас спутали?

— Ни с кем, — просто ответил Саня. — Получили приказ уничтожить группу чеченских террористов, перешедших ночью на территорию Краснодарского края.

— Так все-таки, с чеченцами?

— Нет, в приказе значилось, что все четверо — русские, могут выдавать себя за офицеров спецподразделения «Молния».

— Откуда у них такая информация? Слишком оперативно, — не поверил Глеб. — Ну, немного подшумели на границе… В остальном шли чисто. Что это за команда? — он показал головой на трассу.

— Команда — ерунда, сборная солянка. Спросил бы лучше, откуда приказ. А приказ — из нашей конторы, то бишь, из Москвы. Вот это оперативность!

— А они — не того? — Головеров снова кивнул на дорогу. — Не врут?

— Нет, не того… Почему и кинулись исполнять, более полусотни народу на ноги подняли. Трупы следовало доставить в Москву, как секретный груз.

— Уважают…

— Не то слово… Особенно зауважали, когда мы их группу захвата взяли в заложники. Только после этого пришло им в голову: чего это «чеченские террористы» не отстреливаются?

— Да, еще и пляшут под огнем! Умные, однако!.. Все равно не врублюсь, как вычислили. — Глеб закончил перевязку. — За нашим движением контроля не было, гарантия. Ни в Чечне, ни здесь.

Солдатики разоружались — выкладывали на траву оружие и боеприпасы, двигались нехотя и виновато. Головеров бросил в их сторону короткий взгляд, но Грязев заметил это, мотнул головой:

— Не они, исключено. Полагаю, спутник повесили, с системой слежения и идентификации объектов. Почему так оперативно Москва и сработала.

— Что сказать? Умеют и наши, когда захотят!

— Когда сильно захотят, — поправил Грязев. — И не наши…

— А чей конкретно был приказ? — вцепился Глеб.

— Вот это нам и предстоит выяснить. Полковник Сыч там уже ищет, но никаких концов. Так что работа у нас в Москве будет…

Саня отбил чечетку, посмотрел на ботинки.

— Ничего, дойдем до Берлина, как говаривали в старину!

Головеров посмотрел в небо, ощутил на себе чужой пристальный взгляд и натянул до глаз вязаный подшлемник. Тем временем Анатолий Иванович украдкой огладил, обласкал рукой собранный «винторез», затем демонстративно вставил его в фаркоп грузовика и налег всем телом, пытаясь загнуть вязкую, но прочную сталь ствола…

К своему дому Глеб подходил без всякой осторожности, напрямую, глядя вперед, а не по сторонам, как полагалось бы. С улицы посмотрел на свои окна — зашторено, ни щелочки…

На двери подъезда оказался новый кодовый замок, в общем-то, пустяк для опытных глаз и рук, однако провозился с ним минуту, внезапно ощутив волнение. На площадке и лестнице сделали ремонт в его отсутствие, сменили колер стен и вроде бы запах стал другой… Он остановился перед дверью «мягкой игрушки» и тоже не узнал ее — стальная, с сейфовым замком и кнопки звонка вообще нет, что и удержало его от немедленного визита. Да и час был неподходящий — пять вечера…

Глеб поднялся на второй этаж и самоуверенно хмыкнул: судя по всему, юный участковый не занял квартиру и не прописался. Иначе бы сменил замки. В передней было все так, как оставлял — чисто, прибрано, только все покрыто слоем пыли. Но не взирая на нее, он все-таки прошел на цыпочках, заглянул в комнату, потом на кухню — пусто. И пусто было все эти два года, никто здесь не жил, не передвигал предметов, не убирался и потому вездесущая пыль лежала даже на ручках водопроводного крана.

Он раздвинул шторы — стекла пропыленные, в потеках, так что весь мир за окном живет словно в сумерках.

А ведь оставлял ключи «кукле Барби». Почему она не захотела жить здесь, рядом со своей фабрикой и с «мягкой игрушкой»?..

Головеров побродил по квартире, заглянул в каждый угол, все еще тешась подспудно мыслью, что дома кто-то должен быть, но так никого и не обнаружив, лег на диван. Внизу тоже была полная тишина…

Почему говорят, что домой всегда короче дорога и хорошо возвращаться?.. Вот если бы дверь ему открыла «кукла» в красном шелковом халате, и не было бы пыльного покрывала, а с кухни пахнуло пусть обыкновенными щами или просто теплом от плиты. Если бы, если бы…

Он вскочил, намереваясь немедленно бежать на первый этаж, но увидел себя в зеркале — модная небритость, тесноватый китайский спортивный костюм, купленный Сычем в Ростове наспех и по дешевке: через каждые четыре шага брюки сползают, так что хоть в руках носи, — серая футболка… В таком виде зеки освобождаются из заключения, только бы дотянуть до дома… Он порылся в шкафу, одновременно выпутываясь из одежды, нарядился в единственный серый костюм и малиновую водолазку, причесал волосы.

И все равно вид обозленного, неряшливого человека, только что влезшего в одежду с чуждого плеча.

Глеб зашел в ванную, размочил пересохший кусок мыла, кое-как взбил пену, и, намылив щетину, стал бриться. Хваленый разовый «жиллет», сохранившийся еще с последнего раза, когда был дома, скрипел и елозил по щекам, оставляя огрехи. Вплотную приблизившись к зеркалу, он рассмотрел две глубокие, напоминающие шрамы, складки, перечеркивающие щеки сверху вниз, их точно не было никогда. Ямка на подбородке тоже углубилась, и бритва не доставала дна…

Кое-как содрав с лица проволочную щетину, он умылся и еще раз полюбовался на себя в большое зеркало.

Было полное ощущение, что перед ним — чужой человек, чеченец, сбривший бороду — там, где не было волос, кожа отливала чернотой, вовсе не похожей на загар. А на переносье появились синеватые пятна-наколки, оставленные каменной крошкой в одной из перестрелок.

Стало еще хуже, чем раньше. Идти в таком виде к женщине может позволить себе разве что жлоб, вернувшийся с золотых приисков. А денег нет даже на цветы…

Тогда он снова переоделся в спортивный костюм, теперь свой старый, и неожиданно понял, что его стесняет, что больше всего заставляет искать себе какую-то приличную, нормальную форму. И хоть три часа вертись перед зеркалом, как барышня или обезьяна, — ничего не поможет.

Потому что идти просто стыдно. И рожа тут ни при чем.

Они, мирные обыватели, давно хлебают позор, и поди уже осатанели от него, от цинковых гробов, от иезуитства политиков — от всего, чего так хотел Миротворец.

Можно открыть дверь и услышать: «Что вы там наделали, подонки?..»

Много чего можно услышать.

Уходил героем — обыватели предчувствуют удачу, потому и обыватели — вернулся побитым псом. И нечего на зеркало пенять, коли рожа крива.

Глеб прошел на цыпочках в комнату, завалился на диван, заложив руки за голову: вообще-то приятно просто лежать, глядя в потолок. И мечтать, например, о том, как сейчас скрежетнет ключ в замке, послышатся легкие стремительные шаги и перед ним предстанет «кукла Барби». Или «мягкая игрушка» — все равно. Обе придут в недоумение, потом — в восторг, разом бросятся на шею, зацелуют, заласкают. Потом скинут красные шелковые халаты…

Мечтать на диване интереснее, чем горлопанить на площади.

Он, похоже, задремал, поскольку в первое мгновение не понял, звонит телефон или звонят в дверь.

Если учесть вековую пыль в квартире, то любой звонок сейчас — чудо.

Он сосредоточил внимание и понял, что звонит телефон, почему-то не отключенный, хотя не платили два года — совершенно невероятно для рыночных отношений.

Значит, чудо…

Он подкрался к книжной полке, где стоял аппарат, сдерживая трепещущее по-мальчишески внутреннее нетерпение, снял трубку, приставив к уху, сказал дурашливым, совсем не кстати, голосом: