Бирюк - Галина Валентиновна Чередий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
ГЛАВА 22
Иван Палыч, конечно, местами тот еще бесчувственный мудачина. Но есть кое-что, в чем я с ним согласен. Есть моменты и ситуации, когда женщинам вредно думать. Просто-таки противопоказано. Потому что не думают они, а надумывают. За считанные минуты такого в башке нагородить могут — хрен потом бульдозером разгребешь. А уж к выводам каким в состоянии прийти — пиздец. В смысле — у них. Пиздец всему, жизнь — говно, или типа там «я не уверена, что нам и дальше вместе по пути». Ага, с утра все нормально было с общим направлением, а потом узнает чего, в голове покрутит — и опа! Ей надо разобраться в себе и своих чувствах. Ладно, тут грешу предвзятостью. У мужиков такая же херота бывает приключается. Пореже, но бывает же, и забуриваемся мы в такое реально по жесткачу, глубже гораздо, если уж на эту дорожку стащило. Я тому живой пример. Так что не мне Сашку судить. Судить не мне, а вот выбивать думки дурацкие как раз мне.
На подъезде к дому начался сильный снегопад. Прижал немного деревянную от напридуманной ереси Сашку к себе, закрывая от бросающего в лицо снежинки ветра, и повел в квартиру. Она не пыталась отстраниться, но я дистанцию, что она у себя в голове, сильно умной, создала, нутром чуял. Будем, значит, ее убирать. Уничтожать. Самым простым и древним методом. Ничто так не лечит женщину от лишних мыслей, как качественное вытрахивание. А мне и самому этого средства необходимо хапнуть от души, так, что зубы сводит. Не выскажу ей вслух, но сам факт того, что она ушла… Я просил остаться, а она ушла. Да, это было логично и ожидаемо в ее состоянии, но внутренней зверюге срать на психологическую обоснованность. Ушла. Факт. И не куда-то, а в свою старую квартиру, где с этим недомужем своим жила. Бесит. Люто. Даже без того керосина, что с удовольствием добавил Ольшанский.
Не выдержав давления монстриного своего нутра, что сейчас исходилось яростью неудовлетворенной, развернул и толкнул Сашку спиной в стену.
Зачем туда, Сашка? Неужто тебе там почудилось больше безопасности, чем со мной, у меня? Границу хотела между нами? Не будет ее.
— Коль… — успела она только выдохнуть кратко, и я уже запрокинул ей голову, жестко сталкивая наши губы. Не рвался сразу, зафиксировал и прижимался только, облизывал, не позволяя больше и звука издать.
Не будет границ, Сашка, не будет, уясни. И безопасности тебе от меня нигде не будет. От всего прикрою, девочка моя, но от себя — нет. Тебя мой монстр уже захватил, присвоил, личным солнцем вместо сердца в груди поселил. А монстры — они те еще твари жестокие и выжить по-любому желающие. А какая жизнь без сердца? Так что да, никаких границ и безопасности. От меня. Не нужно их тебе. Не дам.
Обхватил пальцами нижнюю челюсть, нажимая и вынуждая открыться Сашку. Сожрал ее всхлип, вталкивая язык в ее рот. Стиснул грудь сквозь слои ткани. Она разом и обмякла подо мной, вцепляясь в мой свитер. Сунул колено ей между ног, усаживая и давая опору, целуя жестко. До вкуса соли и меди. До рваных алчных стонов-хрипов, не разберешь уже чьих. Горячая уже там, даже через все преграды между нашей кожей меня чуть не прижигает.
Дал вздохнуть обоим, пожирая глазами ее раскрасневшееся лицо и одурманенный взгляд. Чуть не кончил от того, как потянулась она к моим губам теперь сама. Такая откровенная в своей нужде. Забывшая за один поцелуй, где, что вокруг, что было, что может быть. Только с кем она. И кого хочет. Как я с ней. С того самого первого безумного раза, как впервые на вкус ее испробовал.
— Коля… пожалуйста…
Да, малыш, проси. Меня буквально уносит от этой демонстрации, что необходим тебе. Но этого мало. Слишком мало. Мало демонстрации. Нужно признание. Самой себе ты должна признаться, да так, чтобы уже наверняка. С головой, пожизненно, без права и помышлять об освобождении.
Развернув Сашку, я принялся целовать и прикусывать ее шею, одновременно подталкивая по лестнице. Кайфуя от того, что она спотыкается и то и дело ноги у нее норовят подогнуться. По сути, не шла сама — я ее переставлял, как куклу послушную, со ступеньки на ступеньку. Когда практически втер собой в дверь, отпирая ту и нагло толкаясь гудящим стояком между ягодиц, Сашка уже едва ли не поскуливала, потираясь в ответ.
— Колечка… сил нет… — шепотом жаловалась она, но я не собирался жалеть. Не время для этого.
Сашка пыталась повернуться в моем захвате, ловить мои губы тянулась, но я пока не давал ей вовлечь себя в новый поцелуй. Совсем тогда соображать перестану. Ударил по выключателю, включая свет, и поставил ее лицом к большому зеркалу в прихожей. Сунул ладони за пояс ее брюк, рванул, не обращая внимания на треск, и спихнул вместе с трусами тряпье вниз.
— Коль… — всхлипнула Сашка, оттопыривая услужливо ягодицы, явно умоляя уже ей засадить. Но еще нет. Еще недостаточно.
Содрал махом всю ее одежду выше пояса. Перехватил инстинктивно метнувшиеся прикрыть грудь тонкие кисти. Сковал своими, разводя на всю ширину, поднял, чуть не распиная ее так перед собой.
— Смотри, Сашка, смотри! — рыкнул в ухо, толкаясь окаменевшим членом ей в поясницу, отчего ее бедра и грудь покачивались. — Смотри на то, что мое. И ничьим больше никогда не будет.
— Колечка, пожалуйста! — Она заизвивалась, опьяненный взгляд метался, ни на чем не задерживаясь. Нет, не этого я хочу!
Потянув за запястья, чуть навалился ей на спину, вынуждая упереться ладонями в зеркальную поверхность и прогнуться. Отпустил ее руки, отстранился, сожрав глазами всю. Покорную, подрагивающую от возбуждения, одним видом меня за горло берущую так, что не вздохнуть, не вырваться. А я и пытаться не буду. Мне свобода от нее и на хрен не сдалась. Мне нужно, чтобы еще сильнее держала. Задушила собой, заменила все.
Скользнул пальцами от расщелины роскошных ягодиц вверх по позвоночнику, перебирая каждый выступающий позвонок, ловя бегущие от моего прикосновения мурашки, упиваясь ее рваными вздохами-всхлипами. У самого
