Бирюк - Галина Валентиновна Чередий

— А я должен был смотреть просто, как в мою дочь палить собираются, и надеяться, что ты и твои чоповцы достаточно хороши, чтобы ее уберечь? Да не охренел ли ты, Шаповалов?

— Его уже блокировали! — рявкнул Коля. — А вы вклинились и нарушили весь ход операции! Соображаете, чем это могло обернуться для вашей дочери? Какого хрена лезть не в свое дело?

— А ты на меня тут не ори, Шаповалов! Не дорос еще орать. Альку мою отпусти, пусть хоть к отцу родному подойдет, обнимет. Чего вцепился-то в нее?

— Пусти, — прошептала я.

— Уверена?

Я кивнула, осознав, что первая сокрушительная волна эмоций схлынула. Отчаяние и шок выгорели. Осталась только злость. Развернулась и шагнула к отцу, что широко улыбался, раскрывая мне объятия, будто не заставил только что пережить меня свою мнимую потерю.

— За что ты так со мной, пап? — спросила тихо, позволяя ему прижать меня к себе, но не в силах еще обнять в ответ. Потому что хотелось совсем другого. Ужасного. Неправильного. Ударить. Сделать больно. Нельзя такого хотеть. Не для единственного родного человека.

— Да нормально же все, дочь, — повторил он, похлопывая по спине. — И надо так было. И предателей поймать, и защитника твоего посмотреть в деле. Так, сейчас разрулим тут все и домой поедем, там все и обсудим.

Господи, он не понимал. Действительно не понимал? Всегда таким был. Абсолютно лишенным эмпатии. Способности хоть немного сопереживать, отдавать себе отчет, через что проводит других. Не понимал или никогда и не хотел этого? Какая уже разница.

Так надо было.

Принимай все как есть.

Все же нормально в итоге.

Это доконало маму?

Раздался звук милицейской сирены, замелькали проблесковые маячки. Кто-то приказал опустить оружие. Чоповцы отступили, выполняя приказ, и только теперь я смогла увидеть неподвижно лежащее на асфальте возле врезавшейся в столб легковушки тело. Максим Дежнев, уже несколько лет начальник отцовской личной охраны. И вокруг его головы расползалось по снегу кровавое пятно.

ГЛАВА 20

У меня внутри все прямо клокотало. Только отчетливое понимание, что в нынешнем состоянии Сашки мой взрыв ее совсем доконает, остановило от того, чтобы не проорать Ольшанскому в лицо все, что я думаю о том цирке, который он устроил. Где-то в самом уголке сознания грызло, что да, на какую-то долю процента он, может, и прав был, «умерев» для всех. Но, блядь, для всех — это же не для родной дочери. Не для меня, выстраивающего план по ее охране и вычислению крыс в его окружении. Что самое в этом противное? Не будь для меня так важна моя девочка-солнце, не отзовись ее боль так остро во мне, то тот самый процент оправдания поведению Ольшанского был бы для меня гораздо выше. Потому что Сашка права: похож я в чем-то на него. Похож больше, чем сейчас уже казалось приемлемым. Это внезапно стало ощущаться проблемой. Охренительно важной. От того, что видел совершенно отчетливо, каково моей женщине. Что она и обнять отца, вдруг вернувшегося с того света, не смогла. Руки тонкие повисли вдоль тела бессильно, пока этот… да дурень старый, прости господи, по-другому и не назовешь, тискал ее и хлопал по спине. Что взгляд ее опять потух, стал еще безжизненней, чем раньше. Будто полыхнуло все, да и выгорело разом. Что же натворил ты, Ольшанский? Дочь ведь она твоя. Дочь! Ты ей сердце вынул, а потом обратно вернул, типа ничего же такого, давай стучи, как раньше. А моя Сашка так не может, она вон как заледенела вся. И мне во всей этой тусне ментовской никак ее не заграбастать, не закрыть от всего и всех, не начать отогревать назад безотлагательно. А ведь надо, край как надо.

— Эй, капитан, дочь мою отпускай давай! — словно решив все только усугубить, басил Ольшанский на все отделение, куда нас всех доставили для выяснения и дачи показаний. — Ничего она тебе по делу сказать не может, отпускайте Альку. Меня вон, чоповцев опрашивайте. С бабы какой спрос в таких делах.

Тревоги стало еще больше, когда увидел, что Сашка отошла в коридоре подальше и теперь переводила взгляд с меня на отца и обратно. Очень-очень плохой взгляд. И никак на мои знаки и просьбы подойти ближе не реагировала. Будто мы с ним стали сейчас для нее одним и тем же. И ни хрена не поделать с тем, что на данный момент я должен поддерживать позицию Ольшанского. Въедливый допрос Александры — паршивая идея. Если ее прорвет, гора проблем может вырасти до небес.

— Шаповалов! — окликнул меня нарисовавшийся важняк[1]. — Проходите в кабинет.

— Сашка, никуда не уходи! — двинулся я вместо этого к ней. — Сейчас за тобой мой друг и коллега подъедет и побудет с тобой, пока освобожусь.

Боеву я отзвонился по дороге и попросил приехать и присмотреть.

— Без тебя присмотрят! — грохнул на все отделение Ольшанский. — Алька, тебя Мезенцев домой отвезет сейчас. Потом поговорим. Езжай давай.

— Палыч, не лезь в это! — не сдержавшись, рявкнул я.

Бля, ну неужели не видит в упор, что все только хуже и хуже делает.

— Лезешь тут ты куда не надо, Шаповалов. Куда моей дочери ехать — я решать буду.

— Я долго ждать буду, Шаповалов? — раздраженно спросил следак. — Господин Ольшанский, вас опросят в соседнем кабинете, а после, если не найдутся основания для вашего задержания, вы сможете сколько угодно разбираться в ваших семейных проблемах.

— Чтобы эти разборки семейными стали, ему, — Ольшанский ткнул в меня высокомерно, — еще ох как попотеть придется.

Сука, ну что за мудак! И как он мог мне казаться в чем-то примером для подражания? Еще и мысль была, что в Сашке чуть играет дурь балованного ребенка. Пристально глянул на нее, забивая на геморного будущего родственника, поймал ее опустошенный взгляд.

— Никуда. Не. Уходи, — произнес одними губами, стараясь как можно четче дать понять: я прошу ее, а не приказываю ей, не помыкаю ею, и вошел в кабинет.

Само собой, ни черта от меня важняк не добился, кроме изначальной версии. Я — личный охранник Александры. В интимных отношениях с ней состоим. Законом не запрещено. На нас было произведено нападение. Опергруппа «Ориона» просто мимо проезжала, чистое совпадение, ага. Заметили парни ЧП, решили вмешаться. Что делал на месте происшествия господин Ольшанский — понятия не имею. Версий на этот счет строить не собираюсь, не мое это дело.

И скрипи ты зубами хоть до