Училка - Наталия Терентьева

— Потом я сидел, сидел, сидел. Сто лет сидел. И потом меня толкнули, сказали: «Выходи!» И я вышел, позвонил тебе.

— Ясно.

— Нюся! Ты слышишь, что он говорит! Надо же что-то с этим делать! Бежать в полицию!

— Мы только что с тобой из полиции! Ты видел морду Максимова Д. Н.?

— А кто это? — спросил Игоряша.

— Ладно! — я махнула рукой. — Езжай на работу. Нечего тут сопли коллективно мотать. Разберемся! Пошли, — я подтолкнула Никитоса.

— Ага! — сказал он своим обычным голосом. — Пока, пап! Я не очень испугался, мам.

— Я знаю, — приобняла я сына и тут же отпустила. — Я знаю, что ты совершенно не испугался.

— Почему у тебя такой друг? — спросила я вечером Андрюшку, когда тот, узнав о нашей катавасии, бросил все дела и заехал к нам.

— Анька, ну ты даешь! А почему у тебя такой… м-м-м… — Андрюшка помычал, весело глядя на меня, и, сам засмеявшись, обнял меня: — Ну кто он тебе? Кто теперь?

— Он представляется мужем.

— Молодец Игоряха! Ай! — Андрюшка потянулся. — Устал страшно. Зря ты мне не дозвонилась. Надо было хотя бы написать заявление, что украли мальчика.

— Не надо, Андрюш.

— Почему?

— Потому что не надо. Потому что это странные, неуправляемые люди. Агрессивные.

— Это не люди, Аня. А с нелюдьми вступают в силу другие законы. Ну что ты в самом деле! Ладно, разберусь. Дай мне все телефоны, всё, что у тебя есть. Адреса, явки… — Андрюшка погладил меня по голове. — Плохой у меня друг, да?

— Да не плохой. Но я не представляю, как ты — ты! — и он до сих пор друзья! Ну как? Манная каша и — ты.

— Мы с детства дружим.

Да, понимаю, бесполезно вдумываться в смысл и основу мужской дружбы. Они с детства дружат — и точка. С того детства, когда еще не было до конца ясно, что Игоряша никогда не вырастет из любовно наглаженных Натальей Викторовной клетчатых штанишек на помочах — отлично его помню в этих штанишках, а Андрюшка легко и просто, через ступенечку, будет прыгать выше и выше, не поступаясь при этом ни честью, ни совестью — ничем. Просто у него такая судьба. У меня — такая, начиная со смерти Павлика в Эфиопии, бессмысленной и случайной, и до нынешнего дня, когда в моей жизни все перевернуто с ног на голову и переворачивается все дальше и дальше. А у него — такая. Закончил — защитил, поступил — перевели, назначили, наградили, повысили, увидели, оценили, еще повысили, не поступился, не ушел, не испугался, выбрал верных товарищей, не предал, и его не предали, наплевал на выгоду, от этого только выиграл, назначили, справился, еще выше, еще, через две ступенечки… Подонку высокопоставленному в морду дал, а подонка через два месяца и без Андрюшки посадили, Андрюшке — вместо обещанной отставки — честь и хвала. Мой брат — во всех отношениях правильный человек. И редкий случай — это оценивается по заслугам — там, где распределяются все наши удачи и неудачи, где, несмотря на закон расширения хаоса, рисуются и рисуются бесконечные, странные, пересекающиеся, у кого — изломанные, у кого — правильные и красивые линии судьбы.

— С ними есть хоть какой-то смысл разговаривать? Мать я видел — мне кажется, бесполезно.

— Мне тоже так кажется. Отца я не видела, но видела сына. Нет, смысла нет.

— Тогда — что? — Андрюшка спокойно смотрел на меня. — Нас какой результат интересует?

— Справедливый.

— А, ясно, — он вздохнул, крепко обнял меня и встал. — Анька, ты правильно сделала, конечно, что пошла в школу.

— Почему?

— Ты — настоящая училка.

— Я? Я? — от удивления я чуть не поперхнулась. — Я — училка?

— Конечно. Похожа на какую-то мою учительницу стала. Не могу вспомнить на какую, но точно похожа. Которую я любил. Умная такая еще была, ироничная.

— Что ты придумываешь на ходу!

— Придумываю! — опять засмеялся он. — Просто я вижу, как ты расцвела в школе.

— Расцвела? Да я с ума схожу от этой школы, недосыпаю, недоедаю, все нервы измотала себе…

— Вот и я говорю — расцвела, вся светишься, бойкая такая, нарядилась, причесалась как-то оригинально… А то все сидела на своей холодной лоджии в тапках, носках, замотанная в шарфах и про индукцию статьи переводила. Лоджию я утеплю, помню, обещал. Пришлю человечка, скажу ему, что купить и как сделать. — Андрюшка поцеловал меня. — А ты пообещаешь мне, что на лоджии всю оставшуюся жизнь не просидишь, хорошо? Лучше в школе шуруй, светись и другим свети. Все, пошел! Побежал, труба зовет, в смысле Евгения Сергеевна.

Евгения Сергеевна, Андрюшкина жена, никогда ему не звонит и не спрашивает — где он, когда придет. Раз нет дома — значит, прийти не может. Звала она его невидимо для окружающих. Когда-то много лет назад Андрюшка привел к родителям тоненькую девочку с косами и огромными глазами и представил им: «Женя, моя будущая жена». «Жена Женя — это как-то несерьезно, — засмеялся наш папа. — А по отчеству как вас?» «Евгения Сергеевна», — застенчиво представилась девочка. «Вот так ее и зови! А то Женя…» Так и прижилось у нас в семье.

— Анька, давай мальчика этого из школы уберем? Гродовский, да, его фамилия?

— Нет. Не надо. Он — Громовский. Но не надо. Я должна сама как-то это решить.

— Хорошо! — легко согласился Андрюшка. — Дети! — позвал он подозрительно притихших в своей комнате Никитоса и Настьку.

— Ау! Народ, выходи! — позвала я их тоже.

Веселый Никитос прискакал первым.

— Скоро тебе гипс снимут? Иди я тебе руку на прощание пожму, — Андрюшка протянул руку к Никитосу.

— Нет, не надо, — вперед неожиданно вышла очень деловая Настька, отвела руку Андрюшки. — И я с тобой целоваться не буду.

— Это почему вдруг? — удивился Андрюшка.

— Я теперь мужчинам не верю! — заявила Настька, отважно посмотрела на Андрюшку и мельком — на меня, ища поддержки.

— Это что у вас такое? — засмеялся мой брат. — Что произошло?

— А! — я махнула рукой. — Папа приглянулся их учительнице, а Настька бесится.

Вот правильно, что я вслух это все говорю при детях? А как надо? Чтобы Настька ходила и взращивала своих маленьких монстров — ревности, неполноценности — внутри себя и страдала в одиночку?

— А папе действительно приглянулась учительница?

— Вот мы это и проверим. С кем он поедет послезавтра — с нами в Клин или с Юлией Игоревной в Мырмызянск. Да, Насть?

— Да! — ответила Настька и неожиданно строго сказала Никитосу: — Штаны застегни!

— Ладно, — удивился Никитос, но штаны все же застегнул. — Дядя Андрюша, а хорошо быть генералом?

— Вот когда станешь генералом, расскажешь мне, — улыбнулся Андрюшка. — Все, пошел. Игоряху не обижайте. Да, Насть? — подмигнул он племяннице.

Настя вздохнула, мило улыбнулась, кивнула. Где она так научилась? Я, что ли, так делаю? Не увидишь ведь за собой.

— Анька, все же за такие вещи надо наказывать. — Брат посмотрел на меня. — Понимаешь? Есть грань, за которую нельзя заходить. Так они у тебя за пятерки будут детей красть, если поймут, что ты поддаешься, что испугалась.

— Ты же сам сказал, что это нелюди. И у них нелюдская логика, у них всё нелюдское. Я не знаю, как с этим быть.

— Я тоже.

Мой брат, офицер, имеющий два ордена, настоящих, за заслуги, командующий другими офицерами, не знает, что делать с хозяевами десяти фур, развозящих по России перемороженные оковалки мяса. На каком языке с ними говорить, какие законы к ним применять. Недействующие или действующие в ограниченных условиях. Если тебе нечем платить — закон действует, если есть чем — закон приостанавливает свое действие.

— Анюта, выше нос! Не сгущай краски. — Андрюшка крепко обнял меня. — Я знаю, о чем ты думаешь. Но мы из этой страны не уедем? Нет. И всех поганцев в одночасье не перестреляем? Тоже нет. И не переделаем. Но что-то все же попытаемся сделать, правда, поверь мне.

— Я верю, Андрюш. Но мне иногда очень страшно жить в этой стране.

Андрюшка поцеловал меня в висок.

— Правда совсем не там, где ты ее ищешь. Правда не в законах. И не в государстве. Если государство поганое, это еще не значит, что поганая страна, Анюся. Страна — это люди. А государство — вороватые чиновники, которые и сделались чиновниками, чтобы воровать. Они не стали врачами, учителями или водителями троллейбусов. Зачем по ним равнять всю страну?

— Ты говоришь как идеалист и как офицер.

— Я офицер, но не идеалист, Анюта. Просто иначе можно повеситься. Если равнять страну с чинушами, которые по случаю сегодня управляют ею — на всех уровнях. Услышь меня, тебе станет легче.

— Андрюш, если я чувствую, что у меня в холодильнике чем-то воняет, я ищу, ищу и нахожу завалявшийся кусок лимона или старой курицы, скажем. И выбрасываю его. Холодильник проветриваю — и всё. Вот я понимаю, чем в нашей школе воняет, откуда это идет. По крайней мере, в тех классах, в которых я преподаю. И не могу выбросить эти тухлые кусочки. И они продолжают портить всё.