Полное собрание сочинений. Том 4. Туманные острова - Василий Песков

Не помню, сколько детских домов обошла, ходила оборванная, спрашивала о сыне, а сына не было. И я решила, что он погиб в том самом поезде. Не было ни дома, ни хлеба, никаких бумаг. Но нашлись добрые люди, паспорт охлопотали, нашли работу. Определилась я сторожем, охранять склад в Юрге, недалеко от Новосибирска. Потом работала на строительном комбинате. Попала под обвал цемента, получила контузию и инвалидность. В 1946 году вышла снова замуж, потому что уже не могла жить одна. Три года как переехала сюда, в Лесогорск. Муж работает мастером на железной дороге, я по хозяйству. Свалилась, когда увидела эту газету. Сердце… Вот он! Ну как же я могу не узнать. Это мой Витя. Хочу увидеть, помогите увидеть…»

Ирина Ивановна Куликова. Все эти дни она не выпускает из рук газету.

* * *

Жизнь не стоит на месте. Сровнялись с землей окопы. Вряд ли уже найдешь разрушенные и опаленные войной дома. Люди много успели сделать за двадцать лет. Выросло поколение, для которого война — это только воспоминание старших. Но почти в каждом доме у нас есть человек, который видел войну, который помнит войну. До сих пор страна ищет и находит своих героев. До сих пор люди не простили предательства и преступлений. До сих пор ищут друг друга разлученные войною брат и сестра, матери сыновей ищут, сыновья ищут дорогу к отцовскому дому. Не все находят. Но память и сердце не перестали надеяться. Случается, люди находят друг друга. Очень хочется, чтобы так же было и в этот раз. Родина шлет привет тебе, Вальдемар Шилке. Люди надеются увидеть тебя счастливым.

Фото автора. Лесогорск — Москва.

 24 января 1965 г.

Минус 52

РЕПОРТАЖ С ПЕРЕДНЕГО КРАЯ

Человек, утопая в снегу, нес воду. Остановился перекинуться словом — через пять минут вода в ведрах замерзла. Бери и кати ведро боком. Человек сказал: «Минус пятьдесят два» — и пригласил в деревянный домик погреться.

Присели около печки, похожей на большой чемодан. В сваренном из железных листов чемодане гудело, чемодан светился малиновым светом. Рыжий парень в одних трусах читал у печки «Грамматику русского языка».

— Ташкент…

— Ташкент, — весело отозвался парень. — Засыпаешь — Ташкент. Просыпаешься — Колыма.

В умывальнике утром — лед. На печке — иней. Один выход — три одеяла, если ленишься ночью дров подложить. В минус пятьдесят не работаем — металл не любит мороза. Ломается…

Этот разговор случился неделю назад в бревенчатом срубе в самой-самой Сибири — на дороге между Братском и Невоном. Не ищите на карте дорогу. В этих краях дорог нет. Около редких селений по Ангаре случается санный след, летом по Ангаре может пройти пароход. И все. Только пешего пускает тайга. Только охотники оставляли следы. И вот дорога. Я видел ее с самолета. Седой и плотный лес без полянок, без просек, даже речки скрыты от глаза. И вдруг как будто по голове новобранца прошлись машинкой для стрижки. Ровная белая полоса. На белом — красные маки костров.

Горят костры на дороге…

Я ехал по дороге на попутном грузовике. Двести пятьдесят километров. Сто восемьдесят ручьев и речек, замерзшие болота, спуски, подъемы, кусающая за язык тряска и — как станции — костры на дороге. Люди, автомобили и тракторы у костров. Дорога только-только рождается. Но уже кончилось время, когда только лесорубы с пилой и тракторы-тягачи шли по тайге. Автомобили идут. Везут для мостов бетонные плиты, везут щебень, мешки продуктов для таежной столовой.

Тайга стоит равнодушная, молчаливая, как большое государство, гордо примирившееся с потерей полоски земли. Полоска отдана не без боя. Сражение шло много месяцев. Стоит запорошенный снегом надорвавшийся трактор, торчат обрывки тросов, масляные пятна аварий на примятом снегу. У таежного государства тоже потери.

Уступившие землю деревья лежат рядом с дорогой. Их не видно под снегом. Можно лишь догадаться по белым холмам: нелегко было свалить великанов. Но что для тайги полоска земли в шестьдесят метров! Молчалива и равнодушна тайга. Ни звука. Ни ветра. Ни следа уже в двух шагах от края дороги. Но уступивший однажды обречен отступать. Людям тяжело досталась именно эта полоска земли. Но теперь таежному государству придется платить постоянную дань.

Ярко горят костры победителей на дороге…

От тряски клонит ко сну. Минутами забываешь, что машина идет по местам нехоженым, неезженым, невиданным и непуганым. Сейчас из-за той вон коряги, на повороте, вполне может выйти медведь-шатун, разбуженный ревом автомобиля. Недавно бульдозерист Беляев Григорий почти рядом с дорогой увидел берлогу. Прямо на бульдозере и подъехал с ружьем… На бульдозер и погрузил тушу. Тайга платит дань победителям…

Машины везут и везут: бетонные плиты, щебень, мешки и ящики с продовольствием.

Две с половиной тысячи ребят воюют с тайгою. С одним из них я уже пять часов сижу рядом. Шофера зовут Антимиров Алеша. Лицо у парня черное от копоти и бессонницы и оттого, что родом он ставропольский — не то цыган, не то казак с примесью кавказских кровей.

— Прошлым летом плюнул: да ну их к черту, эти морозы, этот лес, эту стройку. Домой! Женюсь и все такое..

Около редких селений по Ангаре случается санный след.

— И что же?..

Машина одолевает бугор. Алеша, закусив губу, глядит в открытую дверцу на заднее колесо.

Когда выбираемся на бугор, лезет в карман за булкой. Молча жует. Остановился, хватил снегу ладонью.

— Ничего, часа через два — горячие щи, яичница и все такое…

— Ну а женитьба, дом, спокойная жизнь?..

— Не знаю… Не нашел еще объяснения, почему это опять потянуло к медведям, к морозам, к этой дороге. Вот ведь трясет… Не нашел еще объяснения…

Об этом же был разговор в домике, где стоит печка, похожая на чемодан. Большая половина из всех, кто сейчас на дороге, строили Братскую ГЭС. Двести пятьдесят километров через тайгу — это дорога на новую стройку, столь же большую, как Братская, Усть-Илим. Об этой стройке уже сложена песня. Тысяча машин в день будет идти по дороге. Братск по этой дороге отдаст Усть-Илиму свой опыт, своих мастеров, свои машины. А пока дорога строит дорогу. Работа — труднее вряд ли придумать. И все же едут сюда. Работают на морозе, по пояс в снегу.

Живут в низеньких срубах. Часто объяснить не могут, почему нравится эта жизнь на дороге. Потому, наверно, что дороги двигают жизнь.

В науке дороги. Стройки. Просто дороги по местам необжитым. Человек на дороге чувствует себя вперед идущим, яснее видит пройденный путь, чувствует себя победителем. Дороги не дают жизни остановиться, не дают жизни закиснуть…

Двести пятьдесят километров новой дороги. Когда уезжали из Братска, было двадцать пять градусов. Для Сибири это почти не мороз — модники Братска ходили без шапок.

— Заметьте, — сказал Алеша, — десять километров дороги — на градус ниже мороз. В Невоне будет под пятьдесят.

В Невоне было пятьдесят два. Над поселком столбами стояли тысячи синих дымков. Это очень много — пятьдесят два. Я помню: в Братске, когда начинали, тоже бывало пятьдесят два. Теперь не бывает.

— Почему теперь не бывает?

— Море, — сказал Алеша. — Море перед плотиной. От него смягчение климата. Ну и потом, говорят, вообще, если много людей — климат смягчается. Дым из труб, машины и все такое.

Смягчение происходит…

Наверно, Алеша преувеличил. Но в Братске в самом деле зимы уже не такие, как прежде, когда забивали первые колья. Значит, и в Невоне, на Усть-Илимской надо ждать потепления…

Фото автора. 28 января 1965 г.

Песня и человек

НА СОИСКАНИЕ ЛЕНИНСКОЙ ПРЕМИИ

Александра Пахмутова.

Среди радостей, отпущенных на земле чело- песню. Часто и самая песня рождает дружбу, веку, одна из самых больших: спеть с другом сближает совсем незнакомых до этого. Всегда удивляешься магической силе песни, пробуждающей в людях родственные чувства и мысли.

Четыре года назад из степного совхоза я спешил ночью к аэродрому. Я вез в редакцию добытые вдалеке фотографии, шофер попутного грузовика вез пшеницу на элеватор. Наверно, общее чувство заботы, звездная ночь, дорога в степи, степные запахи разбудили эту песню.

А может, наоборот — песня заставила почувствовать родственные заботы, помогла запомнить дорогу, звезды и тепло сидящего рядом с тобой человека. Запел шофер без слов, вполголоса:

Забота у нас простая

Забота наша такая…

А потом пели в два голоса, и оба чувствовали радость от песни, от того, что сон прогнала, от того, что с добрым делом спешили к людям…