Чмоки - Дэвид Хаггинз

Как любой неофит, Тони был полон святого рвения. Мой друг поведал мне, как он пришел к осознанию того, что алкоголизм — это болезнь, течение которой он не может контролировать.

— Это что-то потрясающее: я теперь просто все по-другому вижу. Тебе тоже надо попробовать.

— Мне? Я, что по-твоему, алкоголик?

Господи, вот уж что меня меньше всего волнует…

— Это ты сам должен понять. Я, конечно, не врач, но, по-моему, тебе неплохо будет сходить.

И все это с такой самодовольной улыбочкой. Я его чуть было не послал, да вовремя остановился. Сейчас любое проявление недовольства будет воспринято как доказательство моего нежелания встать на правильный путь.

— Не знаю, Тон, может, действительно надо сходить.

Тони вручил мне пачку «Мальборо» и буклетик Общества анонимных алкоголиков.

— Тут про двенадцать ступеней реабилитации. Просвещайся.

— Двенадцать только? Тебя же двенадцать не проймет, тебе как минимум тридцать девять[31] надо. Кстати, помнишь, я тебе говорил, что Алан — агрессивный психопат? Так вот, я ведь прав оказался.

— Ты что, хочешь сказать, что это он тебя порезал?

— Поживем — увидим, Тон. Поживем — увидим.

Тони поглядел на меня как на убогого и пошел к своим алкоголикам. Интересно, когда у меня будут показания брать?

Ночью ко мне в палату на носилках вкатили лежащего старика и уложили на соседнюю койку. Старик сперва громко храпел, репетируя предсмертные хрипы, а потом я проснулся среди ночи, а он задыхается, давится воздухом, так что слушать страшно. Я нажал на звонок над койкой. Сестра вошла, глянула на него и побежала за доктором. Притащила какого-то пацана, тот стал прыгать старику на грудь. Сестра хотела подключить его к кислороду, но его баллон сломался, и ей пришлось волочь другой от моей койки… Короче, когда кардиологи прибежали, старик уже умер. Когда его откатили в морг, пришли две сестры и еще целый час отскребали его матрас. Одна из них дала мне таблетку снотворного размером с конфету М&М, но в ту ночь я уже больше не заснул. Никак не мог отделаться от мысли, что, может, старик бы не умер, если бы лежал в частной палате.

Наутро сестра сменила мне повязку и представила мне доктора Миллера. Миллер, местный психиатр, был парень лет под тридцать с модной щетиной и значком-саксофончиком на лацкане купленного в секонд-хенде пиджака. Он сообщил, что ему удалось получить из Вебстеровской клиники мою карту и что он назначил мне литий и транквилизатор, чтобы снять последствия шока.

— Мы сделали вам анализ крови, у вас уровень лития очень низкий. Вы его давно бросили?

— Да нет, может, пару раз забывал выпить…

Дальше последовала небольшая лекция о важности приема лекарств в соответствии с указаниями врача. Когда доктор сообщил мне, что со мной хочет поговорить кто-то из полиции, я с радостью выразил готовность пообщаться.

На обед мне принесли чуть тепленькую лазанью, а после обеда пришли двое детективов, этакие детсадовские полицейские в костюмах и при галстуках. Констебль Робсон — тот, который повыше, — сказал, что это дело у них проходит как покушение на убийство. Хорошее определение. Значит, Алан сядет надолго.

Я рассказал им, как поехал в Уэст-Энд, как следил за Аланом и Клэр и как пошел за ними в кино. Робсон спросил, откуда я узнал, что тот собирается обедать в «Камбале».

— Мне Тони Молд сказал.

— А вы в кино с кем-нибудь еще говорили? — спросил Робсон. Он был похож на Кристиана Слейтера.

Я покачал головой. Он нахмурился:

— А вот мы спросили билетера, он говорит, что вы ему сказали, что пришли с друзьями. Что это за друзья?

— А-а, это… Нет, я просто сделал вид, что с Аланом пришел, чтобы он мне сказал, где они сидят. Я не хотел упускать их из виду: мне потом нужно было еще с Клэр поговорить, спросить, что вообще происходит.

— Клэр — это Клэр Фогель? — спросил тот, что пониже, с ежиком.

— Фамилию не знаю, но ей года двадцать два, светленькая такая.

Робсон посмотрел на напарника с ежиком. Тот кивнул.

Потом он спросил меня, почему мне так необходимо было поговорить с Клэр, и я им все рассказал. Рассказывал подробно и потому довольно долго. Эти двое проявили больше терпения, чем сержант из кенсингтонского отделения, но как-то мало записывали и вообще по-настоящему стали слушать, только когда я начал описывать свои передвижения по кинотеатру. Когда я закончил, Робсон выпрямил ноги и подался вперед:

— Мистер Корк, а вы не заметили: по залу никто больше не ходил?

— Только Алан. Я же говорил, он потом пересел. Там народу почти никого не было.

— А еще кто-нибудь мог это сделать? Может, у вас в личной жизни с кем-нибудь не ладилось?

— Слушайте, я понимаю, что вы должны проверить все версии, но ведь ясно же, что это Алан Дентон! Почему вы его не арестуете?

Робсон прочистил горло и снисходительно глянул на меня. Черт, воображения у человека, как у табуретки. Я перекинулся на того, который с ежиком. Он заверил меня, что они с напарником очень серьезно подойдут к расследованию, что они опросили людей на выходе из кино и по имеющемуся в кассе перечню чеков и номеров кредиток установили личность большинства зрителей.

— Да я же вам все уже сказал! — не выдержал я. — Это Алан! Он думает, я его шантажирую! Господи, неужели непонятно? Что я, по-вашему, сам себя порезал?

— Нет, сэр, так никто не думает, — сказал Робсон. — Врач говорит, что такую рану человек сам себе нанести не может, это исключено. Вы не волнуйтесь. Мы учли ваши подозрения, но ведь вы же не видели нападавшего — значит, нам придется отрабатывать все возможные версии. Преступление очень серьезное, и давайте мы сами будем делать свою работу, хорошо? Нам потом еще раз надо будет вас опросить. Если что, мы с вами свяжемся через доктора Миллера.

Они ушли. Весь мир был против меня. Робсон с приятелем меня не слушают, думают, у меня проблемы с психикой. Для них я просто шизик, которого угораздило влезть куда не надо. Представляю, что им Миллер про меня нарассказал.

Сестра принесла букет тигровых лилий и налила в розовый пластмассовый кувшин лондонской воды из-под крана. В карточке, прилагавшейся к букету, говорилось: «Поправляйся скорей! „Пуффа“ тебя любит». Алановы нездоровые шуточки. Отчаявшийся и удрученный, я задремал. Потом пришла Кейт. Я обрадовался, хотел ее обнять…

— Как шея? — резко спросила она.

— Да вроде должен выжить. — Вообще-то я ожидал от нее больше сочувствия. Я ждал поцелуя, но она просто подвинула стул к койке, уселась, скрестила руки на груди и принялась уничтожать меня взглядом.

— Ну ты и скоти-ина! Ты зачем мне врал? Ты хоть понимаешь, что ты меня подставил? — В ее голосе звучала холодная ярость.

По опыту семейной жизни я знал, что в таких ситуациях нападение — только форма защиты.

— Минутку! А чем я-то виноват? На меня, между прочим, маньяк напал, шею мне порезал. У меня там дырища вот такая, крови я потерял до чертовой матери. Чуть вообще концы не отдал!

— Что, деточка, пожалеть тебя, да? — огрызнулась Кейт. — Ты сказал, домой пойдешь! Пошел бы домой — ничего бы с тобой не случилось. Ты что вообще творишь — ты хоть понимаешь? Говоришь, что пьешь литий — сам не пьешь, а потом еще заявляешь, что Алан тебя покалечил!

— Он меня опять пытался убить! Я за ним шел до кино. Он был с Клэр — помнишь, я рассказывал?

— Конечно помню. Так ведь он ее же убил вроде, нет? Концы с концами не сходятся, Стив… Ладно, слушай: мне звонили из полиции, спрашивали про твое состояние и про этот твой пунктик насчет Алана.

Я начал возражать, но она сердито отвернулась:

— Я тебе доверяла, между прочим.

— Я тебе никогда не врал, — серьезно сказал я. Нужно было вернуть ее. Я чувствовал, что, кроме нее, мне не на кого больше положиться.

— Да? А литий ты когда бросил? — поинтересовалась она, глянув на меня со жгучим презрением.

— Литий? Почему — бросил?

— Ой, прекрати! У тебя доктор Миллер кровь брал. На меня смотри! — Она схватила меня за руку. — Короче так. Повторяю в последний раз. Историю с Аланом ты придумал, чтобы объяснить свое увольнение. Теперь ты пытаешься тем же самым объяснить случай с мопедом и в кино, хотя на самом деле это просто невезение. Понял меня?

Я был раздавлен. Кейт — умная девушка. Она знает, как работают мои мозги, я к ней что-то чувствую — может быть, даже это любовь. Но и она мне не верит…

— Я что, съехал опять, да? Ну помоги мне! — взмолился я. — Ты правда считаешь, что на меня за два дня напали два разных маньяка?

Я был в отчаянии. Кейт обняла меня:

— Успокойся. Я не думаю, что у тебя какая-то серьезная мания. Но что параноидальная фиксация налицо — это точно.

Я тихонько скулил у нее на груди:

— Ты меня ненавидишь, да?

Нет, это кошмар, это просто безнадежно: чем больше я разоряюсь, доказывая ей, что Алан виновен, тем больше подтверждаю ее диагноз.