Лечить или любить? - Екатерина Мурашова

И каждый раз я чувствую себя неловко, ибо мне нечего им ответить.

Что такое сегодня «правильное воспитание»? Бог весть!

Раньше, еще лет 100–150 назад, наверное, можно было бы, не слишком боясь ошибиться, признать правильным воспитание традиционное, характерное для этого народа, этой религии, этой местности и социальной прослойки. Ведь, в самом общем случае, вполне можно себе представить, как воспитывали ребенка в русской купеческой семье в XVIII веке и в немецкой крестьянской семье веке в XVI…

Но сейчас? Приходящих ко мне родителей не очень интересуют туманно-исторические русские купцы и немецкие крестьяне. Они задают конкретные вопросы:

— Надо ли заставлять убирать свои игрушки?

— Если я разозлилась и его шлепнула, не нанесло ли это ему психологическую травму? Вообще — детей бить можно или нельзя?

— С какого возраста они должны сами делать уроки?

— Сколько можно сидеть за компьютером ребенку пяти с половиной лет? А телевизор сколько можно смотреть?

— Вот вы говорите: главное — определить, что у нас можно и что нельзя, и сообщить об этом ребенку. Хорошо. Но как это определить на практике? Где об этом можно прочитать?

Последнее — особенно трогательно и тревожно. Взрослые люди ищут какой-то устный или письменный источник, инструкцию, где по пунктам изложат, как им обращаться с их собственным ребенком. И — самое парадоксальное — они готовы следовать этим инструкциям!

Сразу становится понятно, что с воспитанием в их собственной семье было не все в порядке…

Так как же все-таки их воспитывать?!

Не имея в голове инструкции по «правильному воспитанию» и даже не веря в ее существование, своим клиентам я предлагаю очень простой подход. Для иллюстрации, как всегда, расскажу историю из практики.

Немолодая, но весьма успешно молодящаяся дама с усталыми глазами пришла ко мне вместе с очаровательной, одетой как ребенок с рекламы какого-то бутика, девочкой. Девочке годика два. Яркие игрушки на полках ее совершенно не заинтересовали. Она уселась даме на колени и болтала ногами, глядя на меня с доброжелательным любопытством.

Интересно, дама — это мать или бабушка? — подумала я и решила пока помолчать.

— Я — мама Ларисы, — тут же, оправдывая мои ожидания, отрекомендовалась дама. — Поздний ребенок. Родила одна, можно сказать, для себя. Готовилась, читала литературу. Вашу книгу в том числе. Потому и пришла. Люблю дочь безумно. Но делаю что-то не так.

— Гм-м… А что именно — не так? И почему вы так решили?

— Не знаю. Чувствую. Хочу разобраться.

— Вы раздражаетесь и кричите на нее? Слишком много требуете? Слишком балуете? Все позволяете? Бьете?

— Нет… Нет… Нет!

Признаюсь сразу, мой диалог с дамой не получился, хотя она, вроде бы, ничего от меня не скрывала. Я узнала, что она не придерживается никаких радикальных взглядов на воспитание, что ее собственные родители всю жизнь работали в проектном институте. Они много ездили в командировки, а двое детей (сама дама и ее брат) были фактически предоставлены сами себе… Потом я узнала, что бизнес дамы связан с индустрией моды… что у Ларисы очень много игрушек, но она с ними почти не играет… что Лариса за два с половиной года своей жизни не болела ничем, кроме простуд и отита… что дама хочет сама наблюдать за развитием своего ребенка, а не спихивать ее на няню, по крайней мере до трех лет…. Что мама и дочь спят вместе в одной кровати… по вечерам они рассказывают друг другу сказки… Все это ничего не объясняло.

Лариса сползла с колен матери, нашла в ящике громко щелкающее реле и радио-магнит и стала увлеченно играть с этими предметами.

— Я делаю что-то не так! — упрямо твердила моя посетительница. — Я это чувствую. Я боюсь неправильно воспитать свою дочь. Вы должны помочь мне разобраться.

Отчаявшись разорвать этот круг и подозревая в ситуации некую легкую паранойю, я предложила даме следующее: в течение дня она записывает все коммуникации, происходящие между ней и дочкой, а потом приходит с этими записями ко мне. Мы вместе смотрим и решаем: есть ли там повод для беспокойства.

Дама согласилась и ушла. В ближайший месяц никаких известий от нее не поступало, и я благополучно забыла об этом случае, списав все на повышенную тревожность, обычную в случае рождения позднего ребенка и одинокого воспитателя, которому не у кого получить обратную связь. Но тут медсестра из регистратуры хозрасчетного отделения передала мне записку: «Звонила такая-то, извинялась, что не пришла, просила сказать, что она все поняла и исправила, и у них с дочерью теперь все в порядке».

Мне стало любопытно: что ж она такое «поняла и исправила»?

Я нашла телефон дамы в журнале регистрации и позвонила.

— Вы знаете, отличный метод, — бодро сказала дама после приветствий и изъявления вежливой благодарности. — Вы его сами придумали? Я все записала, как вы велели, и сразу все поняла! Даже смешно стало, до чего просто!

— И что же вы поняли?! — с некоторым нетерпением спросила я, ибо, в отличие от дамы, ничего не понимала. Что она гам такое говорила двухлетнему ребенку, сама того не замечая? Матом, что ли, ругалась? Или Аристотеля цитировала?

— Вы знаете, за день я 127 (сто двадцать семь) раз сказала дочери: надень тапки! — торжественно провозгласила дама.

Я не смогла удержаться от улыбки. Конечно! Маленькие дети действительно часто скидывают тапки и бегают босиком. Им так удобней. Наша дама стремилась все делать правильно, врач советовал, чтобы ребенок ходил в тапках, ведь пол холодный, а Лариса уже болела отитом…

— И что же вы сделали с этим?

— Я надела на нее шерстяные носки!

— И ощущение неправильности происходящего ушло?

— Совершенно! — счастливо засмеялась дама.

— Но в следующий раз…

— Не-ет! Теперь я понимаю, о чем вы пытались сказать мне при нашей встрече. Ребенок приходит в мир, не зная, как он устроен. Он может родиться и в королевском дворце, и в юрте посреди степи. Он готов приспособиться к тому, что встретит. А наша задача, задача родителей, рассказать и показать ему, как тут все устроено. И исходить мы при этом должны сами из себя, а вовсе не из того, что где-то прочли или услышали.

В наше время для каждой семьи правильными могут быть разные вещи. У кого-то ребенок ходит в тапках и рисует на стенах (пример про рисунки на стенах приводила я, когда пыталась убедить даму, что именно то, что она делает, повинуясь своим собственным представлениям о воспитании, вполне правильно). А у меня на стенах рисовать нельзя, зато можно бегать в носках…

Глава 37

«Нам не дано предугадать…»

— Можно, я зайду пока одна, без него?

Невысокая женщина с печальным незначительным лицом прошла в мой кабинет. Худощавый юноша, сидя на банкетке в коридоре, проводил ее недобрым взглядом. Маменькин сынок, навскидку предположила я. Растила мать-одиночка. Вложила всю душу. Теперь он вырос, отдалился и хочет свободы. А маменька все таскает его по детским поликлиникам…

— Вы нас не помните? — спросила женщина. — Игорь Масаев? Мы были у вас два раза. Первый раз, когда он учился во втором классе и к нему приставали два пятиклассника. А второй, когда Игорьку было тринадцать и мы с ним совсем не могли понять друг друга, ругались из-за учебы, его гулянок, и все такое. Я помню, вы тогда сказали так: «Разумеется, бывают сыновья более умные, более послушные, более благодарные и т. д. Но у вас этот сын и другого, по всей видимости, уже не будет». Ему сказали другое: «Само собой, бывают родители более понимающие, более богатые, более снисходительные или равнодушные к тому, что выделывают их дети. Но тебе досталась эта мать и никакой другой не будет уже наверняка. Так попытайтесь же, если не понять, так хотя бы принять друг друга». Не знаю, как на него, а на меня это тогда произвело впечатление. И мне стало как-то легче с ним договориться…

Их подросткового визита я не помнила, так как подростково-родительские проблемы в самых разных семьях обычно похожи друг на друга, как шампиньоны в магазине, да и, что греха таить, говорю я им всем приблизительно одно и то же.

А вот тщедушного второклассника, которого, избрав жертвой, последовательно изводили два дурака из пятого класса, я вспомнила. Мальчишка уже попробовал все: убегать от них (они бегали быстрее), жаловаться учительнице (они подкарауливали его одного и следили, чтобы рядом не было взрослых), драться (они, разумеется, были сильнее). Никаких серьезных повреждений, с которыми можно было бы обратиться в соответствующие инстанции, малолетние мерзавцы мальчишке не наносили — так, по мелочам: то вытрясут на пол ранец, то запрут в шкафу для швабр, то покидают от одного к другому на манер ручного мяча… В конце концов парнишка стал отказываться ходить в школу. Родители думали о переводе в другое учебное заведение, но рассуждали резонно: а не найдется ли и в следующей школе кто-то, кто опять изберет их сына жертвой? И что тогда?