Юрий Милославский, или Русские в 1612 году - Михаил Загоскин

– Но разве не ты первый?..

– Ну да… я первый заговорил – так что ж?.. Велико дело!.. Нельзя ж всем разом говорить. Не я, так заговорил бы другой, не другой, так третий… А скажи-ка, боярин, уж не хочешь ли и ты пристать к нам? Ты целовал крест королевичу Владиславу, а душа-то в тебе все-таки русская.

– К несчастью, ты говоришь правду! – сказал со вздохом Юрий.

– А почему ж к несчастию? Скажи мне, легко ль тебе было присягать польскому королевичу?

– Ах!.. видит бог, нет!

– А для чего ж ты это сделал?

– Для того, что был уверен и теперь еще… да, и теперь еще надеюсь, что этой жертвою мы спасем от гибели наше отечество.

– Вот видишь ли: все-таки у тебя отечество на уме. Послушай, я скажу тебе побасенку, боярин. Один мужичок, переплывая через реку, стал тонуть. У него было три сына: меньшой, думая, что он один не спасет его, принялся кричать, рвать на себе волосы и призывать на помощь всех проходящих; между тем мужик выбился из сил, и когда старший сын бросился спасать его, то насилу вытащил из воды и чуть было сам не утонул с ним вместе. На берегу стоял третий сын, или, лучше сказать, пасынок; он не просил помощи, да и сам не думал спасать утопающего отца, а рассчитывал, стоя на одном месте, какая придется ему часть из отцовского наследия. Как ты думаешь, боярин? хоть меньшему сыну и не за что сказать спасибо; а по мне все-таки честнее быть им, чем пасынком.

Юрий молча пожал руку Минина, который продолжал:

– Чему дивиться, что ты связал себя клятвенным обещанием, когда вся Москва сделала то же самое. Да вот хоть, например, князь Димитрий Мамстрюкович Черкасский изволил мне сказывать, что сегодня у него в дому сберутся здешние бояре и старшины, чтоб выслушать гонца, который прислан к нам с предложением от пана Гонсевского. И как ты думаешь, кто этот доверенный человек злейшего врага нашего?.. Сын бывшего воеводы нижегородского, боярина Милославского.

– Да это господин мой! – вскричал Алексей.

– Как! так это ты, Юрий Дмитрич? – сказал Минин, сняв почтительно свою шапку и устремив на Милославского взор, исполненный душевного сострадания. – Ну, жаль мне тебя! Кому другому, а тебе куда должно быть тяжело, боярин!

– Я исполню долг свой, Козьма Минич, – отвечал Юрий. – Я не могу поднять оружия на того, кому клялся в верности; но никогда руки мои не обагрятся кровию единоверцев; и если междоусобная война неизбежна, то… – Тут Милославский остановился, глаза его заблистали… – Да! – продолжал он, – я дал обет служить верой и правдой Владиславу; но есть еще клятва, пред которой ничто все обещания и клятвы земные… Так! сам господь ниспослал мне эту мысль: она оживила мою душу!..

В самом деле, давно уже лицо Милославского не выражало такой твердой решимости и спокойствия. Вся бодрость его возвратилась.

– Прощай, почтенный гражданин! – сказал он Минину – Я спешу теперь в дом боярина Туренина и через несколько часов явлюсь вместе с ним пред лицом сановников нижегородских, в числе которых надеюсь увидеть и тебя. Повторяю еще раз, я исполню долг мой; но… прошу тебя – не осуждай меня прежде времени!

V

Часу в шестом пополудни Юрий и боярин Туренин отправились в дом к князю Черкасскому. Проходя городскою площадью, на которой никого уже не было, Туренин сказал Юрию:

– Насилу-то эти дурачье угомонились! Я, право, думал, что они до самой ночи протолкаются на площади. Куда, подумаешь, народ-то глуп! Сгоряча рады отдать все; а там как самим перекусить нечего будет, так и заговорят другим голосом. Небойсь уймутся кричать: «Пойдем к матушке Москве!»

– Но, кажется, боярин, – сказал Юрий, – и ты кричал вместе с другими?

– С волками надо выть по волчьи, Юрий Дмитрич; и у кого свой царь в голове, тот не станет плыть в бурю против воды. Да и сговоришь ли с целым народом! Вот теперь дело другое: можно будет и потолковать и посудить. Смотри, Юрий Дмитрич, говори смело! Я знаю наперед, что пуще всех будет против меня князь Димитрий Мамстрюкович Черкасский да Григорий Образцов: первый потому, что сын князя Мамстрюка и такой же, как он, чеченец – ему бы все резаться; а второй оттого, что природный нижегородец и терпеть не может поляков. С другими-то сговорить еще можно; правда, они позвали Козьму Сухорукого, а этот нахал станет теперь горланить пуще прежнего.

– Позволь сказать, боярин, мне кажется, он человек скромный.

– Кто? он? Что ты? Иль забыл, что его наименовали выборным от всея земли человеком? Так ему, чай, теперь черт не брат! Чего доброго, заломается в первое место… Но вот и дом князя Димитрия Мамстрюковича…

Пройдя широким двором, посреди которого возвышались обширные по тогдашнему времени каменные палаты князя Черкасского, они добрались по узкой и круглой лестнице до первой комнаты, где, оставив свои верхние платья, вошли в просторный покой, в котором за большим столом сидело человек около двадцати. С первого взгляда можно было узнать хозяина дома, сына знаменитого Черкасского князя, по его выразительному смуглому лицу и большим черным глазам, в которых блистало все неукротимое мужество диких сынов неприступного Кавказа. По правую руку его сидели: татарский военачальник Барай-Мурза Алеевич Кутумов, воевода Михайло Самсонович Дмитриев, дворянин Григорий Образцов, несколько старшин казацких и дворян московских полков; по левую сторону сидели: боярин Петр Иванович Мансуров-Плещеев, стольник Федор Левашев, дьяк Семен Самсонов, а несколько поодаль ото всех гражданин Козьма Минич Сухорукий.

Князь Черкасский встретил боярина Туренина и Милославского в дверях комнаты. Сказав несколько холодных приветствий тому и другому, он попросил их садиться, и по данному знаку вошедший служитель поднес им и хозяину по кружке меду.

– Юрий Дмитрич, – сказал князь Черкасский, – поздравляем тебя с счастливым приездом в Нижний Новгород; хотя, сказать правду, для всех нас было бы радостнее выпить этот кубок за здравие сына Димитрия Юрьевича Милославского, а не посланника от поляков и верноподданного королевича Владислава.

– Князь Димитрий Мамстрюкович, – сказал вполголоса боярин Мансуров, – не забывай нашего уговора: посмотри-ка – его в жар бросило от твоих речей!

– Не вытерпел, боярин! – отвечал Черкасский. – Грустно, видит бог, грустно! Ведь я был задушевный друг его батюшке… Юрий Дмитрич, – продолжал Черкасский, оборотясь к Милославскому, – боярин Истома-Туренин известил нас, что ты приехал с предложениями от ляха Гонсевского, засевшего с войском в Москве, которую взял обманом и лестию богоотступник Лотер и злодей гетман Жолкевский.

– Да, да, злодей гетман Жолкевский! – повторил Барай-Мурза.

– Гетман Жолкевский не злодей, – сказал Юрий. – Если б все советники короля Сигизмунда были столь же благородны и честны, как он, то давно бы прекратились бедствия отечества нашего.

– То есть Владислав был бы московским воеводою!.. – перервал князь Черкасский.

– А мы все рабами короля польского!.. – примолвил насмешливо дворянин Образцов.

– Нет, – отвечал Юрий, – не воеводою, а самодержавным и законным царем русским. Жолкевский клялся в этом и сдержит свою клятву: он не фальшер, не злодей, а храбрый и честный воин.

– Неправда, это ложь! – вскричал Черкасский.

– Да, да, это ложь! – повторил Барай-Мурза.

– Ложь противна господу, бояре! – сказал спокойно Юрий, – и вот почему должно говорить правду даже и тогда, когда дело идет о врагах наших.

– Защищай, Юрий Дмитрич, защищай этих кровопийц! – перервал хозяин. – Да и чему дивиться: свой своему поневоле брат!

– Князь Димитрий, – шепнул боярин Мансуров, – не обижай своего гостя!

– Раб Владислава и угодник ляха Гонсевского никогда не будет моим гостем! – вскричал с возрастающим жаром князь Черкасский. – Нет! он не гость мой!.. Я дозволяю ему объявить, чего желает от нас достойный сподвижник грабителя Сапеги; пусть исполнит он данное ему от Гонсевского поручение и забудет навсегда, что князь Черкасский был другом отца его.

– Да, да, пусть он говорит, а мы послушаем, – сказал Барай-Мурза, поглаживая свою густую бороду.

– Не забывай, однако ж, Юрий Дмитрич, – прибавил дворянин Образцов, бросив грозный вид на Юрия, – что ты стоишь перед сановниками нижегородскими и что дерзкой речью оскорбишь в лице нашем весь Нижний Новгород.

– Я буду говорить истину, – сказал хладнокровно Юрий, вставая с своего места. – Бояре и сановники нижегородские! Я прислан к вам от пана Гонсевского с мирным предложением. Вам уже известно, что вся Москва целовала крест королевичу Владиславу; гетман Жолкевский присягнул за него, что он испросит соизволение своего державного родителя креститься в веру православную, что не потерпит в земле русской ни латинских костелов, ни других иноверных храмов и что станет, по древнему обычаю благоверных царей русских, править землею нашею, как наследственной своей державою. Не безызвестно также вам, что Великий Новгород, Псков и многие другие города стонут под тяжким игом свейского воеводы Понтуса, что шайки Тушинского вора и запорожские казаки грабят и разоряют наше отечество и что доколе оно не изберет себе главы – не прекратятся мятежи, крамолы и междоусобия. Бояре и сановники нижегородские! последуйте примеру граждан московских, целуйте крест королевичу Владиславу, не восставайте друг против друга, покоритесь избранному царствующим градом законному государю нашему – и, именем Владислава, Гонсевский обещает вам милость царскую, всякую льготу, убавку податей и торговлю свободную. Я сказал все, бояре и сановники нижегородские! Избирайте, чего хотите вы…