Месть фортуны. Дочь пахана - Эльмира Нетесова

Шакал мигом схватил саквояж, растерявшуюся Задрыгу и, бесшумно проскочив лестницу, закинул на чердак саквояж, следом Капку, заскочил сам и, пробежав его весь, остановился перед бельевой веревкой, увешанной еще мокрым бабьим тряпьем. Переоделся. И, затолкав свою одежду в саквояж, спустился с Капкой с чердака.

Они вышли из крайнего подъезда дома. Притаились на миг. И свернув за угол, выскользнули на улицу, в ночь.

Задрыга, оглядываясь на Шакала, обвязанного платком до бровей, тихо посмеивалась. Непривычно… В таком маскараде видела отца впервые. А тот приметил воронок, стоявший неподалеку. Там, в кузове, трое кентов. Их охраняли двое милиционеров.

Шакал оглянулся на подъезд дома, где и его ожидали четверо милиционеров. Грязно выругался. Велел Задрыге спрятаться за дерево. Сам расстегнул рукав. Девчонка увидела сверкнувшее лезвие. Оно впилось меж лопаток охранника. Тот, охнув, упал ничком. Второй, склонившись над ним, — уже не разогнулся. Свалился рядом.

Шакал в прыжок оказался у машины. Звякнул отмычкой, распахнул дверь, сказал коротко

— Линяем!

Три тени выскользнули из машины. Вот пахан передал саквояж кому-то. Капку кто-то из фартовых ухватил на плечо. Несется рысаком через ночь. Далеко позади послышались милицейские свистки. Они уже никого не могли испугать.

— Нет, по железке не линяем. Попутают. Кто-то нас высветил. На колесах сорвемся, — предложил Шакал.

— А кенты? Они приморились на станции, — вспомнил Хлыщ.

— Задрыгу пошлем…

Капка вернулась скоро:

— Ждут кенты. Они на проходящий взяли. Он через двадцать минут уходит. Лягавым Не успеть.

Шакал, помедлив немного, согласился. И вскоре оказался в купе вместе с Задрыгой.

Бабьи тряпки Шакал выбросил по дороге. И девчонка, увидев отца в обычном — успокоилась. Она знала, выйди пахан в своей одежде, охрана «воронка» обязательно приметила, обратила бы на них внимание. Лишь одежда сбила с толку, выручила, помогла уйти.

Шакал темнел лицом, глядя на уходящий перрон и провожающих. Он высунулся в окно, чтобы вдохнуть побольше свежего воздуха, и тут же отпрянул от него. Прямо на перрон выскочил воронок. Из него высыпала милиция.

Свистки, крики, брань взвились столбом. Но поезд уже набирал скорость. Машинист вел состав на зеленый свет. Других сигналов он не признавал и не подчинялся им.

— Седой, курва! — вырвалось невольное сквозь зубы.

— А почему ты в того жмура не поверил? Ведь все трехают, что он — Седой! Ты один ботаешь, что тот не откинулся. Откуда знаешь? — спросила Капка Шакала.

— У фартовых своя память. Не в мурло друг друга помнили. Его изменить, как два пальца обоссать. Тому даже тебя Сивуч научил. Мы знаем дела, наколки, татуировки каждого. Доперла? Так вот у того жмура не было меток Седого. Хотя не фраер. Но в законе не был. Всяк пахан, пусть он и последний козел, метку имеет, — показал Задрыге указательный палец с выколотым тонким перстнем. — Когда выкидывают из паханов и закона, этот палец прямо на сходе отрывают мудакам. Седому тоже вырвали. А у жмура все пальцы на клешнях целы. Секешь?

Задрыга кивнула головой.

— Он ссучился? — спросила тихо.

— С ментами канает падла! Это верняк! Кто ж с мусоров мог допереть про хазы? Он высветил. Каждую. И законников заложил.

— Зачем? Ведь надыбают его и ожмурят! — втянула девчонка голову в плечи.

— Не минет падлу сучья смерть! Да только он это знает и тырится у лягашей, не высовывая шнобель из ментовки. Оттуда всех достал. Решил паскуда, что в Ростове одни фраера дышать будут. Да хрен ему! Ростов — папа! И мы его лягавым не дадим. Ну, а Седому канать негде стало. Никто не взял в малину. Кентов не осталось. А дышать охота. Вот и стал дешевкой. Сам сдался лягашам. За баланду! Ну и этим подавится. Найдется петля и на его шею.

— А если его поймают, что сделают Седому? Замокрят враз?

— Кто знает, где фраер ожмурится? Но если в фартовые клешни влипнет, не выскочит. Пришьют, как пса…

— Пахан, к тебе можно? — протиснулись в купе Глыба и Боцман. Они смеясь рассказали, как встретили в вагоне Фингала и Занозу.

— Кенты Седого — твои обязанники! Ты их хоть помнишь? Они в одном вагоне с нами. Тоже смотались из Ростова. Теперь намылились в Мурманск. Рыбаков на гоп-стоп брать. Ну, умора!

— Мы своих сявок не сберегли. Оставили вместо себя ментам. Много их было у дверей. Всех не уложишь. А без стремачей кисло. Если уломаются, пусть клеются к нам. Но сами. Без примуса. За своими я через месяц заскочу. Достану! Ну и эти не помеха! Пусть дышат…

— Они намекали на это. Твое слово им передадим.

— О Седом ботали?

— Вякали. Но тут тебе лишь допереть. Мы не волокем в том, о чем трандят налетчики. И коли в малину их берешь, пусть колятся у тебя, — настаивал простовато Глыба.

Заноза и Фингал вскоре шмыгнули в купе. Капка, увидев их, в комок сжалась. Знакомство вспомнила. Отвернулась от налетчиков. Но не пропустила ни одного слова.

Они сразу сказали, что остались вдвоем. Никто не взял их к себе в малины фартовать, а потому решили махнуть в Мурманск. Там прикипеться.

Пахан слушал молча, не обрывал. А потом спросил их:

— Где Седого посеяли? Почему его с вами нет?

— Лажанулся он. Сам знаешь. Но мы его не бортанули.

Когда он со схода возник, мурло его белей кентеля стало. Мы ему хамовку, выпивон сунули. А Седой сидит не видя. И молчит, как усрался. Всю ночь вот так. Потом, под утро, как чумной стал. О себе растрехался. Съехал. Крыша перегрелась. Иль на сходе его по кентелю огрели? Сам с собой развякался.

И все пустое! Потом, ни с хрена, на подоконник влез. И ботает, что он дышал на халяву и завязать хочет.

— Мы думали, на «понял» берет. А он и впрямь, сиганул в окно. С четвертого этажа! Мы вниз. Там толпа. Мы сдрейфили, что на нас повесят его смерть, и смылись. А он не откинулся, на кучу опилок угодил. Ходули лишь повредил, да тыква — сотрясение. Сам ботал, что из окна выскочил. Его в психушку замели. Он там канает. И ему оттуда не вырваться до гроба. Никого к Седому не пускают. Даже глянуть на него не дают. Мы пару раз пытались прорваться. Сорвалось. Плюнули. Решили сами дышать, — рассказывал Фингал.

— В психушке? Достали его менты. Это та же мусориловка! Там они с ним что хочешь утворят. Слыхал я о дурдомах, — покачал головой Шакал и добавил:

— Ох и вовремя мы смотались из Ростова! Ох и кстати!..

Заноза и Фингал сами попросили Шакала взять их в малину. Пахан согласился, предупредив, что у Черной совы имеются свои законы, какие соблюдают все без исключения. Нарушившие выбрасываются из малины. О тех законах новым расскажут кенты. И, если стремачи, обмозговав и взвесив все, решат прикипеться, пусть скажут.

— Только тыквами секите, а не пустой требухой. Она в фарте — не кент! — предупредил Шакал. И все же на следующий день налетчиков Седого взяли в Черную сову.

Капка знала свое положение в малине, но с новыми стремачами держалась холодно. Помнила, как ей попало за них. А те относились к Задрыге, как к равной.

Шакал учил Капку фартовым премудростям. Наверстывал упущенное либо забытое Сивучем.

— В дело малина берет стремачей. Без них — невпродых бывает. Даем долю, если самим обломился навар, если выгорело, как хотелось. Но дальше — шабаш! Стремач кто есть? Он чуть выше шестерки! У него зенки и лопухи должны пахать без отказа! И баста! В хазе им места нет! Секешь? Они при кентах дальше порога ступить не могут. Сесть и подавно. Потому что кенты — законники, а стремачи — блатяги. За одним столом с нами — западло! Но и вламывать им из куража — не моги! Они — наша воля! Засеку, что врубаешь им — сам трамбану! Без лишнего трепа! — предупредил пахан Капку.

Задрыга молча согласилась.

Когда малина приехала в Москву, девчонка попросила повозить ее по городу.

— Тебе на кой хрен? — изумился пахан. Капка ответила, что хочет приглядеться к магазинам, о каких много слышала от фартовых.

Честно говоря, девчонка просто устала от поезда, от суеты, толкотни и шума. Хотелось почувствовать под ногами твердую землю, немного расслабиться перед длинной дорогой в Сибирь, куда Черная сова решила отправиться вечером, поездом дальнего следования.

— Уломала! Отваливаем! Пора прибарахлить нашу мамзель! — вызвался Глыба, не ожидая просьбы Шакала, тот лишь головой кивнул едва приметно, отправив вместе с ними обоих стремачей.

Вскоре Задрыга ехала в такси по широким, пыльным улицам. Оглядывалась на бетонные громады-дома, смотревшие на приезжих заспанными окнами. Казалось, они не умели улыбаться, как окна в других городах.

— В ЦУМ! — коротко сказал водителю Глыба, тот согласно кивнул. А Задрыга так и не-поняла, куда же они направляются?

Но вскоре оказалась в гуще кипящей очереди. Девчонку закружила толпа.

Кто покупает? Зачем толпятся? Где что продают? Задрыга перестала понимать.