Страсти по Луне. Книга эссе, зарисовок и фантазий - Юрий Безелянский

Эти строки Катулл посвятил красавице Клодии. Он называл ее Лесбией, сблизив со знаменитой Сапфо. А написано это стихотворение еще до наступления нашей эры, до рождения Христа.

Однако вернемся в наши дни, в Верону. Во дворе дома Джульетты стоит статуя шекспировской героини во весь рост. Существует поверье, что если прикоснуться к медной груди Джульетты, то это даст дополнительную любовную энергию и силу. Мне посчастливилось во время поездки по Италии заглянуть в этот дворик, тесно забитый туристами и любопытствующими. Правая грудь Джульетты отполирована до блеска. При мне ее сжимали, гладили, тискали стая японских студенточек и группа пожилых цветоводов из Голландии.

Джульетта стояла сконфуженная таким необычным вниманием к ней и вместе с тем печальная, с немым вопросом на устах: «И вот я здесь, но где же мой Ромео?»

О, Ромео!.. О, юный и прекрасный итальянец! Но почему юный? Еще Овидий, великий поэт «золотого века» римской литературы, сравнивал каждого любовника с солдатом, прибавляя при этом: «Для войны и любви одинаковый возраст подходит».

Так что не будем уточнять возраст, отметим лишь, что итальянец многолик. Нет определенного типа итальянского мужчины, тем более когда он вступает во владения Амура.

Достаточно бросить взгляд на историю. В XVI веке в Италии (в знатных, просвещенных кругах, разумеется) была распространена любовь возвышенная, основанная на платоническом воззрении на женщину как на божество, объект чистого поклонения. Но параллельно бытовала любовь чувственная, плотская, фривольная – достаточно углубиться в новеллы «Декамерона» Боккаччо, чтобы убедиться в полной раскованности чувств средневековых итальянцев. Помните одну из новелл, в которой дочь упрашивала своих родителей постелить ей постель на балконе, чтобы поутру она могла послушать пение соловья? Когда утром родители

зашли на балкон, то застали ее в объятиях юноши, а рука нежной дщери в любовном томленье сжимала «соловья», который прилетел к юной женщине в виде крылатого фаллоса…

Эротические оргии были весьма распространены в средние века. Не будем живописать историю нравов, всех любознательных отсылаю к сочинениям Эдуарда Фукса, изданным издательством «Республика».

Музеи – это отраженное прошлое. А в этом зеркале можно увидеть образы любви. Картины, изображающие былых покорительниц сердец, знаменитых итальянок минувшего… И в прошлых и в нынешних пульсирует в каждой клеточке тела чувственность, но не грубая, переливающаяся через край, а нежная женственность, когда весь облик женщины как бы излучает ауру любви.

Любопытен собирательный портрет итальянки, созданный профессором Фрати: «Плечи как у немки, ноги как у славянки, характер как у француженки, походка как у испанки, профиль сиенский, грудь венецианская, глаза флорентийские, ресницы феррарские, кожа болонская и, наконец, миланская грация».

Похож ли этот портрет на тициановскую Венеру? Судите сами.

Знаменитые венецианские художники Тициан, Паоло Веронезе, Якопо Тинторетто – все они отдавали дань красоте женщин своего времени. Следует отметить, что эпоха славы и роскоши Венецианской республики выдвинула женщину на первый план. Одних куртизанок в 1514 году в Венеции было около 11 тысяч. Сколько требовалось для них золота, жемчуга, зеркал, мехов, кружев и драгоценных камней! А тканей? Никогда и нигде не было такого богатства и разнообразия тканей, как в Венеции XVI века, что и отражено на полотнах и гобеленах венецианских мастеров.

Известный драматург Гольдони в одном из своих сонетов просил своего друга, художника Пьетро Лонги:

Прекрасной, статной, сладостной собою,Прелестной девы напиши портрет…

И художники выполняли заказ. Как сказала гид Ло- ридана: «Венеция – это персонаж женщины – полненькой, богатой…»

О, этот милый коверканый русский язык в устах гидов! «Сейчас мы будем делать музеи» – не правда ли, в этом есть какая-то прелесть? Гид по Флоренции Леон, статный старик с патрицианской осанкой, знакомя русских с произведениями Рафаэля и Джорджоне, назвал их картины «жирным искусством», очевидно, подразумевая под этим перенасыщенность красотою. Еще одно выражение Лео – о Мадоннах, которое лично мне понравилось: «Чудные женские личики». Мадонны – пристрастие любого итальянского художника. Самые знаменитые, конечно, Мадонны кисти Рафаэля, почти идеальные, небесные создания. Впрочем, у разных живописцев они разные. У Джованни Беллини, к примеру, Мадонны (а их множество) задумчивы и погружены в себя. Это созерцательные и тихие души. Но есть Мадонны и другие, с пылкой кровью. Блок писал:

Там – в окне, под фреской Перуджино, Черный глаз смеется, дышит грудь…

Мадонны, Венеры написаны так, что, как выразился итальянский гид, «хочется трогать тело».

Жил беспокойный художник.В мире лукавых обличий –Грешник, развратник, безбожник,Но он любил Беатриче…

Эти слова Николая Гумилева о Данте Алигьери можно отнести практически к любому Мастеру. Они были живые люди и своих избранниц и натурщиц любили горячо и неистово. И эта страсть позволяла им создавать всепокоряющее и нетленное в веках искусство.

Искусство – это сублимированная энергия. Творческий выброс любви, эротики, секса – как вам угодно, можно выбрать любое. Преображенное человеческое чувство в виде картины, скульптуры, здания, театральной постановки и т. д. Но это, конечно, совсем другая тема, поэтому вернемся к чувствам, которые не перевоплощаются в произведения искусства, но горячат кровь, делают жизнь разнообразной, динамичной и интересной. Это доказал своим примером знаменитый итальянец Джованни Джакомо Казанова. Рыцарь греха. Герой плоти.

Тонкий аналитик и психолог Стефан Цвейг в книге «Три певца своей жизни: Казанова, Стендаль, Толстой» сделал попытку проникнуть в тайну успеха великого соблазнителя. Вот что он писал о Казанове: «В этом крепком чувственном теле отсутствуют даже зачаточные формы моральной нервной системы. И в этом кроется разгадка легкости и гениальности Казановы: у него, счастливца, есть чувственность, но нет души. Никем и ничем серьезно не связанный, не стремящийся ни к каким целям, не обремененный никакими сомнениями, он может извлечь из себя жизненный темп совершенно иной, чем у прочих целеустремленных, нагруженных моралью, связанных социальным достоинством, отягченных нравственными размышлениями людей, отсюда его единственный в своем роде размах, его ни с чем не сравнимая энергия…»

И далее Цвейг пишет, что робкие юноши напрасно будут перелистывать мемуары Казановы, чтобы вырвать у мастера тайну его побед: искусству соблазна так же нельзя научиться из книг, как мало изучить поэтику, чтобы писать поэмы. «У этого мастера ничему не научишься, ничего не выудишь, ибо не существует особого секрета Казановы, особой техники завоевания и приручения. Вся его тайна – в честности вожделений, в стихийном проявлении страстной натуры…»

И оттого (продолжим цитату) «…каждая женщина, отдавшаяся ему, становится более женщиной, более знающей, более сладострастной, более безудержной;

она открывает в своем до тех пор равнодушном теле неожиданные источники наслаждения, она впервые видит прелесть своей наготы, скрытой дотоле покровами стыда, она познает богатство женственности…»

Мне это имя незнакомо:Как это вкрадчиво: Джа-комо…Как тяжкий бархат черный, –Какая в этом нежность: Джа… да?

Так шепчет одно из юных созданий в пьесе Марины Цветаевой «Феникс», написанной летом 1919 года. Для Марины Цветаевой Казанова – символ любви, символ всепобеждающей плоти. И для многих на этой планете Джакомо Казанова – имя, олицетворяющее любовь, но не только конечный результат, а именно интригу любви, блестящим мастером которой он был. Казанова отлично знал женскую физиологию и психологию и умело пользовался своим знанием.

Каждый мужчина хочет быть Казановой, но, увы, не всем это удается. Что касается итальянцев, то они, можно сказать, прямые наследники венецианского авантюриста любви и поэтому из кожи вон лезут доказать, что превосходно владеют искусством увлечения и соблазнения женщин. Опять же, всегда есть стремление, но не всегда есть результат.

При виде красивой женщины итальянец не может не воскликнуть: «Беллецца! Ке визо дивино!» (Красавица! Что за божественное лицо!) Или: «О тезоро мио!» (Мое сокровище). Восторг и соответственно фразы бывают самыми разными, от нежно робкого: «Можно я поцелую ваши туфельки?» до экстатичного: «Мамма миа! Вы точно сошли с полотна Боттичелли!»