Страсти по Луне. Книга эссе, зарисовок и фантазий - Юрий Безелянский

– Будет вам июньский вечер: победят коммунисты, ночью приснится Зюганов, проснетесь в страхе утром и весь день будете маяться у пустых прилавков под красными флагами.

– Все понятно, – коротко, по-солдатски ответила женщина из славного города Подольска.

Опять же «наши люди» в Санта-Кроче без внимания оставили усыпальницы Галилея и Макиавелли, но зато замерли как вкопанные у последнего пристанища Джо- аккино Антонио Россини, автора гениального «Севильского цирюльника». По ассоциации вспомнился Моцарт, и захотелось запеть: «Мальчик резвый, кудрявый, влюбленный… не пора ли мужчиною стать?..» Но где этот мальчик, тем более резвый и кудрявый? Нет его, как нет и кудрей, нет локонов, унеслась куда-то юность на тройке бешеных коней Судьбы. Нет мальчика… нет и Россини. Скончался в 1868 году во Франции, затем его останки были перевезены во Флоренцию. Над склепом композитора высится мраморная фигура оплакивающей его женщины. Гиду Лео давно наскучила скорбь, и он игриво заметил: «Посмотрите, какой у женщины буст». «Буст» был великолепный. Толк в нем понимал и Россини, и его герои. Знатоки нашлись и в русской группе…

Забавный эпизод произошел в Санта-Кроче, когда гид рассказывал о творческом соревновании двух итальянских гениев – Донателло и Брунеллески. «И вот однажды, – живописал итальянский сопровождающий, – Брунеллески пришел посмотреть, как выполнил заказ по изображению «Распятия» Донателло. Брунеллески пришел в храм с рынка и держал в руках корзинку с яйцами. Увидев работу Донателло, он ахнул от восхищения и уронил яйца». Одна из наших соотечественниц, что-то пропустив в рассказе гида, тут же нервно заметалась: «Скажите, у кого упали яйца?!» Естественно, вся группа тут же содрогнулась от смеха.

Смех – это хорошо, это как разрядка от бесконечного восторга перед Флоренцией: Собор и Колокольня Джотто, Баптистерий Сан-Джованни (баптистерий – это специальная церковь, где крестят), площадь Синьории, фонтан «Нептун», Лоджия деи Ланци, Палаццо Веккья, Палаццо Даванцати и т. д. и т. п. О каждом объекте можно писать книги (и они написаны).

В стихотворении «Из Флоренции» (1910) Саша Черный делился впечатлениями:

В старинном городе, чужом и странно близком,

Успокоение мечтой пленило ум.Не думая о временном и низком,По узким улицам плетешься наобум…В картинных галереях – в вялом телеПроснулись все мелодии чудес,И у мадонн чужого Боттичелли,Не веря, служишь столько тихих месс…

Скажу по секрету, я тоже служил «тихие мессы». И никакая непогода, никакой дождь не помешали этому. Нежный и дымный ирис Флоренции навечно запечатлелся в памяти.

Покинув Флоренцию и провинцию Тоскану, наш автобус отправился в Лацио, в сторону Вечного города. Да, Карамзин когда-то путешествовал в карете, на перекладных, испытывая разные дорожные мытарства.

Ныне все иное: гладкие дороги, высокие скорости и не маленькие придорожные трактиры, а современные автогрили в форме моста, перекинутые через все полосы автобана. Там и кафе, и рестораны, и магазины, где можно купить все, от жвачки до костюма. Однако неторопливость передвижения в прошлые века настраивала путешественников на созерцание и аналитические размышления. Наше поколение – уже не путешественники в классическом смысле этого слова, а именно туристы, которые в быстром темпе совершают наезды и набеги на чужие города, разрываясь между культурными памятниками и магазинами.

Но вот и Рим. Француз Дю Бюлле писал о нем:

Он побеждал чужие города,Себя он победил – судьба солдата,И лишь несется Тибра желтая вода.Что вечным мнилось, рухнуло, распалось.Струя поспешная одна осталась.

Нет, с этим мнением согласиться нельзя. От древнего Рима осталось все же немало, чего стоит один величественный Колизей. А средневековый Рим практически сохранился полностью. Здесь работали лучшие итальянские мастера: Микеланджело, Рафаэль, Браман- те, Бернини. Здесь возник новый стиль – барокко… В 1870 году Рим становится столицей объединенного итальянского государства. Но он не только столица Италии, он один из красивейших городов мира, «вечный город».

Первое, что поражает в Риме, – это какофония звуков. Автомобилисты, мотоциклисты – все сигналят, все совершают какие-то сложные маневры, чтобы вырваться из плотно движущейся массы, а тут еще пешеходы пытаются перейти улицу. И разница с Москвой: у нас норовят тебя задавить, а в Риме грациозно пропускают: «прего» («пожалуйста»), проходи, я свое еще наверстаю. Такая авто- и мотогалантность весьма приятна. Кстати, итальянцы, какие они? Вопрос не простой.

Итальянский публицист Энцо Бьяджи свою популярную книгу об Италии начал с парадоксальной фразы: «Итальянцев не существует». Те, кого обычно так

называют, на самом деле, утверждает он, являются тосканцами, сицилийцами, сардами, пьемонтцами, жителями Калабрии и т. д. Ведь долгое время страна развивалась как конгломерат мелких, раздробленных государств и городов-республик. Различие существует даже антропологическое. В Венеции, например, можно встретить блондинов, которых легко спутать с немцами, а в Сицилии (увы, я там не был) есть итальянцы, которых можно вполне принять за арабов. Отсюда и диалекты. Даже великий полиглот кардинал Джузеппе Гаспарре Медзофанти, говоривший на 114 языках, не знал всех итальянских диалектов.

Известно, что у каждого народа есть своя репутация: англичан считают хранителями традиций, американцев – деловыми людьми, прагматиками («мейк мани») и т. д. А итальянцы слывут прожигателями жизни, которым выпала удача родиться в стране, где круглый год светит солнце, а деревья ломятся под тяжестью апельсинов. Многие в мире считают итальянцев людьми легкомысленными: им бы только попеть да понежиться. Но это не так.

«Итальянцы – это не нация, это профессия, – шутливо заявляет эссеист Эннио Флайано, – причем профессия удобная: для нее не надо учиться, она достается по наследству». Быть итальянцем, по его мнению, – это оставаться такими, какими они были на протяжении последних столетий, то есть научиться «приспосабливаться и выживать в самых трудных условиях».

В итоге итальянцы приспособились. Выжили. И преуспели. И снова невольно возникает вопрос: а мы?.. От риторического вопроса вернемся все же в Рим, а то, не дай Бог, заговорим о политике, о партиях, о коммунистах. Вот об этом не надо. Давайте исключительно о красоте. А красота – это Рим.

«Влюбляешься в Рим очень медленно, понемногу – и уж на всю жизнь», – признавался в одном из писем Гоголь. Жил он тогда межцу двумя площадями – Испании и Барберини, на виа Сикстина. На доме висит памятная доска. Николай Васильевич, как все знаменитые русские, любил бывать в кафе «Антико Греко».

Кафе более 200 лет. Помимо русских классиков, здесь сиживал великий авантюрист Джакомо Казанова. Кафе роскошное – мраморные столики, фарфоровые чашки, картины на стенах, зеркала, скульптуры. Выпить здесь капуччино и съесть за стойкой бриошь не так уж и дорого. Впрочем, не будем говорить и о презренном металле, лучше о вечности и красоте.

Ансамбль Капитолийской площаци (сердце античного Рима) оформлял Микеланджело. Ее увенчала бронзовая статуя императора-философа Марка Аврелия. Площадь вымощена кирпичом и травертином, уложенным в красивый звездообразный круговой узор. Внизу Капитолийского холма лежит Форум – музей под открытым небом. Руины. Но какие руины!.. Камни сената помнят неутоленное тщеславие, злобную зависть, непримиримое соперничество, неуемное властолюбие и жестокость – обо всем этом можно прочесть в произведениях Цицерона и Плиния Младшего. Здесь закололи Цезаря. Здесь прозвучал сакраментальный вопрос: «И ты, Брут?..» Чего только не происходило в том далеком Древнем Риме! А сейчас тишина и все погружено в легкую фиолетовую дымку. Где-то кипят новые политические страсти, но будут ли они величественны и грандиозны, как минувшие? Увы, личности мельчают. Титанов больше нет. Мировая трагедия постепенно переходит в пошлый фарс, и это не только в России.

А вот и Колизей, многократно тиражированный на экране и на картинах. Въяве он поражает своей величественной суровостью. Огромный эллипс: высота 57 метров, 627 м по окружности. Стоишь перед этим заснувшим чудовищем, и в воображении возникают сцены, которые разыгрывались на арене Колизея: разъяренные звери, бои гладиаторов, а в ложах патриции, жаждущие зрелищ…

Разве знает Италия,что она значит для нас?Колизей, в черной оспе и ранах,Прогибайся, круглись,черный кратер, остывший у глаз,Мы расскажем тебео великих вождях и тиранах.Твой трехъярусный,арочный вздрогнеттрехгорный каркас…

Так писал петербургский поэт Александр Кушнер. И действительно, нам, русским, есть что поведать даже Колизею: у нас были свои нероны и калигулы, свои вожди и тираны, рекой лилась кровь, и всегда было больше зрелищ (если под ними подразумевать события), чем хлеба.