Малой кровью - Виктор Павлович Точинов

За огромной витриной бемского стекла обычно находились аппетитные вещи: торты всех разновидностей, эклеры и пирожные «Норд», уложенные в пирамиды и горки, замысловатые конструкции из шоколадных плиток, прочие вкусности, — поскольку то была витрина бывшей кондитерской Крымзенкова, ныне магазина №2 «Петрокондитертреста». Глеб, проходя мимо, не раз задерживался — стоял, разглядывая витрину и ее содержимое, пока не прогонял милиционер, зрелище кондитерского изобилия напоминало ему о давних днях, казавшихся теперь сном о другой, о счастливой жизни.

Сейчас ничего из былого великолепия за витриной не осталось, однако перед ней стоял не одинокий парнишка-беспризорник, а целая толпа, перекрывшая тротуар. Разглядывали новый экспонат, выглядевший совсем не аппетитно, даже отталкивающе, и тем не менее желающих полюбоваться им хватало.

За стеклянной преградой выставили прямоугольную емкость, тоже стеклянную, напоминавшую аквариум с не совсем обычными пропорциями. Плавали там не рыбки — человеческая голова, залитая не то спиртом, не то формалином. Левую часть головы изуродовала пуля, но правая сохранилась хорошо, уцелевший глаз смотрел на публику из-под полуопущенного века, словно бы прищурившись.

По мартовскому небу ползли редкие облачка, солнце то скрывалось за ними, то появлялось вновь, освещенность менялась, — и оттого казалось, что мертвая голова не совсем мертва, что подает легкие, едва заметные признаки жизни: чуть-чуть изменяет положение, взгляд мутного глаза скользит по людям, будто высматривает кого-то.

Голова не так давно принадлежала Леньке Пантелееву, королю петроградских налетчиков. В то, что он был застрелен, сопротивляясь при попытке ареста, мало кто поверил. Газетная бумага любое враньё стерпит, не так давно писали об аресте банды Пантелеева, о суде над налетчиками и их главарем, о неизбежном суровом приговоре. Писали — и что? Неведомо как Ленька очутился на свободе, не то сбежал, не то тюремщики отпустили за громадную взятку. И вновь по Питеру прокатилась волна дерзких и жестоких пантелеевских налетов — со стрельбой, с убитыми. Люди опасались, что и теперь «убитый» воскреснет и возьмется за старое. Поговаривали, что уже после сообщения о своей смерти Пантелеев гулял в любимом ресторане «Донон», пил-закусывал, его там опознали и даже позвонили в угро, но никто на вызов не приехал.

Чтобы пресечь слухи и успокоить граждан, власти пошли на небывалый шаг: голову бандита не закопали вместе с телом в безымянной могиле — выставили в самом людном месте города. Было в этом что-то от средневековых суровых времен, когда отрубленные головы государственных преступников подолгу красовались на площадях, а их рассеченные на куски тела развозили по крупным городам и тоже выставляли напоказ, потенциальным злоумышленникам для острастки.

Глеб лишь делал вид, что пялится на голову, на самом деле он вдосталь насмотрелся еще позавчера. Его больше интересовали зрители, вернее, один из них. Публика здесь собралась в основном чистая, богато одетая, чему не стоило удивляться — Ленька Пантелеев специализировался на ограблениях нэпманов и прочих зажиточных граждан. Но даже на фоне остальных высокий статный старик выделялся. И не в роскошном пальто с бобровым воротником дело, и не в трости с серебряным набалдашником, — в манерах. Манеры старик демонстрировал воистину барские, словно на дворе до сих пор стоял 1913 год. Может, то действительно был барин прежних времен, неведомо как переживший лихолетье революции и гражданской войны, не лишившийся при обысках и реквизициях припрятанных богатств. Такие порой появлялись непонятно откуда, брали у государства в аренду им же когда-то и принадлежавшие магазины и предприятия, начинали вести почти прежнюю жизнь...

Нэпманов Глеб ненавидел классовой ненавистью, особенно таких, прежних. Потому что они были зримым доказательством, что давняя жизнь отчасти вернулась — та, в которой семья Мальцевых жила в доме Либиха на Моховой, а кухарка Даша пекла на кухне безумно вкусное печенье с изюмом и корицей. Вернулась для них — но не для него, Глеба, он остался в жизни новой, мерзкой, остался бездомным изгоем.

Однако ненависть ненавистью, но любому щипачу стоило трижды подумать, прежде чем браться за работу в толпе, собравшейся у витрины и глазевшей на голову своего заклятого врага. Клиенты самые подходящие, но в толпе шныряли два или три тихаря, их Глеб срисовал еще позавчера. А в здании наверняка скрывался наряд, готовый мгновенно выскочить наружу. Надо полагать, власти надеялись, что заспиртованный экспонат сможет послужить приманкой для остававшихся на свободе подельников Пантелеева — вдруг попытаются разбить витрину и умыкнуть голову? Или любовница Леньки придет проститься и выдаст себя. По слухам, отыскать казну шайки так и не удалось, хотя опера носом землю рыли, — и мог пантелеевский общак храниться у какой-то из женщин любвеобильного налетчика, неизвестной следствию.

Место было опасное, спалиться проще простого, и все же Глеб аккуратно приближался к старику с тростью — забился на американку с начинающим уголовником по кличке Хрящ, что подрежет котлы у бобра. Или, переводя с блатного языка на русский, — поспорил на желание, что украдет часы у богатого нэпмана.

Часы у старика роскошные, всему прочему под стать, что он продемонстрировал недавно — в четверти версты отсюда, тоже на Невском. Приспичило старому взглянуть на время, и, на его беду, это заметили Хрящ и Жига (под такой кличкой был известен Глеб своим собратьям-беспризорникам), и сглотнули слюну — массивные часы были не просто в золотом корпусе, но и крышка украшена камушками, как бы не изумрудами.

Хрящ и Жига переглянулись, кивнули друг другу, затем выпасли бобра, но тот ни в какую подходящую подворотню не свернул, так и шагал по Невскому, носившему сейчас иное имя, в разговорах никем не употребляемое. И оказался возле бывшей кондитерской Крымзенкова.

Надо было что-то решать. Ясно, что бобер вышел из дому не просто полюбоваться на голову Леньки, куда-то надо ему еще, недаром же смотрел на часы. Такие баре долго ходить пешедралом не любят, сядет на лихача, и поминай как звали. Или брать котлы сейчас, в толпе, или навсегда распрощаться с богатой добычей.

И Хрящ подначил Жигу, развел «на слабо», — имелся у Глеба недостаток, терпеть не мог, когда кто-то сомневался в его талантах и умениях. Забились на американку, а Хрящ, он такой... лучше ему в этом споре не проигрывать, непременно придумает что-то особо пакостное для проигравшего.

Глеб аккуратно двигался в толпе, будто бы желая получше осмотреть