Малой кровью - Виктор Павлович Точинов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Об украденных баранах при таком повороте дел никто и слушать не станет.
Он понимал, что был абсолютно прав, сдержавшись, — но отчего-то злился на себя за это чуть ли не больше, чем на Ферапонтова.
...Стволы — и дробовой, и нарезной — сверкали изнутри и снаружи. Бикхан развинтил шомпол на три составные части, убрал вместе с насадками в специальный футляр, туда же положил масленку. Поднял ружьё, прицелился в фонарь «летучая мышь», висевший на стене. Воображение тут же нарисовало на месте фонаря голову Ферапонтова — карикатурно-уродливую, словно на рисунке Кукрыниксов в «Крокодиле». На голове у воображаемого бригадира красовалась воображаемая немецкая каска с громадным изображением свастики.
Палец дернулся на спусковом крючке. Боек сухо щелкнул. Бикхан прекрасно знал, что спускать курок без патрона в патроннике не стоит, если часто так поступать, ружье придет в негодность.
Но удержаться не смог.
* * *Вскоре после окончания речи Молотова в то злосчастное воскресенье Бикхан засобирался в путь, начал седлать Батыра. Дед удивленно поинтересовался, куда и зачем направляется внук.
— В райцентр.
— В военкомат, что ли? — догадался старый.
Бикхан кивнул. Ему шел восемнадцатый год, призывали с девятнадцати, но вдруг по случаю войны для добровольцев снизили планку?
— Остынь. Срок придет, сами повестку пришлют.
Внук остывать не пожелал. Тогда старый зашел с другого конца:
— На солнце глянь — вернешься только к вечеру. Там, в районе, от ворот поворот тебе дадут, а здесь Ферапонтов прогул засчитает. Хорошо будет?
Бикхан резону внял, но от намерения своего не отказался — в первый же дождливый день, когда в бригаде поневоле объявили выходной (не на полный день, лишь до вечера), сразу вскочил на Батыра, и тот не подвел, невзирая на малый рост, конек был на удивление резвый — успели обернуться до начала вечерней смены, хоть и стояла в военкомате немалая очередь из добровольцев и получивших повестки.
Он угадал, призывной возраст действительно снизили, но до восемнадцати лет, и Бикхан под призыв все равно не попадал. Долгого разговора не получилось, и напрасно пропали заготовленные доводы о том, что с его умением стрелять — самое милое дело служить снайпером, а для этой воинской специальности рост и вес не нужны, даже излишни: чем меньше и незаметнее стрелок, тем лучше.
Замвоенкома ничего слушать не стал — едва взглянул на Бикхана, первым делом спросил год и дату рождения. И выставил за дверь, едва услышав ответ. Не задерживай, дескать, очередь.
— Успеешь еще, навоюешься, — утешал дед. — С восемнадцати коли призывать начали, недолго ждать осталось.
— Да война уж закончиться успеет.
— Ох... Такие войны быстро не кончаются. Мой возраст на империалистическую поздно призвали, в шестнадцатом, как раз под Брусиловский прорыв. Думал, уж этот-то год последний, сколько можно воевать-то... Как же, шесть лет из шинели не вылезал, одна война еще не кончилась, а уж другая началась. Уходил — Наська девчонкой была голенастой, в чижа да лапту с ребятишками играла. А вернулся, так заневестилась, к отцу твоему вечерами на свиданки бегала.
После этих слов внук, как обычно, пристал с расспросами об отце. Дед, тоже как обычно, отвечал неохотно и односложно, и вскоре сменил тему.
* * *Сергей Федотович Симаков о своем бывшем зяте не желал разговаривать категорически. Ни с внуком, ни с кем-либо еще. Слова клещами не вытянешь. Дочь умершую вспоминал охотно, с гордостью всем рассказывал об успехах внука, но о зяте — молчок.
Практически всё, что Бикхан знал об отце (гулявшие по совхозу сплетни не в счет, правды в них было мало), он узнал от своей бабушки Гульнар, матери отца. Гостил у нее в школьные годы, почти полное лето провел на Южном Урале, в башкирском селении Енгалы.
Оказывается, его отец был достаточно известным по местным меркам человеком, участником революции и Гражданской войны, членом Башревкома. Активно участвовал в формировании национальных воинских частей, и повоевать тоже пришлось.
Беда (по нынешним временам беда) в том, что подчиненные Башревкому башкирские дивизии воевали не за красных. И не за белых. У Башревкома была своя цель в той войне: как можно более широкая автономия Башкурдистана, так тогда именовалась республика. А в идеале — полная независимость. Причем в состав Башкурдистана предполагалось включить населенные башкирами уезды многих других губерний — Челябинской, Оренбургской, Казанской, Самарской и прочих, а самые смелые мечтатели даже планировали объединение с братским киргиз-кайсацким народом. С не менее братскими татарами объединяться не хотели, у тех были свои амбиции и свои претензии на уезды, населенные башкирами, потому что татарских деревень там было не меньше.
(Надо заметить, что Ринат Тягнияров, отец Бикхана, родился в башкирско-татарском селе Старые Туймазы, и оттого был записан в разных документах то как башкир, то как татарин, — однако на самом деле происходил из тептярей, родственного и тем, и другим народа, хотя сам считал себя башкиром. Во времена отрочества Бикхана всех тептярей уже директивно записали в башкиры, но бабушка Гульнар различала их строго, никогда не смешивала.)
После октябрьских событий в Петрограде Башревком поддержал враждебные большевикам правительства — сначала самарский Комуч, затем сменившую его Уфимскую Директорию. И в Комуче, и в Директории на ведущих ролях были социалисты — меньшевики и правые эсеры, ничего не имевшие против башкиркой автономии. И сформированные башкирские дивизии вступили в бои с Красной Армией. Так отцу Бикхана довелось повоевать за белых.
Однако позже адмирал Колчак разогнал Директорию, объявил себя Верховным правителем, Россию — единой и неделимой, сепаратистские национальные правительства — незаконными.
Башревком немедленно
