Долина совести - Марина Дяченко

И домечталась.

Однажды, когда она шла домой из училища, и все пальцы ее ныли от неумелых анализов крови, которые делали ей Саня (а она в ответ колола его пальцы, для него это был почти ритуал, а для нее – каторга), – перед ней прямо на переходе остановился мотоцикл. На мотоциклисте был огромный черный шлем, Анжела видела только глаза, блестящие и синие-синие, как осеннее небо. Мотоциклист посмотрел на нее – и приглашающе похлопал по сидению за своей спиной; Анжела, которой до смерти надоели конспекты, анализы, пропитанный хлоркой тряпки в больничных коридорах и постоянная человеческая немощь, сама не поняла, как оказалась сидящей верхом на мотоцикле, за спиной незнакомого человека, который невесть куда ее завезет.

Впрочем, она верила, что человек с такими глазами не сделает ей ничего плохого – и отчасти оказалась права.

Его звали Гарольд. То есть она предполагала, что его звали как-то иначе, однако назвался он Гарольдом, и Анжеле понравилось; она немного нервничала в ожидании, пока он снимет шлем, но когда он все-таки сделал это – Анжела едва сдержала вздох восхищения. Гарольд был совершенно таким, каким она воображала настоящего мужчину: с тонким лицом, слегка перебитым носом, ямочками на щеках и старым шрамом на скуле. Гарольду было двадцать три года, и на робкий вопрос, чем он занимается, он ответил просто: живу.

Училище и учеба пошли побоку. Анжела отчаянно прогуливала и являлась на занятия только тогда, когда в ней начинали не на шутку нуждаться; директриса и увещевала ее, и даже пригрозила однажды лишить старухиного угла; в ответ на эту угрозу Анжела окончательно перебралась к Гарольду, в пустую однокомнатную квартиру, пропахшую пылью и табачным дымом. Курс лихорадило – все вместе то впадали в тоску, когда Анжела надолго исчезала, то предавались эйфории, когда она возвращалась. По училищу ползли слухи, один невероятнее другого, тем временем Анжела любила Гарольда, носилась с ним на мотоцикле, обнималась на травке в городском саду, и на выщербленном паркете в Гарольдовой комнатушке, и на задних сидениях чьих-то машин, которые Гарольд брал «покататься»…

Однажды такая вот идиллия на заднем сидении была грубо прервана невесть откуда явившейся полицией. Влюбленных впихнули в полицейскую машину, едва позволив кое-как одеться; Анжела умирала от стыда, а замечания и шуточки, отпускаемые стражами порядка, чуть не приколачивали ее к деревянному сиденью. Оказалось, что на Гарольде (которого на самом деле звали Гришей) «висело» невесть сколько угнанных машин; Анжелу, правда, выпустили под честное слово директрисы, зато Гарольда заперли в ожидании суда, и похоже было, что срок ему предстоит немалый.

Директриса прозрела. Найденная ею «на помойке» и обласканная девчонка оказалась неблагодарной тварью; тем не менее выгонять Анжелу директриса не спешила. Теперь раскаявшаяся женщина трех дней не могла прожить, чтобы не вызвать провинившуюся к себе в кабинет, не поставить перед столом и не прочитать ей нотацию; гневно втолковывая понурой девчонке всю глупость и никчемность ее поступков, директриса опять-таки ощущала теплые волны внутри, на этот раз – терпения и даже некоторой жертвенности. Она гордилась собой – другая бы выставила негодницу из училища, но по-настоящему благородный человек должен попытаться помочь глупой сироте встать на путь исправления. Директриса верила, что, в сотый раз обзывая Анжелу дурой, она помогает ей выбрать в жизни правильный путь.

Тем временем Гарольд сидел, и свиданий с ним Анжеле не позволяли; она рыдала у дверей тюрьмы, и прохожие косились на нее с сочувствием. У Гарольда оказалась очень богатая и красивая мать – являясь в следственную канцелярию, она переступала через Анжелу, как через половичок, даже и не думая отвечать на ее робкие вопросы. Из чужих подслушанных разговоров Анжеле стало ясно, что Гарольд болен, что его перевели из камеры в больницу; Анжела умоляла пустить ее к жениху (при этих словах красивая мать Гарольда поднимала брови), уверяла, что при одном виде ее больному станет легче; над ней смеялись, как над блаженной.

Чего не сделали Анжелины слезы, добились наконец материнские деньги: тяжело больному Гарольду изменили меру пресечения и выпустили под залог. Анжела буквально кинулась под машину «Скорой помощи», увозившую Гарольда из тюремной больницы в обыкновенную, и, пока мамаша ругалась с водителем, успела вскочить в фургон, перепугать врачей и дотянуться до холодной руки лежащего на носилках парня.

– Гарольд!

Он пошевелился и закричал от радости. Потом – много дней спустя – этот крик долго звучал у нее в ушах, она просыпалась от этого крика…

В больницу Анжелу пустили. Умный Гарольд, хоть и чувствовал себя уже нормально – симулировал от души; в его планы не входили ни суд, ни тюрьма. Он собирался сбежать из города, найти убежище и залечь «под корягу». И, разумеется, Анжела не могла не сопровождать его.

Они удрали на мотоцикле, среди ночи, в дождь; они гнали по скользкой трассе, сшибая собой капли, мокрые, как утопленники-щенки, и орали песни, перекрикивая шум мотора. Они были совершенно счастливы. Перед ними лежал весь мир.

Незадолго до рассвета они нашли у дороги остановку рейсового автобуса – павильончик с тремя стенами и скамейкой – и развели под крышей костер. Было очень холодно и очень весело; они протягивали руки к огню, грели друг друга губами, дыханием, и разомлевшая от счастья Анжела рассказала Гарольду, кто она такая и каким свойством обладает. И объяснила, смеясь, что за болезнь настигла его ни с сего ни с того в следственном изоляторе; и похвалилась, что если бы на она – Гарольда ни за что бы не выпустили под залог…

Он все еще улыбался и целовал ее. Кажется, он не поверил.

– Так и не поверил? – спросил Влад, когда молчание слишком уж затянулось.

– Поверил, – медленно сказала Анжела. – Убедился… На практике, так сказать.

И снова стало тихо. За окном, выходившим на восток, было уже совсем светло; прошло минут пять – и первый солнечный луч, протянувшийся над землей почти горизонтально, уперся в стену напротив, высветил старые обои, и Влад впервые за годы в этом доме разглядел их рисунок – мелкие белые соцветия на зеленовато-сером фоне.

– Только полная, законченная, стопроцентная идиотка могла рассказать ему то, что рассказала я, – траурным голосом сообщила Анжела. – Потому-то я и говорю, что любила его, как в книгах. Где любовь, там и дурь.

– Что же было дальше? – спросил Влад после новой паузы.

– Дальше, – Анжела поморщилась, – дальше… все было очень плохо. Гарольд убедился, что я не вру. И возненавидел. Это были кошмарные дни – для меня… но и для него. Он бы убил меня, если бы я ему не сказала, что тогда и он сдохнет тоже. А потом и страх смерти перестал его удерживать. Он рассказывал мне сто раз, как посадит меня на мотоцикл, сам сядет за руль – и на полной скорости врежется в стену. Он рассказывал в подробностях, ему доставляло удовольствие видеть эту картину… И всякий раз, когда мы куда-то ехали, когда он разгонялся, как ненормальный – я ждала, что вот сейчас он исполнит, что обещал.

Анжела перевела дыхание. Солнечный квадрат лежал на пыльном паркете посреди комнаты.

– Мой страх ему нравился. Он выбирал самые загруженные трассы… Наверное, из-за него были аварии. Раза два точно были. Страдали все, кроме нас на нашем мотоцикле. Три раза за нами гналась полиция… Я подумала: если его поймают, то уже точно не выпустят. Я хотела, чтобы нас поймали. Чтобы этот кошмар наконец закончился… Но он все длился и длился. От тоски Гарольд стал пить, напивался и бил меня, я поняла, что либо сбегу, либо околею. Однажды он выпил больше обычного… я огрела его по голове палкой. Вытащила все деньги из его брюк – немного, остатки… и удрала. Шарахалась от каждого куста… потом я узнала, что на другой же день, как я ушла, Гарольда взяли наконец, и что он умер в тюремной больнице, и что его мать добилась суда над врачом – за неверный якобы диагноз… Послушай, ведь я его убила, как ни крути. Но я не хотела. И ведь потом… разве такие, как он, должны жить?!

– А такие как мы? – спросил Влад.

Они выехали за продуктами – вместе. В пятнадцати минутах езды был большой продуктовый магазин, но Влад двинулся дальше, к исполинскому торговому центру, возвышавшемуся на окраине города, как туша каменного динозавра.

– Ты замечала когда-нибудь, что общение с человеком в большом помещении снижает риск привязывания? А тесное помещение, лифт, например, наоборот, этот риск увеличивает?

Они вошли под своды торгового зала. Вдоль полок и стеллажей свободно можно было гонять на мотоцикле.

– А ты замечала, что если в помещении много людей – общение с любым из них безопаснее, чем если бы оно происходило один на один?

Анжела хмыкнула. Это мог быть знак недоверия, это могло быть и восхищение глубокими познаниями Влада.