Реки не умирают. Возраст земли - Борис Бурлак

Полина, заулыбалась: Сергей Митрофанович никогда не унывал, точно не испытывал груза пятидесяти с лишним лет.

— Давай-ка присядем на минутку, — сказал он, увидев нишу в боковом ходе сообщения. — Потолкуем, полюбуемся напоследок фейерверком с этой вашей галерки.

— Почему напоследок?

— Скоро же пойдем туда, — он махнул рукой в сторону Кишинева.

— Скорей бы.

— Центральные фронты начинают обгонять. Пока мы скучаем на юге, там освободили Белоруссию, начали освобождать Прибалтику. Недавно наши вступили в Гродно. И представил я себе, Поленька, двадцатый год, третий конкорпус Гая, лихо атакующий Гродненскую крепость с одними клинками...

Сергей Митрофанович рассуждал об истории, которая неминуемо повторяется: когда-то Наполеон покинул свою армию сейчас же после потери Березины, и вот теперь его незадачливый подражатель, наголову разбитый под Минском и Вильно, бросает ставку в Летцене, бежит в глубь Германии, навстречу заговору собственных генералов. Жаль, что не ухлопали его, однако этот взрыв в волчьем логове — эхо разгрома немцев в летней кампании сорок четвертого. А лето еще не кончилось, и, кто знает, каким новым эхом отзовется в Берлине предстоящее сражение на Днестре.

— Любите вы с Богачевым исторические параллели, — не удержалась Полина.

— Мы с ним доморощенные стратеги! Привыкли на сон грядущий читать друг другу лекции о военном искусстве.

— А мой масштаб — солдат.

— Ловко ты охлаждаешь нашего брата.

— Нет, почему? Просто я всякий день вижу перед собой раненых, которых надо спасать любой ценой. Ведь каждый умирающий не только уходит сам, а и уносит с собой частицу будущего.

— Правильно, правильно, Поленька. Что касается твоей профессии, то я бы, пожалуй, не мог быть врачом. Но ты и драться умеешь по-солдатски. Не догадываешься, какую новость я привез тебе?

— Что это вы сегодня загадываете загадки?

— Ладно, не стану. Давай-ка лучше поздравлю тебя, моя голубушка, с орденом Отечественной войны первой степени! — Он взял ее руку и, заглянув в глаза, продолжил с чувством: — Как бы Вера Тимофеевна порадовалась тому, что дочь ее награждена вторым боевым орденом...

— Меня? Наградили?.. — Полина даже растерялась. — За что? Не я одна была на плацдарме. Со мной были девушки.

— Они получат медали.

— Не знаю, право, Сергей Митрофанович, как можно возводить обыкновенный случай в подвиг.

— Женщина в боевой цепи, как правило, воодушевляет...

— К чему эти высокие слова? Мне прямо-таки будет неловко перед моими коллегами.

— Что касается твоих коллег, то в данном случае не они — ты оказалась на переднем крае, среди пехоты, и до конца отбивалась от гренадеров. Откуда у тебя Поля, эта интеллигентская мнительность?

Она с некоторой обидой посмотрела на него, но тут же спохватилась:

— Дорогой Сергей Митрофанович, спасибо вам за такую новость, спасибо! Пожалуйста, извините меня.

— Ладно тебе, ладно...

За рекой надвое раскроила весь плацдарм сабельная молния. Ее тонкое огнистое лезвие хрупко сломалось о гребень леса, над которым вольно раскатился первый гром.

— Ого, как подкралась гроза! — Сергей Митрофанович нехотя встал. — Поеду, нахлещет в дороге.

А ей уже не хотелось расставаться: о чем-то еще надо было поговорить с ним, вот память...

— Не обижайся на старика, никакая ты не мнительная, — добавил он на прощанье и ушел в темень ночи.

Гроза тем временем разошлась вовсю. Молнии сверкали над Шерпенским плацдармом, высвечивая его от западных высот до речного зеркала, и немецкие ракеты совсем поблекли на фоне бенгальских огней грозового неба. Длинные, дробные раскаты грома, похожие на ступенчатое эхо «катюш», гулко встряхивали землю. Полина и не заметила, как начали бить дежурные батареи той и другой стороны, как завязалась, крепчая, ружейная перестрелка на переднем крае. Она поняла, что идет ночной бой, когда близко ухнул разрыв шального снаряда. Земной и небесный грохот соединились: невозможно было отличить по звуку, где удары грома, а где залпы пушек, отсветы которых сливались с этим беспрерывным метанием молний. Наконец хлынул южный ливень, ничего не стало видно в пяти шагах. Все, занавес опущен. Утро вечера мудренее... Однако именно по вечерам накануне боя целыми часами размышляют люди на войне о давно минувшем. Как война ни отрезает человека от его прошлого, как ни сжигает все мосты, работящая память заново наводит если не капитальные, то временные мостики.

Встреча с полковником Родионовым настроила Полину на воспоминания. Был жаркий летний день, когда она уезжала в действующую армию... Бесконечный эшелон товарных вагонов с одним пассажирским пульманом в середине, шумный перрон забит до отказа женщинами, охрипший лейтенант с комендантской повязкой на рукаве долго не может пробиться сквозь толпу. Тетя Вася и Марат не спускают глаз с нее, Полины. Она стоит у своего зеленого вагона, в полной военной форме, с тремя кубиками на петлицах. Говорить в толпе бесполезно. Хорошо, что наговорились ночью. И теперь, в ожидании отправки эшелона, они только смотрят друг на друга. Тетя Вася, на голову выше других женщин, коротко, с сочувствием оглядывает плачущих соседок и опять встречается глазами со своей Поленькой, довольная, что та держится молодцом. Сын тоже не наглядится на свою маму: все его мальчишеские желания соединились в этих блестящих кубиках на маминой гимнастерке. Она сказала ему утром, что вернется скоро, может, осенью или, в крайнем случае, весной. Он поверил. Он не мог не поверить ей, тем более, что она сама ничуть не сомневалась в этом. Но тетя Вася, собирая в дальнюю дорогу, заметила с печалью: «На войну едешь на месяцы, а терпением запасайся на годы». — «Что вы?» — рассмеялась она. (После не раз повторяла ее вещие слова. Но то было после.)

Эшелон никак не мог уйти, сплошь облепленный провожающими, — тронется и встанет, тронется и встанет. Частые гудки не помогали: женские объятия тормозили поезд намертво. О, эти прощальные объятия! Они посильнее всяких тормозов. Полина и сейчас видела тысячи женских рук, цепко не отпускавших тех, кто уезжал на фронт... Лишь после третьей или четвертой попытки, когда часть солдаток уже отпрянула к вокзалу, машинисту удалось-таки осилить магнитное людское поле. Длинный эшелон, раскачиваясь на стыках рельсов, пошел без остановок, натужно набирая скорость. Женщины побежали следом, оттеснив Марата с тетей Васей от офицерского вагона. Крепко держась за поручни онемевшими руками, Полина всем телом зависала над черным от угольной пыли междупутьем, стараясь подольше не потерять из виду сына. Да потеряла раньше, чем тетю Васю, — ее платочек все еще белел на гребне рыдающей толпы. Но вот и он исчез за стрелочным извивом. Крупные поздние слезы не дали Полине проститься с городом. Она постояла в тамбуре, чтобы унять волнение, и последней виновато вошла в санитарное купе.

Давно нет на свете многих ее спутников. Иные даже не доехали до фронта: за Киевом на эшелон налетели немецкие пикировщики. Сотни молодых крепких парней — цвет кадрового полка — остались на обочинах дороги. В том заросшем буйным разнотравьем, некошенном кювете, где лежала она ничком, оглушенная обвальным грохотом, и рассеялись вместе с горьким дымом ее наивные представления о войне. Там подумала она впервые, что не скоро, ох, не скоро увидит своего Марата. Запасайся терпением на годы. Как верно разгадала тетя Вася эту страшную беду в самом начале...

8

Никто еще ничего толком не знал и в то же время все знали почти все, раз началась общая перегруппировка войск Третьего Украинского.

Целую неделю корпус генерала Шкодуновича странствовал в ближнем тылу, останавливаясь на дневки в окрестных молдавских балках. Дивизия, в которой служила Полина Карташева, сдала свой плацдарм соседней армии и тоже была выведена в резерв. Отдохнув немного, батальоны провели учения в десяти километрах от Днестра. Неподалеку местные крестьяне молотили; цепами кое-как собранную пшеничку, а на сером поле дивизионные саперы имитировали артподготовку, химики ставили дымовую завесу, автоматчики ходили в атаку волнами за «огневым валом».

На следующее утро расположились в. голом овраге: ни деревца, ни кустика, одна выгоревшая трава в натеках глины. После зеленого днестровского берега тут было до того тоскливо, что и концерт армейского ансамбля, и кино не подняли настроение Полины. Хорошо, что простояли всего двое суток, и снова в путь-дорогу. Опять покачиваются на разъезженных ухабах крытые «студебеккеры» и вконец изношенный горьковский автобус медсанбата. Шли всю ночь напролет — на дорогах то и дело возникали такие пробки, что лишь генералам и подчинялись эти встречные потоки войск и обозов, совершающих свои загадочные эволюции под покровом темноты.