Реки не умирают. Возраст земли - Борис Бурлак

— Надеюсь, в генеральном штабе поймут нас, — говорил, склонившись над картой, Федор Иванович. — Перетянем на нашу сторону генштаб, тогда и Ставка вряд ли будет возражать. Конечно, и Кицканский плацдарм не велик: глубина еще терпимая, но ширина не ахти какая. Втиснуть двадцать дивизий на площадку в семьдесят квадратных километров — задачка, прямо скажем. Придется эшелонировать войска на всю глубину плацдарма. Теснота получится страшная, особенно для артиллеристов, — надо ведь расположить более пяти тысяч орудий и минометов. А дивизионные тылы? Я прикинул, возвращаясь от Шарохина, что одних КП и НП всех степеней наберется до трехсот. Вот так... Но, говорил Суворов, «кто удивил, тот и победил».

— В этом вся соль, — осторожно заметил Бирюзов.

— Пожалуй, — задумчиво произнес Толбухин. — И знаете, почему я, Сергей Семенович, заново переоценил свою точку зрения? Не потому, что забыл о Суворове в этих суворовских местах, под Бендерами, и уж, конечно, не потому, что воспылал любовью к этому Кицканскому монастырю. Я теперь убедился до конца: противник ждет нашего удара на самом прямом — Кишиневском направлении. Именно там генерал Фриснер держит всю шестую армию — одиннадцать дивизий полного состава, а на флангах у него по-прежнему стоят румыны — на севере и на юге. Крылья у господина Фриснера далеко не орлиные. Поэтому бить надобно по крыльям, тогда и птичка никуда от нас не улетит. Мы ее с помощью Родиона Яковлевича Малиновского захлопнем где-нибудь за Кишиневом. Вытолкнуть немцев из Бессарабии не хитро, надо устроить им настоящие Канны на Днестре, чтобы потом образовался обширный вакуум вплоть до Югославии. Вот так... Ну, что скажете, Сергей Семенович?

— Вы идете дальше моих расчетов.

— Командующий и должен идти дальше, отталкиваясь от верных догадок начальника штаба.

Бирюзов подумал с притаенной улыбкой: «А не делал ли Федор Иванович только вид, что он сторонник главного удара на Кишинев, — в борьбе разных мнений лучше всего выверяется будущее решение».

— Наступательная операция может получиться красивая, — громче заговорил Толбухин. — Конечно, без риска нам не обойтись. — Он развернул карту во всю длину. — Фронт растянулся на двести пятьдесят километров, одни днестровские излуки чего стоят. Мы оголяем его почти весь ради этих тридцати километров. Идем на риск, лишь бы сосредоточить ударный кулак на узком участке. Опасно это? Бесспорно. Тем паче, противник занимает выгодные позиции, у него всюду господствующие высоты, в том числе и перед этим кицканским пятачком. Стало быть, нужно наступать наверняка, без передыха... В конце недели соберем Военный совет. Действуйте.

— У меня кое-что уже готово.

— Догадываюсь, что вы свои любимые варианты отрабатываете по ночам, втайне от командующего!

Толбухин повеселел. Большие, выразительные глаза его оживились.

— Кстати, Сергей Семенович, у вас, оказывается, есть единомышленники в войсках.

— Какие единомышленники?

— Вы считаете, мы одни мучаемся в выборе направления главного удара? Нет, дорогой, после Сталинграда каждый думающий офицер мыслит стратегическими категориями. Начальник разведки пятьдесят седьмой армии познакомил меня с майором Богачевым, который недавно обратился к нему со специальной докладной. Пишет, что наступать, опираясь на малые плацдармы Кишиневского направления, теперь невыгодно, что противник сильно укрепился на дальних подступах к Кишиневу, что надо поискать уязвимое местечко в районе Тирасполь — Бендеры. Очень толково пишет.

— Любопытно.

— Такие-то пошли майоры в конце войны. Я прихватил докладную с собой. Возьмите на память, для будущих размышлений о войне. — Толбухин достал из ящика письменного стола аккуратно скрепленные листы: бумаги. — К слову, этот майор-разведчик в майском бою под Шерпенью возглавил батальон, потерявший командира, и удержал ключевую позицию.

— Жаль, я не знаю его, — сказал Бирюзов.

— Мы же на Третьем Украинском новички, в мае доколачивали немцев в Крыму... Начальник разведки рассказывает, что вместе с Богачевым, с автоматом в руках, отбивалась капитан медицинской службы Карташева. Майора, конечно, наградили, а для нее пожалели ордена. У нас все как бы стесняются награждать храбрых женщин. Разберитесь, пожалуйста. Лучше поздно, чем никогда. Кстати, что наши разведчицы?

— Действуют в немецком тылу сверх всяких ожиданий.

— Видите! Что бы мы стали делать без них?

— Неужели пропали бы, Федор Иванович?

— Пропасть не пропали бы, но ценной информации лишились. Вот так, Сергей Семенович. — Толбухин огладил свои реденькие волосы, зачесанные на прямой пробор, и снова приветливо улыбнулся Бирюзову, лобастому красавцу с пышным «политзачесом».

— Вот так, — сказал он уже тоном занятого человека, поднимаясь из-за рабочего стола. — Действуйте...

Через день состоялось заседание Военного совета, который поддержал кицканский вариант главного удара. А еще через два дня командующий был вызван в Ставку.

Толбухин летел в Москву с легким сердцем, пусть там и ожидали его трудные объяснения и доказательства в генеральном штабе, потом у самого Верховного. Он испытывал ту внутреннюю свободу, что приходит вслед за единственно правильным решением после долгих изнуряющих поисков истины. Все еще было впереди: и тщательная разработка плана, и бесконечные тревоги накануне наступления, и главное — сама битва, которой суждено войти в историю под не известным пока названием. Но идея-то выстрадана, и пятьсот тысяч солдат и офицеров, полмиллиона человек готовы выполнить твою волю. Есть ли на свете другая, бо́льшая ответственность перед людьми? Нет, равной этой в природе не существует... И какой мерой благодарности воздаст им народ за совершенное? Память, лишь бы не потускнела память — высочайшая из всех наград, беловая летопись войны.

От командного пункта армии до КП дивизии рукой подать, каких-нибудь полчаса езды, и полковник Родионов решил, не откладывая, навестить Полину Карташеву. Едва солнце закатилось за лиловую, с багрянцем тучку, — к дождю! — он выехал на трофейном «оппель-капитане». Не спеша вырулил на большак, огляделся. Ближний тыл еще не пришел в движение, терпеливо ожидая наступления полной темноты.

Всю дорогу Сергей Митрофанович думал о Вере Тимофеевне. Как они в мае девятнадцатого года оказались вдвоем. в штабе обороны, когда Великанов был арестован в полку за Уралом. Они ждали исхода событий до глубокой ночи, бессильные что-либо предпринять. Ни связи с полком, потерпевшим неудачу, ни единого звонка из губкома партии. Все были на передовых позициях. Ускакавший туда Николай Ломтев точно в воду канул... Непостижимо, чтобы Вера Тимофеевна, столько повидавшая всего у дутовцев, сидела и плакала за машинкой. Он успокаивал ее, говорил что-то лестное о ее муже, — Семен Карташев не терялся и в самые отчаянные минуты. Она, кажется, вовсе не слушала его, Сергея, неловкого парня из депо, добродушного здоровяка. А на следующий день, оправдываясь, она сказала ему в коридоре, что ее вчера поверг в уныние арест Великанова: одно дело — умереть в бою, совсем другое — умереть от рук своих же товарищей по оружию... Потом он встретил Веру на лодочной переправе, в окружении готовых ко всему дружинниц. Как она боялась, что женщин оставят в городе, как не терпелось ей поскорее быть на том берегу Урала, где начиналась перестрелка на восходе солнца. Наконец он проводил последние лодки с латышскими стрелками и дружинницами, не смея и подумать, что не увидит больше эту женщину... И вот сейчас держит путь к ее дочери, которая на фронте с лета сорок первого. Да, к счастью, судьба зачла Полине все муки Веры Тимофеевны...

Совсем стемнело, когда Родионов оставил машину за дорогой у лесной посадки и неторопливо сошел в глубокую балку. Он встретил Полину около самого входа в землянку — она собралась к начсандиву.

— Что, не вовремя я нагрянул?

— Нет-нет, дело не спешное, могу отложить до завтра. Где вы пропадали, Сергей Митрофанович?

— Ну-ка, угадай?

— Как видно, ездили в политуправление фронта.

— Ни за что не угадаешь, Поля! Я целых две недели был в доме отдыха.

— В каком доме отдыха, что вы?

— Война еще не кончилась, а я уже успел поваляться на черноморском пляже!

— Ничего не понимаю. Вы посвежели, загорели, но...

— Сам не поверил, когда мне торжественно вручили путевку к морю. Оказывается, в Одессе открыт дом отдыха для офицеров. До сих пор не знаю, за кого молиться!

— Конечно, вам следовало отдохнуть, но я и предположить не могла, что это возможно до конца войны.

— Накупался вдоволь. Тем более, немцы не «купали» в Днестре с мая, а теперь слишком мутная вода прибывает с Карпатских гор!

Полина, заулыбалась: Сергей Митрофанович никогда не унывал, точно не испытывал груза пятидесяти с лишним лет.